Отец Павел не услышал заданный ему вопрос, или же сделал вид, что не услышал, подошёл к Насте и больно сдавил рукой её запястье, да так, что девушка побелела от боли и невольно вскрикнула. Насладившись моментом доминирования над слабой девушкой, обратился к пленнику:

– Ну что, теперь доволен? Твоя жена у нас. Не боишься боли, ну-ну. Посмотрим, какой из тебя любящий муж. – С этими словами он достал из кобуры дружинника наган и приставил дуло к её виску.

– Ну, что теперь мне скажешь, дружок?

Мысли метались с лихорадочной скоростью в голове у Давида. И он тут же воскликнул:

– Я всё расскажу! Всё! Только не трогай её, она ни в чём не виновата! Это всё я! Да, это я убил тех людей! Это я хотел поднять бунт против администрации! Я один, более сторонников я не нашёл!

– Не ври мне, щенок! – Заорал, брызжа слюной, следователь. – Нам известно, что у тебя есть сторонники! Имена, живо!

– Я хотел привлечь на свою сторону людей, но они меня не послушали! Делайте со мной что хотите, пристрелите меня прямо на месте, только не трогайте Настю! Она здесь ни при чём.

–Застрелите, говоришь? – В глазах у отца Павла промелькнул сумасшедший блеск. – Застрелить? Это можно, только вот не сразу.

С этими словами следователь направил дуло нагана на Давида и спустил курок. Прогремел выстрел, и в комнате стало трудно дышать от запаха пороха. Герой заорал от нестерпимой боли, прижимая ладони рук к ране на правой ноге. И тут произошло событие, которого никто не ожидал, которое раз и навсегда переменило жизнь героя и его самого.

Настя, вывернувшись, укусила следователя за руку. Отец Павел, вскрикнув от боли, отдёрнулся от Насти и со злобой ударил её рукояткой пистолета по лицу. Громова Анастасия единственный лучик света в жизни героя, его любовь и вера в счастливое будущее, упала на спину и ударилась об дверной косяк затылком, оставшись так лежать без движения. На минуту в камере повисла тишина, все смотрели на безжизненное тело девушки с прекрасным умиротворённым лицом. Можно было бы подумать, что девушка спит, если бы не ручеёк густой багряной крови, медленно наполняющей щели в полу. Несмотря на жуткую боль в ноге, Давид рывком подался к бездыханному быстро бледнеющему телу супруги. Одной рукой приподняв её за талию, а вторую запустив в её длинные чёрные волосы, которая тут же обагрились кровью, прижал свою супругу к себе и горько заплакал.

Тем временем отец Павел, побледнев, выскочил в коридор в сопровождении двух дружинников. Оставив Громова с одним мордоворотом для охраны.

Сколько времени Давид вот так просидел на полу, прижимая к себе тело супруги? Час? День? Вечность? Для героя это было неважно, он потерял над собой контроль, не замечая, что вокруг него происходит. В чувство его привела мощная пощёчина и басистый голос своего отчима:

– Вставай, малой! Вставай! Слышишь, ей уже не помочь! Ты должен отпустить её. Сейчас любое промедление для нас смерти подобно. Ты ранен? Дай я тебя осмотрю, может, получится под шаманить из походной аптечки…

Герой опустевшим взглядом смотрел на лицо своей, ещё так недавно живой и любимой, супруги. Какой смысл ему бежать? Куда? Для чего ему теперь жить? Все краски яркой, счастливой, прошлой жизни разом померкли, не оставив в душе ничего кроме пустоты. Но где-то в середине грудной клетки, где-то в районе набирающего темп мужского сердца, из глубины души вырвалось новое чувство. Оно заволокло сознание героя, ни о чём другом думать более не представлялось возможным. В один миг цель его жизни определилась в один мощный порыв. МЕСТЬ! Вот для чего ему стоит прожить лишний день, год, вечность, и не успокоится он, пока не увидит мучительную смерть Павла. Кто принесёт ему эту смерть? Этот вопрос для героя был абсолютно ясен. Только он должен это сделать! Он и никто другой!

Давид опустил тело своей покойной супруги на пол, и с любовью закрыл её карие глаза

– Спи спокойно, любимая, ты будешь отомщена…

Рука отчима легла на его плечо, Громов-старший молвил:

– Пора уходить… Она хотела бы, чтобы ты жил дальше…

– Пойдёмте, только куда?

– Есть у меня одна мыслишка. Давай-ка я тебя для начала осмотрю. Ни черта себе! Огнестрельное! Так-так, дайка глянуть.

Разорвав штанину, Александр Семёныч внимательно осмотрел рану и сделал вывод, что пуля пошла навылет.

– Пуля навылет. Ничего, жить будешь. Сейчас мы тебя перебинтуем… Так… Попробуй теперь на ногу стать. Сможешь?

Давид без особых усилий поднялся на ноги. Рана, до этого не болевшая, внезапно начала тянуть и ныть.

– Встал, вот и хорошо. Я уже боялся, что тебя тащить придётся. Ты вот что, забери одежду этого жмура – она тебе пригодится.

Только сейчас герой заметил, что в комнате лежало ещё одно бездыханное тело, того самого гиганта-охранника. Охранник сидел, прислонившись спиной к стене, и все бы ничего, если бы не вывалившийся язык и следы от струны на шее. Семёныч тоже был переодет в форму дружинника, что сначала Давид не заметил.

Поступив так, как ему приказал отчим, герой переоделся в форму своего тюремщика и, опираясь на дружески подставленное плечо, поплёлся к выходу.

В «Юпитере» жизнь шла своим чередом. Люди просыпались в своих комнатах, в столовой ели курятину с гречкой, спешили на работу, сдавали смену и снова шли спать или есть. Иногда в зале проводились работы или душещипательные собрания, хоть как–то разбавлявшие томящее постоянство.

Из жизни «Юпитера» разительно выбивались два человека. Оба были одеты в форму дружинников, но ими не являлись. Оба вели себя странно, если не сказать – подозрительно. Козырьки их фуражек были натянуты на голову так, что скрывали за собой половину лица. Передвигались только по пустым коридорам. И когда они проходили мимо компании мальчиков-подростков, и один из юнцов выругался нецензурной лексикой, они даже не сделали ему замечание. Нет, эти двое явно не вписывались в жизнь убежища.

Сначала Давид не мог свыкнуться с мыслью, что он теперь вне закона, и форма дружинника доставляла ему массу неудобств. Казалось, будто все люди его в чём–то подозревают. Он ежечасно оборачивался и, не найдя взгляда, который так прожигал его спину, успокаивался. Но через минуту-другую все повторялось снова и снова. Чувство слежки стало для него настолько невыносимым, что это заметил Семёныч.

– Не крутись, ты привлекаешь лишнее внимание, у меня всё под контролем.

– Семёныч, ты хотя бы можешь мне сказать, куда мы идём? Может, я что и подскажу дельное.

– Нам сейчас прямая дорога в церковный зал собраний. Лишь бы поспеть, без нас не должны начать…

– Что начать? Я не понимаю, что происходит? А хотя мне всё одно… Меня впутали в какой–то заговор без моего ведома, и они ответят мне за Настю! Я лично распотрошу этого ублюдочного святошу!

– Не время, малой, горячку пороть. Мы должны действовать крайне хладнокровно и расчётливо. У меня есть план, в который я тебя пока не могу посвятить, просто доверься мне. Если что-то пойдёт не так, много хороших людей поляжет. Будем пытаться всё провернуть без кровопролития. Так что пока держи себя в руках. Время для мести ещё придёт.

Как ни волновался Громов-старший, но в зал собраний они успели вовремя. В окружении дружины, вооружённой до зубов огнестрельным оружием, с небольшой самодельной трибуны, гневно потрясая в воздухе своим маленьким кулачком, произносил речь сам отец Павел. Его ораторский голос эхом отражался от стен зала. Как могло бы показаться наблюдательному слушателю, отец Павел был чем-то взволнован, а очень храбрые наблюдатели могли бы ещё заметить, как взгляд оратора лихорадочно метался из стороны в сторону, в руке он сжимал платок, которым то и дело вытирал пот, обильно выступавший на его сальном лице. Всё это и многое другое указывало на то, что человек был чем-то явно встревожен, если не испуган. Но этого никто не заметил, люди стояли, склонивши голову, и внимали каждому слову, впитывая жадно каждый звук, как губка впитывает воду: