Зеленый человечек защеголял в светофоре – бон вояж. Вова сделал шаг на проезжую часть и замер – в миллиметре от него по встречной полосе пронесся зло рычащий красному свету и почему-то идущим по зебре пешеходам гелендваген. Периферийным зрением Вова заметил красивую девушку, сидящую на заднем сиденье, скрытую в полупрозрачности тонировки, но все же заметную.

– Через пост поедем? – дерзновенно спросил Алекс, сидя вразвалку за рулем гелика, хлебнув коньяка с пятью звездами из горла. Звезды приятно обожгли внутреннее небо.

Алекс был, что называется, завидным женихом. Уверенный в себе, высокий, с презентабельной внешностью (смазливое лицо плюс крепкое телосложение), дерзкий шатен двадцати пяти лет, обладатель задранного вверх горделивого подбородка и излишне расправленных плеч. Стильный, накрахмаленный и лихой, он одним своим взглядом сводил девушек с ума – дамы падали без чувств, а парни брали на карандаш что-то, чего не доставало им. В купе с «правильным» кругом общения, выстроенными связями в самых высоких эшелонах общества и серьезным достатком от множества бизнесов Алекс являлся образчиком лучших качеств, выраженных в юноше в веке двадцать первом, срез идеальности современного молодого человека.

– Епта, ну конечно, малой, тебе на что ксиву фэсэошную сделали? – раскинувшись справа на пассажирском сиденье, важничал окосевший от пьянства Полкан, офицер силового ведомства с широким блеском звезд на погонах. Человек с огненно-рдеющими щеками, широченной шеей и завидным, истинно бонзовым двойным подбородком, который он мог надувать на манер птицы великолепный фрегат – но не для покорения самок, а млея от похвалы начальства. Извечно статный и немного нетрезвый, но всегда идеально выбритый и расправленный, как ресторанный бармен, он взаимно любил дары власти с ее с лучезарными переливами бесконечных возможностей.

– Как подъедем, рули напролом, можешь по встречке, можешь хоть на одном колесе проехать – мой номер они знают лучше, чем «Отче наш», – Полкан раскатисто рассмеялся, обладая удивительным даром: его поставленная речь никак не видоизменялась под действием градусов, растворенных в огненных водах, бушующих в дутом стекле темно-янтарных бутылок.

– А номер-то грязный, – наигранно переживал Алекс. Для него любая возможность покусаться с властями была игрой выигрышной в свете присутствия козырного туза, блаженно развалившегося на сиденье своего внедорожника.

– Вот и отмоют, блядь! – Полкан, матово сверкнув желтоватыми зубами, примкнул губы к бутылке. Процесс, оттачиваемый годами, вышел на пик: поглощение коньяка выглядело идеальным в каждом движении, произведение современного искусства – интерактивный неоалкоголизм.

С заднего сиденья послышалось хихиканье-скуление: за Алексом, борзо крутящим баранку одним пальцем, сидел личный оруженосец Полкана Семка, держащий любимый охотничий карабин наготове – полковник мог запросить его в любой момент. Мастер мимикрии, Семка всегда был в цвет и тон настроения начальника.

– Глохни, псина, – грозно рявкнул развернувшийся в четверть оборота силовик.

Скулеж стих. Поскрябывали дворники. Горел под шиповкой почищенный асфальт. Фактурно хрустела кожа кресел. Негромко напевал шансонье.

– А вообще, малой, зря ты к нам не пошел – под погонами жизнь спокойнее.

Побагровевший Полкан протянул Алексу бутылку, внутри которой алкоголь раскатился волной в поисках выхода.

– Да я и так не сильно переживаю, – Алекс влил в себя порцию драгоценного янтаря. – Я король жизни.

Вечно напыщенный язык Алекса, завербованный многоградусным хмелем, говорил напрямки, абсолютно убежденный в невозможности стыдливого похмелья. И был в этом прав.

– Лелька, ты что губы надула-то? – развернувшись назад, по-отцовски ласково почти пропел Полкан, краем уха услышав недовольное молчание Алены, сестры Алекса, девушки притягательной и легкой, освещающей своей красотой любое место и приостанавливающей любое время.

– Ничего, – сухо заявила Алена, пасмурно глядя в окно, за которым – идиллия белого, пересеченная расплывчатыми талыми тенями.

– Сколько раз я слышал это «ничего»… – покачал головой Алекс, а в его словах отчетливо читалась спьяну проступившая сквозь толстую кожу любовь к сестре.

– Я не люблю, когда он водит пьяным, – трезво цедила окну Алена. – Как будто прозапас еще восемь жизней.

Гелик, инкрустированный проблесками синей короны, объезжал сбитые заторы греющихся от тепла друг друга автомобилей по встречке, по тротуарам, разгоняя опешивших, заснеженных пешеходов, показательно проезжал на красный, грубо подрезая каждого зазевавшегося почитателя правил дорожного движения.

Брат косо усмехнулся нелепости замечания сестры и суеверно прибавил:

– Типун тебе на язык! Я трезв как стекло! Зуб даю! – брат отщелкнул ногтем большого пальца от клыка защиту от суеверия.

Алекс, уперевшись в очередной затор, вызванный снегоуборками, вывернул руль на борт, вскарабкался по бордюру и, миновав островок безопасности, угрожающе зарычал двигателем и засигналил приторной «крякалкой» – принялся раскидывать встречный поток по сторонам, хриплым пьяным голосом в громкоговорителе хлестая упирающихся водителей своей воинственной непогрешимостью: «По крайнему ряду пропускаем, двигаем машинки! Быстро, блядь!»

Автомобилисты хмуро и отрешенно повиновались, искренне матеря и презирая напыщенного наглеца.

Гелик пронесся мимо белого знака, перечеркнувшего красной диагональю черные буквы. Полкан снял с крыши синий маяк – путеводную звезду, открывающую любые дороги. Город в зеркалах бежал от автомобиля прочь, природа бежала к. В искусных узорах измороси на окнах застыли березовые рощи, широкие зигзаги реки вдали, поднимающаяся гряда, тянувшаяся к хмурому темно-серому небу. И все в белом снегу.

– На днях воспользовался услугами дяди Сережи, – благодарно хвастался Алекс. – Одна девочка решила со мной в игры поиграть, изображала больную, а на заднем фоне орала бухая тусня.

– Убедился в филигранности его маски-шоу?

Пресыщенный благами службы полковник растекся на скрипучем сиденье.

– На сто процентов. Немного помяли их тухлую вечеринку. Я сам поучаствовал, мне выдали форму и ствол – паре ее вялых хахалей съездил прикладом по бороде. Весело было.

– Я смотрю, все человеческое вам чуждо? – гневалась Алена, пропустив ситуацию через себя.

Окосевший Полкан обернулся и, краснющий и яростно воняющий даже не перегаром, а чистыми парами спирта, принялся юлить дурацким родительским тоном.

– У-тю, Лелька… А это кольцо у тебя в губе, – посмеивался полковник. – Вот зачем ты его вставила? Модно так сейчас? А руки так и тянутся чеку эту выдерн…

Громом прогремел выстрел. Тела людей одномоментно вздрогнули. Тугой, медленно стихающий звон в ушах, струящийся из ствола дым и в чем-то приятный, стойкий запах пороховых газов.

– Еб. Твою. Мать! – перешел на отчаянный крик полковник.

Бранная речь то вонзалась остротами, то била отцовскими подзатыльниками, то бушевала редкими сленговыми выражениями, то уходила в историческую парадигму войн и революций, то снова возвращалась крепким, едким, ядовитым словцом в конкретное время и место. Полкан ругался так много, так неповторимо и безапелляционно искренне, что его хотелось слушать, ему хотелось аплодировать. В его бездонном от мата горле никогда не пересыхало – дыхания хватало, чтобы выдохнуть сотни остроконечных слов, которые с легкостью примет угнетенная до безобразия самооценка Семки. Вобьет в себя и порцию горячего смеха от Алекса, где каждый отдельный смешок – наточенный ржавый гвоздь. Но с непосильно большим трудом вместит очередное разочарование Алены, обескураженно смотрящей то на дыру в крыше авто, то на дымящийся карабин, то на брызжущего слюной полковника, то на ухахатывающегося брата, то на глупое, лопоухое, курносое лицо самого Семки.

Полыхающему в яром стыду Семену, чей палец на спуск и крохотную кочку под колесо возложил какой-то притворный рок, снова захотелось попросту не рождаться. Полкану хотелось, плавая в алкогольных морях, материться еще больше и еще громче. Алексу хотелось еще больше веселья и куража. Алене хотелось выйти и просто идти куда-то. Подальше отсюда.