– Мне иной раз думается, – сказал мужчина, – что неплохо бы пуститься в небольшое путешествие. Когда я был совсем мальчишкой, мы выезжали в долгие автомобильные туры, бывали в разных местах; но теперь ездить почти некуда. Раньше ночевали в специальных постройках, они назывались мотелями. А вдоль дороги – то кафе, то бензоколонка, то автосервис, и так каждую милю. Теперь же перекусить и заправить машину можно лишь в лагере, а кочевники, насколько я понимаю, не очень охотно продают еду и топливо.
– Но мы не путешествуем, мы хотим примкнуть к лагерю.
Душнила какое-то время внимательно смотрел на Эмби, а потом изрек:
– По виду и не скажешь.
– Вы такого не одобряете?
– Не принимайте мое мнение близко к сердцу, – поспешил объяснить пояснил душнила, – но я слегка обижен на кочевников. Буквально на днях они закрыли фабрику, снялись с места и исчезли. А я остался. – Он перелез через стенку, сел рядом с Эмби и после минутного размышления продолжил: – Видите ли, они решили все у меня отобрать. По условиям контракта они и так уже управляли фабрикой. Закупали сырье, устанавливали рабочие графики, обслуживали оборудование. Рассчитывали порядок смен, определяли политику производства. А мне приходилось спрашивать у них разрешения, чтобы просто зайти и посмотреть, как обстоят дела. Но им и этого было мало. Знаете, чего они захотели?
Эмби помотал головой.
– Чтобы я отдал им маркетинг. А это последнее, что у меня осталось. И вот они решили ободрать меня как липку. Платить мне процент с прибыли, а от дел отстранить.
– По-моему, это не очень справедливо, – рассудил Эмби.
– А когда я отказался ставить подпись, они собрались и уехали.
– Устроили забастовку?
– Можно и так сказать. Забастовку, причем весьма эффективную.
– И чем вы теперь занимаетесь?
– Жду, когда другие разобьют здесь свой лагерь. Рано или поздно так и будет. Увидят, что фабрика стоит без дела, и заявятся ко мне в гости – конечно, если разбираются в производстве и готовы запустить конвейер. Быть может, мы с ними договоримся. А если нет, буду ждать следующих. Блуждающих лагерей здесь хватает. И роёв тоже.
– Роев?
– Как у пчел. Когда в лагере становится слишком много народу – так много, что с одного контракта всех не прокормить, – от него отделяется рой: обычно это компания юнцов, начинающих взрослую жизнь. С роем проще договориться, чем с отщепенцами, – эти чаще всего представляют собой группу радикалов и мятежников, ни с кем не ладят, а молодежь из роя спит и видит, как бы начать собственное дело.
– Все это понятно, – покивал Эмби. – Ну а как же те, что вас бросили? Неужели у них хватило денег, чтобы запросто сняться с места и уехать?
– Денег у них полно, – заявил душнила. – Они проработали здесь почти двадцать лет. У них такой амортизационный фонд, что на слоне не увезешь.
– Не знал, – сказал Эмби, а про себя подумал, что много чего не знает.
Образ мышления, обычаи… да и терминология оказалась весьма непривычной.
Раньше, когда выпускали газеты, все было иначе: новая фраза, свежая идея уже назавтра становилась общественным достоянием, а силы, управляющие человеческой жизнью, ежедневно являли себя миру – черным по белому. Теперь же не было ни газет, ни телевидения. Осталось только радио; но радио, думал Эмби, не создает иллюзию причастности; в любом случае радио тоже испортилось, и Эмби его не слушал.
Ни газет, ни телевидения, но это еще не все. Не стало мебели, равно как и потребности в мебели, поскольку в трейлере вся мебель уже встроенная. Не стало штор, ковров, напольных покрытий. Радикально уменьшилось число предметов роскоши, ведь в трейлере для них нет места. Не стало деловых и праздничных костюмов, ведь в лагерях не принято было щеголять в дорогих нарядах – во-первых, негде держать объемный гардероб, а во-вторых, кочуны бытовали тесными коммунами и не одобряли формальностей. Если костюмы и были у них в почете, то, наверное, только спортивные.
Не стало банков, страховых компаний и заемных контор. Соцзащита отправилась псу под хвост. В банках и заемных конторах отпала нужда; их заменила касса взаимопомощи, выросшая из зерен профсоюзного движения, что упали на благодатную почву тесных общин. Функции соцзащиты, правительственной поддержки малоимущих и медицинского страхования исполнял профсоюзный фонд здоровья и благополучия, укоренившийся в той же благодатной почве, а концепция «заначки на случай войны», также берущая начало в идеях тред-юнионизма, обеспечивала каждому лагерю статус автономной единицы самоуправления.
Система работала как часы, так как тратить деньги было почти не на что. Мухоловки увеселений, желание наряжаться и украшать жилье – все это осталось в прошлом. Под гнетом обстоятельств бережливость возвели в ранг культовой добродетели.
Теперь даже налогов не платили – по крайней мере, в общепринятом смысле. Органы управления городами и штатами давно затерялись на обочине истории, осталось лишь федеральное правительство, но и оно утратило почти всю свою власть, если сравнивать с тем, что было сорок лет назад. Теперь с людей собирали только смехотворный налог на оборонную промышленность да чуть менее смехотворную дорожную пошлину, а от нее кочуны старались увильнуть всеми правдами и неправдами.
– Раньше было лучше, – посетовал душнила. – С этим тред-юнионизмом они совсем от рук отбились.
– По сути дела, людей связывали только профсоюзы, – объяснил ему Эмби. – Они были лучом света во мраке, единственным осколком логики, последним спасательным кругом. Само собой, люди вцепились в концепцию тред-юнионизма, и профсоюзы стали выполнять функции правительства.
– Правительство руководило бы иначе, – вздохнул душнила.
– Наверное, если бы мы не так сильно испугались. Виной всему страх. Если бы не наш страх, все было бы нормально.
– И правильно сделали, что испугались, – возразил душнила. – Иначе сгорели бы к чертовой матери.
– Не исключено, что вы правы, – согласился Эмби. – Помню, как все было, когда началась децентрализация. Наверное, по промышленникам она ударила сильнее, чем по всем остальным. В одночасье все взяло и рассыпалось. Может, правительство вовсе не валяло дурака; может, у него была какая-то секретная информация. Хотя, если память не подводит, даже опубликованные факты выглядели довольно мрачно.
– Я тогда был еще подростком, – сообщил душнила, – но кое-что припоминаю. Недвижимость шла за бесценок. Городское жилье отдавали за малую частицу реальной стоимости. Рабочим нельзя было оставаться в своих домах, ведь рабочие места переехали за город. Из-за децентрализации в городах ничего не осталось. Крупные заводы разделились на множество мелких цехов, раскиданных на многие мили друг от друга.
– Чтобы на них не сбросили бомбу, – кивнул Эмби. – Чтобы отбить у врага желание ликвидировать промышленность. Раньше для уничтожения завода хватило бы одной бомбы. Теперь же необходима сотня бомб, а это слишком дорого.
– Ну, не знаю, – не сдавался душнила. – По-моему, правительство могло бы повести себя иначе, а вместо этого пустило все на самотек.
– Подозреваю, что в те дни у правительства и других забот хватало.
– Бесспорно. Но чиновники по уши погрязли в строительном бизнесе. Помните, сколько возводилось бюджетного жилья?
– Чтобы помочь промышленности с запуском новых заводов. Но оказалось, что кибитки полностью решают жилищную проблему.
– Сделанного не воротишь, – резюмировал душнила.
И разумеется, был совершенно прав.
Чтобы не умереть от голода, трудяги пустились вдогонку за рабочими местами. Не имея возможности продать городское жилье, поскольку рынок недвижимости рухнул почти мгновенно, они сделали выбор в пользу трейлеров и возле каждого объекта фракционированной индустрии возник собственный трейлерный лагерь.
Со временем кочунам полюбилась такая жизнь – или же они попросту боялись строить новые дома, вспоминая о судьбе старых; боялись, что все повторится, – даже если стройка была им по карману, ведь большинству такие деньги только снились. Или же они утратили иллюзии, прониклись омерзением к старой жизни… Да какая разница? Суть в том, что наступила эпоха кибиток. Даже те, кого децентрализация зацепила лишь косвенно, со временем перебирались в трейлерные лагеря, пока не опустели не только города, но и почти все деревни.