«О, рассмешищ надсмеяльных – смех усмейных смехачей!

О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!»⁷

Поражаюсь я Зине, конечно. Где только берет этих писателей? В нашей-то Сибири хрен достанешь новых. Не зря петроградская, ясная моя..

На берегу ледяной реки, спрятавшись за резной аркой от шумов центра города, много лет существует святая земля. На ней преклонил голову свою великий командор, утомленный битвами. Оплакана эта земля морем слез молодой испанки, так никогда и не познавшей своего счастья. Омолена молитвами собора Воскресенского да жизнями домов местных. Ныне разрушено все, на месте его рояль стоит.

Красив рояль, ничего не скажешь. Огромный, со всех концов города видать, со стеклянным коридором – куполом. Музыка в нем приятная звучит, как собору положенная. И памятник воткнули рядышком командору, ибо не найти среди припаркованных машин да кофейных лавок могилу его. Не стереть из нашей памяти время революционное, но революционеры потерли память нашу успешнее некуда. Кто вспомнит сейчас про собор, кто даст согласие на раскопки на площади ради тридцати домов да захоронений? А сколько их по России, втоптанных в грязь людских вер, религий, традиций? Унесено все в пользу революции то красными, то белыми, сейчас уж и не скажешь, кем. Кто прав был? И это не суть, поиск виновных память не восстановит.

– Господин Шэнь, прикажете подавать чай?

– Принеси кипяток, я заварю сам.

– Закуски?

– Ты задаешь этот вопрос на протяжении шести лет. Если они не потребуются, я упомяну отдельно.

– Хорошо, Господин.

Он поклонился и ушел. Сколько ни учи – китайцем он не станет, без раздражения подумал Шэнь. Ни стрижка горшком, ни кольцо в левом ухе, ни миниатюрность не приближали его к идеалу слуги. Но Шэнь держал его, потому что он был хорошей нянькой сыну.

Иван появился в его доме во время печальных событий. Жена Шэня накануне собрала вещи и отправилась искать новой жизни, а у него на руках остался двухлетний малыш. Найденная экстренно нянька в растерянности пыталась читать ему сказку и играть в ладушки, но Роман исходился криком и накрывался одеялом, прячась в кроватке. Шэнь как раз пытался уговорить его сходить в туалет и покинуть ради этого свое убежище, когда по лестнице, услышав истошные крики, поднялся Иван. Он тогда был чуть толще, и прятал свои красные щеки за длинными волосами. Разноцветная негритянская шапка была украшена колокольчиками, и он потряс головой. Крики стихли. Он потряс шапкой еще раз, вызвав мелодичное позвякиванье. Спустя минуту из одеяла сверкнули два глаза. Нимало не стесняясь присутствующих, Иван громко сказал:

– Эй, можешь лежать в кровати сколько угодно, и писать туда столько же. Хочешь, я дам тебе шоколадного молока? Говорят, это помогает надудонить целую лужу.

Шэнь резко повернулся к Ивану. Лицо его отражало гнев. Как посмел ты, низший, обратиться к сыну моему? Из полуопущенных век, которые придавали лицу высокомерно-усталое выражение, летели стрелы. Да что возомнил о себе этот слуга? Обратиться к его сыну без разрешения? Шэнь решил, что немедля выгонит его вон, забыв о том, что Иван пришел лишь устраиваться на работу водителем. Но тут случилось то, что изменило его намерения. Роман спустился. Прошлепав мимо отца босыми пятками, он ткнул пальцами в Ивана и заявил:

– Сикать иди хочет!

– Сикают девочки, а мальчики писают, – засмеявшись, ответил Иван и вытащил малыша из кровати, посадив на шею.

Там Роман и остался, и Шэню пришлось искать другого водителя. Сын, проявляя его, шэневский характер, не признавал нянь и оставался только с Иваном. Со временем Рома перестал так сильно нуждаться в Иване, и Шэнь стал пользоваться его услугами, как личного слуги. Ему нравился парень – молчаливый, рассудительный, не лезет, куда не надо, занимается его сыном. Но не в его привычках было баловать прислугу, поэтому он по-прежнему был суров в обращении, что, впрочем, не мешало ему оплачивать семье Ивана многочисленные долги.

Шэнь сидел на крыше рояля, всматриваясь в голубые горы, отражавшие и отражавшиеся в великой реке. Люди казались мелкими, высота делала их движущимися точками, сиюминутной мошкой, беснующейся в полете. Ему нравилось приходить сюда и пить в одиночестве чай с вялеными помидорами. Он представлял себе Китай – великий и далекий, который полюбил всею душой. Иногда он брал томики стихов и воображал, что понимает их.

«Какая тяжесть на душе, как горько я тоскую!

Давай отправимся с тобой на радость в дальний путь.

Взойдем навстречу облакам на башню смотровую,

Чтоб на узорный павильон издалека взглянуть.

Убором зелени густой оделась даль лесная,

Туман редеющий поплыл клубами вдоль реки.

Шевелит лотосов ростки рыбешка озорная.

Пропали птицы, и цветы роняют лепестки.

Благоуханного вина не наливай мне в чашу.

Смотрю на цепи синих гор, и ничего нет краше!», Се Тяо.

Пробежав глазами знакомые строки, он оставил книгу и залил прозрачный чайник кипятком. Вкуснее всего листы раскрываются в плоском чугунном, но Шэнь предпочитал стекло. Ему нравилось наблюдать за тем, как жухлые, скукоженные листы, опалившись водой, в мгновение становятся блестяще-зелеными. Являя миру свою красу, они каждый раз напоминали Шэню, что расшевелить человеческое существо может только опасность, драйв, адреналин. По вантовому мосту неспешно шли люди. У берега, он не видел, но знал, плавали жирные утки, которых кормили те самые, что спускались с моста. Хлопали в ладоши, когда зеленоголовые селезни подплывали ближе, смеялись над дерущимися за кусок хлеба. А если бы их закрыть на этом самом мосту с этими самыми утками? Сколько потребовалось бы времени, чтобы развлечение превратилось в необходимую еду? И кто оказался бы самым кровожадным?

– Папа, когда мы поедем домой? У меня вечером скайп с англичанами, а я еще не писал ничего. И надо заехать в dhl.

Услышав этот голос, Шэнь, как всегда, улыбнулся уголками губ. Единственный в мире человек, который им распоряжается. Оглянувшись, он в который раз удивился, как в мать удался Роман: высокий не по своим годам, уже выше всех в классе. Пока еще в нем не заговорил подросток, он серьезен и идет к цели. Собрался стать дипломатом – последствия прошлогодней поездки в Европу. Шэнь какое-то время пытался настаивать на изучении китайского наряду с остальным, но сын сообщил, что пока в планах английский, потом, возможно, японский. Переубеждать его, как и Шэня, обычно бесполезно.

– Что на этот раз ты решил освоить? – спросил он, впрочем, не вставая.

Чай должен быть выпит сразу, пока листья свежи. И сразу вторую заварку. Первый кипяток раскрывает, второй смывает молодость, насыщает опытом. Третий – делает чай свободным.

– Думаю на тайский бокс походить. Плечи слабоваты. Тренера уже присмотрел, заказал грушу, перчатки. Тебе, кстати, новые очки для плавания, – добавил Рома, – у твоих уже резинка слабовата.

Он положил отцу на плечо руку и вдохнул свежего ветерка, гулявшего по крыше. Как и отец, он любил это место. Он любил одиночество и покой и, если бы не социализация, то и учился бы с репетиторами. Но Иван сказал ему, что дипломаты обязаны уметь общаться с людьми, и Роман высиживал по 7 часов с напыщенными одноклассниками. Он предпочел бы школу попроще, где не придавали бы такое большое значение значку крокодила на рубашке и новой модели смарта, но отец считал по-другому. А его решение не оспаривается. Помимо школы у Романа было много увлечений. Нет, даже точнее сказать, много метаний. Он быстро загорался и быстро остывал. Частенько еще до того, как дорогостоящее обычно оборудование для хобби доставлял курьер. Шэнь смотрел на это сквозь пальцы, считая, что «нужно пробовать все». Возможно, мать могла бы приучить его к усидчивости, но ее он не помнил и не страдал. Дома у них не было фотографий, отец не упоминал о ней, а Рома и не интересовался. В его жизни был Иван. Два года назад отец устроил им встречу в Италии. Привел его к фонтану Треви и велел подождать, купив artigianale con mango⁸. «Ты Рома?», – щурясь от августовского солнца, обратилась к нему женщина. На ней были огромные очки с леопардовой дужкой, красный сарафан, не удерживавший большую грудь и широкополая соломенная шляпа. «Будто от слежки прячется», – подумал тогда он.Он огляделся, но рядом сидели только две китайские девочки. Август для Рима – поры вымирания. Безумная жара, местные разъезжаются в отпуск, а туристы не вывозят раскаленного камня в городе. Мама купила ему в gelato artiganale два шарика с сыром и голубикой, себе – клубничного, хотя он уже и не хотел мороженого, а с удовольствием выпил бы лимонада. Они почти не разговаривали.