Как рыб в большом-большом аквариуме. Когда начал накрапывать дождь в серо-жемчужном, неоново-синем пространстве бетона и асфальта, люди не синхронно, в разнобой стали раскрывать зонты. Будто цветы раскрывались чёрные, прозрачные, серые. Среди них иногда попадались вызывающе красные или по-детски забавные, разноцветные.

— Обычно люди говорят, что я чокнутый, — Годжо мельком глянул на Сакуру.

— И тебе это льстит, — хмыкнула она.

— Что ты? Вовсе нет. Ну, немного. Ладно, много, — улыбнулся Годжо. — По крайней мере, мне такое определение нравится больше, чем… как ты там сказала? А! Адреналиновый торчок.

Его лёгкость — отдающая совсем немного беззаботностью, если не безалаберностью в качестве подсластителя — выглядела дежурно, как заготовка на любой случай жизни. У каждого или почти у каждого человека есть несколько универсальных масок в арсенале, которые безотказно работает практически в любой ситуации.

— Ты родился в рубашке, Годжо, — сказала Сакура. — Поэтому можешь нырять в бездну без опасений. Это для тебя рутина.

— Да я прямо открытая книга, — Годжо снова покосился на неё с тем же дежурным выражением лица.

— Мы встретились через несколько часов после того, как о твою голову разбили бутылку. Что поражает, абсолютно без последствий. Кроме пореза на лбу. Сегодня ты по доброй воле приставил пистолет себе к виску и не выстрелил, а человек, которому был брошен вызов, вынес бы себе мозги. Ты не побоялся пойти к мафиози за малознакомой женщиной, с которой провёл всего одну ночь, и вышел оттуда живым, — Сакура говорила спокойно, — ты не открытая книга и не сумасшедший, Годжо. Ты просто чертовски удачливый сукин сын. Так нравится тебе больше?

— Ты умеешь делать комплименты, — Сатору рассмеялся.

На светофоре загорелся красный. Машина остановилась. Поток пешеходов с той и другой стороны сошёлся, втёк один в другой, чтобы поменять местами людей.

— Говоришь со знанием дела. Много таких повидала? — спросил он.

— Я раньше себя считала такой, — ответила Сакура.

— И что изменилось?

Сакура покачала головой. Годжо поехал дальше, когда сигналы светофора переключились.

— Это из-за той штуки, что у тебя в голове? — спросил он.

— Да, — Сакура почти не соврала и напрочь проигнорировала нарушение собеседником её личных границ.

— Значит, тебе и правда осталось несколько месяцев, — голос его оставался ровным, хотя мелькнуло в нём что-то, что распознать не удалось.

— А ты думал, я это для большей драматичности добавила? — рассмеялась Сакура, как ей показалось, немного зло и даже нервно.

— Да, — ответил Годжо.

— Спешу тебя разочаровать.

— Так что у тебя? — уже напрямую спросил Годжо.

Его такта хватило ненадолго.

— Зачем тебе это? — Сакура посмотрела на него.

— Ты мне понравилась, — просто ответил Сатору.

— Зря, — отозвалась Сакура. — Не надо этого. Ни тебе, ни мне.

— За обоих решила. Ловко, — хмыкнул Годжо. — Я не отвяжусь.

— Это уже сталкерингом попахивает, — Сакура приподняла бровь.

Годжо только пожал плечами.

— Я надоедливый. И отказов не терплю.

— А тебе и не отказывала. Я просто сказала, что не надо никаких привязанностей нам обоим. За хороший секс и спасение спасибо, но дальше заходить не стоит. Сам подумай, я умру через месяца три-четыре. Какой смысл?

— Провести эти три-четыре месяца в своё удовольствие, — сказал Годжо.

Сакура рассмеялась и покачала головой:

— Ты очень самонадеянный малый.

— Не без оснований, — Годжо повернул в сторону уютного многоквартирного дома рядом с полицейским общежитием.

— Останови здесь, — попросила Сакура.

Годжо послушно остановился и заглушил мотор. Какое-то время в салоне машины царила тишина. Не напряжённая, не тяжёлая, не неловкая. Просто тишина.

— С этой твоей болячкой, — наконец подал голос Сатору, — можно что-нибудь сделать?

— Можно, но это отсрочит смерть в лучшем случае на пару лет, точнее, продлит агонию на эти два-полтора года, — Сакуре почему-то вновь вспомнилась та несчастная косатка на скалистом берегу.

— Не может же быть…

— Может. Только процента четыре больных, — Сакура почему-то решила не уточнять, чем, — живут дольше двух лет. Могут прожить пять. Но потом наступает рецидив. И зачастую симптомы и само течение болезни в разы хуже. Так что…

— И ты решилась на медленное, пассивное самоубийство, — Сатору смотрел на неё без усмешки в глазах.

— Не смей осуждать меня за это, — спокойно сказала Сакура, стойко выдержав его взгляд.

— Ты сама сказала, что с этой заразой люди живут. Духу не хватает, чтобы продолжать? Может, стоит попробовать не опускать руки, как это делают слабаки, — Годжо не отворачивался.

Сакура впервые увидела за маской серебряного лиса-хитреца мальчишку. Подростка, ершистого воробья, по-детски уверенного, что всё в этом мире делится на чёрное и белое, на слабых и сильных, на возможность и невозможность что-то исправить с большим перевесом к первому, разумеется. Личное здесь билось, живое, больное и настоящее. Видно это было всего мгновение. Короткое, яркое, но мгновение.

— Ты меня знаешь всего ничего, — усмехнулась Сакура, — чтобы делать какие-то выводы. Не нужно играть в спасателя, Годжо. И мне давать ложных надежд тоже не надо, хорошо?

— Как скажешь, — усмехнулся он.

Сейчас действительно чувствовалась их разница в возрасте.

— Убедишь, что смогу. А я не смогу.

— Мне везёт на камикадзе, — мотнул головой Годжо.

Будто не он какой-то час назад прижимал дуло револьвера к виску. Не этому мальчику говорить что-то про камикадзе. Не ему.

Сакуре почему-то невпопад вспомнилось далёкое и страшное. Руки на шее. Сдавили крепко. Перегар, разящий от обычно непьющего. Терпкий и отвратительный. Родные глаза такого же тёмного, синего, глубокого оттенка, как у неё самой. Слова, звучащие будто через толщу воды: всё нормально, дочка, скоро будем с мамой. Если бы не дедушка, подоспевший вовремя. Сакура закрыла глаза, зажмурилась крепко. Горло сдавили фантомные сильные пальцы. Ничего-ничего, дочка, потерпи, больно и страшно будет не долго.

В последнее время она слишком часто вспоминает прошлое. Оно и неудивительно.

— Ещё раз спасибо, что спас, — Сакура повернулась к Годжо. — Я пойду. Завтра тяжёлый день. Придётся разбираться с начальством и скорее всего с полицией. Надеюсь, у тебя проблем не будет.

— Не будет, — отозвался Сатору.

— Хорошо, — кивнула Сакура.

Собралась открыть дверь и выйти. Голова резко закружилась. Повело назад. Сакура усилием воли не завалилась на спину и не показала, что ей плохо. Телом своим она владела прекрасно. Жаль, что от этого толку мало. Лишь бы опять кровь носом не пошла.

— Сакура, — позвал её Сатору.

Она повернулась. Годжо достал из внутреннего кармана пальто её кулон.

— Я думала, что потеряла, — удивилась Сакура.

— Ну, можно и так сказать, — Годжо взял её руку и вложил кулон в раскрытую ладонь.

Сапфир с пузырьками воздуха внутри лёг на кожу, будто льдинка. Нагретая теплом чужого тела, но не растаявшая. Обманка.

— Спасибо, — Сакура зажала камень в ладони и вышла из машины.

Тихий шелест белых, простых мокасин по гравию. Её ведь забрали из больницы прямо в сменной обуви и белом халате. Сакура про это забыла совсем. А вот когда перепачкала светлый материал мокасин в пыльной крошке, превратившейся в неприятную, влажную смесь после дождя, поняла, что других на замену у неё нет. И что она слишком безалаберно относилась к себе в последнее время. Спина чувствовала пристальный взгляд голубых глаз. Холод запустил пальцы под одежду разом. Дождь кончился.

Проблемы только начались.

***

Ножницы с металлическим звоном упали на тёмно-синий, космический кафельный пол. Гулко. Эхо покатилось и отскочило от стен чуть тише мелкими металлическими шариками. Ножницы раскрылись буквой «Х», пересекая один из холодных каменных квадратов у коврика. Будто антрацитовое небо прорезали. Немой и жадный, невиданно огромный металлический рот, длинный, будто клюв цапли.