– Вы хорошо выглядите, курение вам совсем не вредит, я смотрю, – комплиментарно произнесла Алена.

Слишком молодое лицо бабушки – на нем не было ни бородавок, ни старческих волос, ни перекошенных черт, были лишь изящные морщинки, но не ветхие штробы, а аккуратные, в чем-то даже симпатичные линии, в бороздках которых покоился пожатый жизненный опыт.

– В моем возрасте все только на пользу, это в молодости все вредно, – вывела житейскую мудрость улыбчивая баба Тома, махнув рукой.

В дверной проем просочился сначала четырехпалый табурет, оббитыми ножками вперед, а лишь затем Вова.

– Что будем пить, девочки? – кокетничал он, деликатно сев между дамами.

– Ого, – удивилась Алена. – Мне бабушка только чай обещала и какой-то нереальный кофе сразу после.

– Все так, но потом можно и по сто пятьдесят опрокинуть, – бывало произнес Вова и, встав, взял себе чашку с нарисованным волком «Щас спою» из бежевого навесного шкафа, залил заложенный в нее чайный пакетик клубящимся кипятком, бархатно-байховым ароматом кухню наполнив.

– Ну так, бабуля, расскажи-ка мне в двух словах.

Вова, размеренно размешав завар стройной ложечкой изящно потемневшего серебра, дул на горячую поверхность напитка, встав и облокотившись на подоконник, выверенно заставленный горшками с зеленью широколистных домашних цветов.

– А что тебя интересует, Вован? – наигранно удивилась бабушка. – Это Алена, пришла погадать, а я ей наобещала молодого, зеленого, но энергичного медиума для решения «прочих» вопросов.

– Это каких, например? – басил Вова, косо прищурив взор, мокнув его в чай.

– А самых разных, – баба Тома махнула рукой с зажатым меж пальцев дотлевшим огарком папиросы. – Что ты портишь мой образ таинственной, мудрой провидицы, а, бестолочь стоеросовая? Передай мне мои сиги. И жигу свою модную дай.

Вова протянул бабушке до того спокойно дремавшую на подоконнике пачку «Беломорканала», запасы которого никогда не иссякали в этом доме еще со времен оттепели. Зажигалку отдал свою – в металлическом корпусе, с выгравированными узорами певучего орнамента и откидной, породисто щелкающей крышкой. Бабушка запустила в легкие низкие, сладкие ноты грубого табачного дыма.

– «Беломор» бы спас этот мир, – блаженно вдохнула баба Тома, рассматривая зажигалку внука. – К гадалке не ходи…

– Только если в него «план» забить, – пожал плечами Вова, отпив напиток. – От твоего чая во рту привкус гашки.

– Гашки? Ты глянь на этого наркомана?! – иронично возмутилась бабушка. – Так, вернемся к нашим баранам.

– Каким баранам? – прервал Вова. – «План» мой пропал опять. У меня в загашнике «корабль» был припрятан, другу на день рождения хотел подарить. Ты про это случаем ничего не знаешь?

– Это ты про гнитник из твоих беспонтовых старых шмоток? – распрыскивала мелкие насмешливые слова баба Тома. – Так я все разобрала. А «план» скурила с бабками у подъезда!

Алена сохраняла обескураженное безмолвие, не зная, как реагировать и что сказать.

– Да ничего не надо говорить, – Вова ответил на вопрос, который Алена не задавала вслух.

– Ты глянь на него. Ишь. Мыслечет прям, – язвила бабуля. – Этой мажорке тут нужно то же, что и всем остальным.

На сухих губах бабушки заиграла улыбка победителя.

– А вот мои мысли читать нечестно, бабуля, – раздосадованно поюлил Вова. – Ты-то свои скрываешь.

– Я не мажорка, – открещивалась от липкого нелюбимого ярлыка, прошедшего апгрейд современными пороками, Алена.

– Я этого не говорил. А мысли не считаются. Думай как хочешь, а говори культурно. Это такая английская поговорка. Так что назовем тебя «девушка из высшего общества», – нараспев произнес Вова, прощелкав пальцами в такт.

– Трудно избежать одино-о-о-очества! – подхватила песнопение бабушка.

Алена потупила взгляд, никак не ожидая подобного развития событий: гадалка, которую ей советовали самые проверенные люди, должна была просто рассказывать о прошлом и будущем, погадав на кофе или Таро. А здесь бушевали спектакли.

Бабушка, основательно прокашлявшись от последовавшего за пением хохота, который, как и «Беломор», лучше всего прочищал ее легкие, бодро встала и достала из шкафа медную турку, облагороженную изысканной арабеской. Засыпала пахуче-ароматный кофе, заранее помолотый в древней ручной кофемолке. Отвернула смеситель – раздалось урчание, но вода пошла не сразу: предварительные ласки отопительной системы сбили привычный ритм водоснабжения дома.

– В идеале бы по-турецки варить, на песочке. Но откуда такая роскошь. Сахара сколько тебе, Леля? – бабушка занесла над туркой ложечку, без горки наполненную крохотными белыми гранулами, вполоборота развернувшись к гостье.

– А без него можно? – немного замявшись, но все же с уверенным отрицанием в голосе ответила она.

– Кофе без сахара? – изумилась бабуля, пронзив Алену взором карих, чуть подслеповатых глаз, которые, как казалось Алене, видели рентгеном насквозь все вокруг, особенно людские грешные души.

– Это так модно сейчас. Считать калории. Быть в форме. Заниматься йогой. Ходить на фитнес. Правильно питаться. Вести блоги. Считать лайки. Быть в оппозиции. Не уметь готовить. Не хотеть работать. Не есть сахар, – вставил, риторически зевнув, реплику Вова, глядя в окно, за которым лето налило соком ночь.

Алене показалось, что он был в реальном мире лишь одной своей частью, другой же – в мире потустороннем, далеком и непонятном. Или просто мелькнувший из окна запах сирени вырвал память из его тела и бросил в прошлое.

– Все так. Мне за фигурой нужно следить, – высказала свою правду Алена, желая добавить, что умеет готовить, но готовить она умела действительно абы как.

– Ладно, и так сойдет, – бабушка отмахнулась от предрассудков современной молодежи сакраментальной фразой, объясняющей многие процессы в стране.

Густой кофейный аромат наполнил кухню до самых краев, даже немного перелившись через форточку на вдохновенно вдыхающую запах ночную улицу.

– Готово! Тут кофе, – бабушка переливала парящий напиток из турки в чашку, со смаком облизывая тонкие, сухие губы, – кровь японских девственниц, тертые сердца панд и корица. Но зато без сахара. Пей!

Бабушка шваркнула фарфоровую чашку о деревянную твердь стола – та нарезала, танцуя, несколько аккуратных завитков и застыла аккурат напротив гостьи, ни капли «черного золота» не пролив.

– Бабуля, че ты пургу несешь? Графиня думала, что ты серьезный специалист по прошло-будущей проблематике, а ты… – негодовал Вова.

– Глохни, щенок, – грубо оборвала баба Тома, и свет резко стал вполовину темнее.

– Ну ты хам… – Вова надул щеки, цокнув.

Китайский колокольчик, висящий на красной нити у окна, неспешно перебирал полутона на легком, молчаливом ветру, сочившемся из форточки, – ноты удлинялись, занижались и ширились. Дым бабушкиной папиросы, ватно загустев, завис в воздухе без движения – казалось, само время смущенно замерло, попавшись в его хваткую сеть.

– Так, – бабушка вмиг сделалась серьезно-мрачной, кожа ее побелела, в глазах проступила сизая слепая дымка. – Допивай и показывай мне осадок. Потом фото.

Алена быстро допила черный, точно ночь, кофе, даже не заметив, что горячий, источающий густой пар напиток совсем не обжигает ее нежных губ.

– Допила? Давай. Хорошо, – бабушка крутила в руках чашку, всматриваясь в понятные только ей знаки. – Три буквы «А» вижу. И одну «В». Первые две буквы рядом друг с другом, а потом «В» как будто отделяет их от третьей «А». С чем у тебя связаны эти буквы?

– Ну… Имя брата и родителей? – предположила, на мгновение задумавшись, Алена.

– Так. Говори дальше, – баба Тома как будто смотрела сквозь Алену.

– Я… – замялась она, взглянув в глаза бабушки и прочтя в них невозможность утаиваний, быстро подменила первоначальную выгодную мысль другой, более искренней. – Это самые близкие мне люди. Но родители умерли. Брат мне вместо всей семьи остался. Он мне и за отца, и за маму теперь. Тянет бизнесы папы. Я – пару маминых. Мое имя тоже на «А» начинается… А буква «В» это, наверно, первая буква нашей фамилии. Какое-то семейное древо получается. Так?