Но Дотошкин был в курсе того обстоятельства, что Надежда Тимофеевна Иволгина была врачом-хирургом, известным не только в стране, но и за рубежом, имела обширную практику и преподавала, не только студентам, но и на курсах повышения квалификации. Вряд ли она захочет всё оборвать и удалиться куда-то надолго. Она всем нужна. Тогда, может быть, лучше поговорить с нею и привлечь, так сказать, на свою сторону? Она умный человек и может неодобрительно относиться к террористическим действиям, связанным с ограблениями банков и вообще людей, какими бы они ни были богатыми или бедными. Бабушка, скорее всего, старой закалки.

Генерал вызвал к себе полковника Глупого. Когда трясущийся от страха полковник вошёл в кабинет, Дотошкин даже не посадил его, а начал говорить с ним, оставив офицера стоять у двери:

– Евгений Иванович, не дрожите, я вас пока не увольняю, хотя вы здорово меня подвели своим советом.

Полковник Глупый, хоть и носил такую фамилию, но в ответ на слова начальника успел подумать, что если всех, кого так подводят, будут немедля повышать в звании, то хорошо им будет с такими подводками. Вслух он, конечно, этого произнести не мог, а продолжал вежливо слушать.

– Скажите, Евгений Иванович, как вы можете охарактеризовать Надежду Тимофеевну Иволгину. Вы успели составить о ней впечатление?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант, составил. Могу обрисовать.

– Ну, обрисуйте, только не тянитесь официально. Сядьте, если хотите.

Полковник садиться не захотел и продолжал говорить, стоя у двери:

– Чрезвычайно интеллигентная женщина, средней полноты, роста метр шестьдесят восемь или метр семьдесят. Лет около семидесяти. Пышные волосы с проседью, очевидно, красит хной. Очки не носит. Взгляд пронзительный, словно проникает насквозь. Когда я позвонил и вошёл в открытую дверь, она собиралась уходить. Я предъявил удостоверение и сказал, что срочно прошу пройти со мной. Она понимающе кивнула головой и сказала, что вовремя оделась. Мы сели в машину, поехали, но она не задала ни одного вопроса, только сказала, садясь на заднее сиденье, что думала, будто эти времена ушли совсем. Я не понял, о чём она, но обрадовался, что не спрашивает ни о чём и не стал ничего объяснять.

– Вы в самом деле не поняли её или прикидываетесь, полковник? – оборвал доклад генерал. – Она же имела в виду время арестов и думала, что вы её арестовали. Надо было обязательно разъяснить.

– Что разъяснить? – растеряно спросил полковник. – Не мог же я ей говорить, что берём в качестве заложницы или что мы едем погулять.

– Да, ни то, ни другое вы не могли сказать. А как она восприняла ваши последующие извинения и возврат домой?

– Когда вы позвонили мне, я попросил у неё прощения, сказав, что мне ошибочно дали её адрес, а просили пригласить совсем другого человека. Она рассмеялась и попросила высадить, так как куда-то торопилась.

– А вы не захотели её подвезти, раз ошиблись?

– Хотел, но она наотрез отказалась, сказав, что ей совсем близко к метро. Мы действительно были возле метро.

– Вы не поинтересовались, куда она спешит?

– Нет.

– Ну и хорошо. Она бы неправильно поняла.

– Скорее всего, она бы поняла правильно, что гораздо хуже. Неправильно нас понимают редко.

– Я опять замечаю, что вы не так глупы полковник, как говорит об этом фамилия. Потому и оставляю работать в своём подчинении, хоть и отстранил от дела.

– Вообще-то настоящая моя фамилия была не Глупый, а Глупой, – сказал смущённо полковник, делая ударение на букве «о». А когда мне выписывали паспорт, в милиции посчитали, что правильнее писать Глупый, так как нет слова Глупой. Мы жили тогда в деревне. У нас такое слово было, но разницы никакой в значении. Доказать не смогли, так и оставили в паспорте «Глупый».

– Да, фамилия у вас не подарок. Дразнили, небось, в детстве?

– Конечно. Всех как-нибудь дразнят. Вас разве не дразнили «Дотошка, дай картошки» или что-то в таком роде?

– И, правда, дразнили. Жена даже как-то в молодости, вспомнив песню по Антошку, спела мне: Дотошка, Дотошка, сыграй мне на гармошке. Я ей так сыграл за это, что она на всю жизнь запомнила. Не люблю таких шуток. Ну, ладно. Можете быть свободны.

– Слушаюсь!

Полковник щёлкнул каблуками и, круто развернувшись, вышел из кабинета. Последним замечанием генерала полковник остался доволен, хоть оно и звучало несколько оскорбительно. Важно, что его оставляли на службе и не считают глупым.

В одиннадцать часов вечера в Москве было совсем темно. Начинался сентябрь. Николай с Таней подлетели к её дому и бесшумно опустились на балкон. В комнате Тани свет не горел, балконная дверь была открыта. Таня действовала по заранее продуманному плану. Оставив Николая на балконе, она тихонько вошла в комнату, прошла в коридор, тихо открыла своим ключом входную дверь, вышла, заперев её, и нажала на кнопку дверного звонка, одновременно отпирая дверь.

Навстречу выбежала бабушка.

– Танечка! Внучка! Откуда ты? И почему звонишь в дверь, когда сама открываешь? – запричитала она, обнимая плакавшую от радости внучку.

– Звоню на радостях, что вернулась домой, и чтоб тебя разбудить, если ты спишь.

– Да что ж это я спать-то буду в такую рань? Ах, ты моя красавица! И не позвонила, что приезжаешь. Я бы пирогов напекла. Почему одна? Ну да, ну да, понимаю, – спохватилась Надежда Тимофеевна, видя, что внучка приложила предостерегающе палец к губам.

Таня, заперев дверь, задвинула засов и повесила цепочку, потом показала на потолок, стены и потянула себя за уши, слегка раздвигая их, что должно было означать: везде уши и нас слышат. Надежда Тимофеевна развела ладони в стороны и сделала удивлённые глаза, не зная, что говорить, а что нет. Но Таня взяла инициативу разговора на себя:

– Бабуль, попьём с тобой чаю, но сначала я хочу принять ванну, а то в нашем захолустье ни помыться, как следует, ни чаю хорошего не попить. А ты телевизор смотришь? Вот и хорошо. Сиди, я сама помоюсь.

Говоря всё это, Таня вошла в большую комнату, где стоял телевизор, включила громче звук и, ни слова не говоря, потянула бабушку за собой в ванную комнату, показывая ей пальцем, чтобы та молчала. Войдя в ванную, она открыла воду, заставив струи душа с громом падать в ванну, засмеялась и сказала совсем другое:

– Бабуль, я тебе плету, чёрт знает что. Не обращай внимания. Это я для тех, кто подслушивает нас. Ты посиди здесь на табуреточке. Я сейчас приведу Николая. Он на балконе. Нас никто не должен слышать, а всюду могут быть прослушки. Разговор же у нас будет очень серьёзный.

Через минуту вслед за Татьяной вошёл Николай в своём костюме, но уже без шляпы, очков и усов. Усевшись с подругой на край ванны, они хотели обсудить возможность вживления Тане микрочипов, но сначала Надежда Тимофеевна рассказала о своём, как она думала, аресте. Николай пояснил, что им это почти всё известно, и потому думают, что будет полезно обезопасить бабушку от действия властей, забрав её к себе. Он вкратце рассказал о своём посещении Абрамова Бора и телефонном звонке о захвате бабушки.

– Погоди! Это что ж получается? Меня хотели взять в заложницы? – всплеснув руками, спросила Надежда Тимофеевна, услышав сказанное Николаем. – На кого ж они хотели меня обменивать?

– На премьер-министра, – засмеялся Николай. – Нет, Надежда Тимофеевна. Шучу. Так могло получиться, но премьер не приехал. А от меня хотели, чтобы я отказался брать деньги у Абрамова Бора. Но я пообещал взять жён генералов, если вас не отпустят, и они испугались.

– Как интересно! И деньги не дали?

– А куда они денутся? Пришлось Абрамову Бору всё подписывать и расстаться с миллиардом.

– Это так много они хотели за мою персону?

– Не меньше, Надежда Тимофеевна. Вы стоите и большего. Поэтому мы хотим вас увезти подальше от этих государственных провокаторов. Они обязательно ещё что-то придумают.

– Да, бабуля, соглашайся, – умоляюще сложив руки, попросила Таня.