Вова потряс головой, развеяв навязчивый туман воспоминаний по крупице. Зарыл картинки еще глубже, чем раньше. За самое дно омута памяти. Сейчас ворошить прошлое неуместно. (А когда уместно?)
Вова поднялся на нужный этаж и коротко три раза постучал в приоткрытую ждущую дверь.
Затхлый кабинет. Решетки на окнах – взгляд изнутри. Пачки дел на старом столе с потрескавшейся лаковой поверхностью аккуратными ровными стопками. Хромая пастель детского рисунка прикноплена к стене. Пачка дешевого гранатового сока. Колючий дождик на горизонталях кряжистого шкафа как символ отгремевшего не так давно Нового года. Угрюмое табельное в расстегнутой кобуре на сутулой вешалке – намордник для лающего свинцом черного рыла. Точилка для карандаша, требующая пальцев. Дешевый одеколон, частично прибивший запах пота. Пепельница полная окурков, скуренных до фильтра, полная седого нервного пепла.
– И снова вы, Инч Владимир Михайлович? – краснощекий, круглолицый следователь тридцати пяти лет, читая титульную страницу папки бумаг, сосредоточенно сморщил невысокий лоб, возвысившись в центре кабинета выглаженными швами, блистая справедливостью Фемиды, излился бронзовым горделивым памятником самому себе.
Следователь перевел обвиняющий взгляд на Вову, в его усталые, но в то же время хамоватые глаза, недобро смотрящие исподлобья, на белое, бледноватое лицо, на черные волосы, слегка оттопырившиеся под шапкой. «Дерзкий торчок, по ходу», – усмехался внутренний голос следователя, а глаза быстро прокатились презрением по одежде Вовы: старый бежевый свитер с высоким воротом, дешевая, с меховым капюшоном темно-зеленая парка (которую сам Вова называл триумфальной), шапка сдвинута на затылок, руки в карманах.
– Ну, – коротко бросил Вова, оглядевшись более пристально и вдумчиво, сделав ряд наблюдений и расставив галочки.
Кабинет преисполнен скучным самолюбием без изюминки: доблестные грамоты на стенах, кубок за стеклом шкафа, деловито упирающий руки в боки и выкативший позолоченное пузо; темно-синяя кружка с надписью BIG BOSS, источающая густой пар растворимого терпкого кофе, портрет президента в позолоченной рамке; элитные сорта контрафактного алкоголя, подмигивающие из-за нарочито открытой дверцы маленького шкафчика – «Накатим?» Из быта сквозила все прижимавшая к ногтю посредственность, полное отсутствие индивидуальности, требуя от вещей серо-строгого подчинения и рутинной исполнительности.
– Вещи на вешалку вешайте, присаживайтесь, – сухо, точно с похмелья, процедил следователь, плохо выговорив букву «р», но было заметно, что он работал над этим.
– Страшная тавтология. Но я слушаю.
Вова сел, уже в деталях зная, какой разговор предстоит. И этот разговор не страшил его, не сужал мир до размеров кабинета и не втискивал его в тюремную камеру, как было тогда, в самый первый раз, много лет назад. Сейчас мир манил далекими синими гирляндами в окнах дома напротив, капающие огоньки которых сквозь квадраты решеток создавали ощущение четкой полярности мира: сейчас ты здесь, а можешь быть там, в условном «дома». Но будешь ли? Вопрос.
– Моя фамилия Мальцев, Антон Семенович, – важно усевшись, начал размеренным тоном страж правопорядка, – следователь уголовного розыска по городу Екатеринбургу.
– Так. А почему мы видимся зимой? Вы же всегда приходили летом, в начале августа. И куда предыдущих следаков дели? – озадачился Вова. – Или у вас под каждое новое левое дело нового правого сотрудника подгоняют?
– Я провожу доследственную проверку по факту ДТП, в котором вы были потерпевшей стороной, – с интонацией читал с листа Мальцев, подчеркнуто проигнорировав вопрос.
И чтобы сбить с толку еще «тепленького» Вову, резко изменившимся в сторону высоты, громкости и грубости тоном следователь без прелюдий выпалил:
– Вот только я тебе наперед скажу, что это фуфло и 159-я статья. И ты сядешь.
Слова следователя не поспевали за дыханием – обвинять, обвинять, обвинять! Спесивым движением он швырнул папку Вове в открытом виде – он искоса взглянул: его разбитая, сгоревшая дотла машина была детально сфотографирована буквально с метра, а внедорожник, который отправил ее к праотцам, – метров с десяти, в явном расфокусе. Но даже в таком виде выглядел совершенно неповрежденным. (К слову, крузак и так не сильно пострадал при аварии, так как чистопородный японец.)
– О как, – с насмешливым энтузиазмом Вова повел бровью. – Вот это уже интереснее.
– Как миленький заедешь на тюрьму, – следователь скрестил перпендикулярно обгрызанные пальцы крупных рук, изобразив решетку. – Попытка мошенничества в особо крупном. Дело, считай, уже возбуждено. Пиши, как все было на самом деле, а не эту херню, что ты дэпсам накалякал.
– Что писать? – озадачился серьезный Вова.
– Как организовал автоподставу, – заносчиво выпалил Мальцев.
– Как организовывают автоподставы? – не менее заносчиво ответил Вова.
– Умный до хера? Ну, давай. Давай. Красавчик. Потом вспоминать будешь, как дурочку мне тут включал.
Плохо скрытые надменные интонации зазвучали минором с металлическим отзвуком тюремных решеток.
– Буду. А вы расскажите, как все было на самом деле.
Вова, задрав подбородок, хамовато положил пачку сигарет перед собой на стол Мальцева и дерзновенно скрестил руки на груди. Следователь сопровождал каждое его движение разгневанным взором, пропитанным лютым презрением: каждый, кто сидит напротив, – виновен. Без сносок, скобок и прочих кривотолков. Раз сел в это кресло – должен пересесть на нары.
– Было так. Оставил ты свою задроту на трассе. Ее по ночи дальнобой снес. И поехал себе дальше. О! Заводи, заводи! – Мальцев внезапно переключился на зашедшую парочку.
Вова обернулся.
– Куда его, Семеныч? – спросил молодой, расправленный, плечистый коллега с резкими чертами лица, зло осмотрев Вову.
Молодой, стиснутый строгой черной курткой, держал под руки мальца лет восемнадцати самой криминальной наружности, закованного в наручники.
– Здесь сажай.
Мальцев встал и оперативно расчистил стул по правую руку от Вовы от загромождения дел. Малец сел, ехидно улыбаясь дощатому полу.
– А это че за тело? – молодой следак свысока кивнул на Вову.
– Это местная достопримечательность, все никак не хочет присесть. То самый Инч. В этот раз с понтом терпила – замутил подставу, и теперь – я не я, корова не моя, блядь, – визгливо усмехнулся Мальцев.
– Я думал, будет нечто более солидное, чем подобная задрота. Да че ты паришься с ним? Давай, как обычно, к батарее наручниками и пиздюлей? – предложил молодой, точно Вовы не было в кабинете.
Вова никак не отреагировал на гневную низкосортную тираду. Он рассматривал город в квадратах решеток окна. Складывал пазл свободы в цельную картину, на полотне которой иней дробно истязал стекла, рисуя точеные точечные узоры, а вдалеке присыпал дороги и тротуары, пленил обнаженные деревья, обездвижил многоэтажки, расставленные пунктиром.
– Ну, пошли, перекурим, а там я в пункт раздачи пиздюлей забегу, как раз что-нибудь прихвачу.
Мальцев нервным движением сорвал пиджак со скрипящего пафосом огромного кресла и вышел вслед за молодым.
– Волчары опущенные, по пасти им надавать надо, – тихо гремел браслетами малолетка-преступник.
– Да черти они немытые, – ответил Вова. – А ты здесь какими судьбами?
– Да как, Вов. Я с кентом отжал айфон у чепушилы одного на районе. За малым спихнуть не успел, приняли гондоны эти прям у барыги, прикинь.
– Бывает. А че, барыга твой с ними на теме, что ли?
Вова открыл пачку сигарет, достал парочку самых стройных и протянул малолетке.
– Да хз. По ходу, да. Ссученный, блядь.
Малолетка с нескрываемым удовольствием сигареты принял.
– В отказ поздняк уже идти? – сочувственно спросил Вова, уже зная ответ.
– Поздняк. Они кенту моему начесали, типа, напиши, что этот кент твой, то есть я, глава вашей ОПГ, а ты сам не при делах. Тебе условка, кенту – пятера. Или, кричат, с кентом на двоих мазу тянуть будешь?
