Посвящается Нине Викторовне

Борун (Житомирской)

24 ноября 1917 года (в следующем году переобозначенного как 7 декабря 1917 года), находясь в своём штабе на окраине Могилёва, Пётр Никитич Буров окончательно понял, что бессмысленно пытаться сделать что-то полезное для России под властью «народных» (то есть, большевистских) комиссаров.

Попытка Николая Николаевича Духонина, поддерживаемого патриотически настроенными офицерами, окончилась трагически, и эту трагедию никак нельзя было расценить как случайность.

Уже фактически отстранённый от должности Главковерха за то, что в телефонном разговоре с Лениным, Сталиным и Крыленко он отказался немедленно вступить в мирные переговоры с австро-германским командованием, Духонин продолжал готовить меры противодействия военной катастрофе и гражданской войне, предвидя, что фронт может рухнуть в результате стихийной демобилизации. Рассылал в штабы фронтов директивы, где в этом случае установить новую линию обороны, требовал останавливать бегущих с фронта или, если невозможно, пропускать, но хотя бы обезоруживать.

Четыре дня назад бандиты, сопровождавшие назначенного СНК нового Главковерха, прапорщика Крыленко, так называемые «революционные солдаты и матросы», вышли из-под контроля прапорщика и растерзали Духонина, которого Крыленко, де, собирался отправить в распоряжение СНК. Притом, что Духонин находился в вагоне самого Крыленко, устроившего штаб на железнодорожном вокзале.

Прапорщик, пытавшийся, ради удержания в армии офицеров, сделать вид, что возмущён и готовит суд над преступниками, отправил запрос Троцкому, в котором сам же предлагал дело прекратить, потому что судебный следователь, если ему передать дело, непременно предложит сделать вскрытие… для чего придётся выкопать тело, уже отправленное для захоронения в Киев… К чему, мол, такие сложности, на грани дополнительного оскорбления чувств родственников и боевых соратников покойного… Я, мол, дознание уже провёл, а дальше вам решать…

Запрос он отправил тайно, но Буров недаром за пять лет до германской войны четыре года ездил в Афганистан с поручениями Министерства иностранных дел для разведки Туркестанского военного округа. За успехи получил тогда подполковника. Уж если он мог организовать агентуру в ключевых местах на чужой земле, то в России – тем более было бы стыдно не разузнать текст депеши нынешнего начальника и возможного будущего противника. Да и германскую войну Буров начал, возглавив разведывательный отдел штаба Первой армии генерала Ренненкампфа, а потом стал начальником штаба Особой армии.

По запросу Крыленко было понятно, к чему ведёт дело Верховный главнокомандующий прапорщик. Но запрос – ещё не ответ. Надежда на то, что близость катастрофы может улучшить умственные способности даже членов Совета народных комиссаров, у Петра Никитича сохранялась. Слабенькая была надежда, его опыт мешал самообману. Но всё-таки она была.

И вот сегодня пришёл издевательский ответ Троцкого, который главпрапор с удовольствием обнародовал, добавляя от себя что-то на тему «умываю руки, так как не могу пойти против начальства, вы же, реакционеры (т.е. патриоты) сами настаиваете на необходимости в армии строжайшей дисциплины».

Троцкий написал: «Было бы бессмысленно и преступно передавать дело в руки судебных чиновников старого закала. Если необходимо, можете передать дело революционному суду, который должен быть создан демократическими солдатскими организациями при Ставке и руководствоваться не старой буквой, а руководствоваться революционным правосознанием народа».

То есть, переводя с революционно-пропагандистского на человеческий, убийцы должны были судить себя сами. При этом всем было бы заранее ясно, что суд кончится ничем или присуждением подсудимым боевых наград за заслуги перед революцией. Поэтому Троцкий и написал «если необходимо». Очевидно, необходимость суда могло создать давление патриотически настроенной части армии, а при назначении такого состава суда требование его устроить могло потерять поддержку за полной безнадёжностью.

На первый взгляд это была та самая простота, которая хуже воровства. То есть приближение катастрофы ни в малейшей степени не образумило СНК. На второй взгляд, СНК приближал катастрофу слишком старательно, чтобы это можно быть счесть просто идиотизмом.

Правда, если бы задумывалась провокация, чтобы намеренно вызвать ещё большее возмущение патриотов таким издевательским судом над убийцами, и получить предлог принять к патриотам соответствующие меры, то Троцкий написал бы не «если необходимо», а просто «необходимо».

Значит, господа большевики всего лишь отрабатывают немецкое золото, притом планируя свои действия на интеллектуальном уровне быдла, с которым заигрывают. Не тонкая политическая игра, а тупой саботаж войны.

Но имеет ли значение это различие? В каких-то аспектах, а именно, с точки зрения будущего – да, имеет, когда и если потребуется вести с господами революционерами политические игры. Но с точки зрения настоящего нет никакого различия между приближающими катастрофу хитрыми манёврами и бесхитростными, но столь же намеренными действиями. Главное, что недомыслию противодействовать было бы можно, а вот преднамеренности – как видно, нет.

Буров понял: появилась настоятельная необходимость исчезнуть из армии, если он хотел принести какую-то пользу России в будущем. Ибо, продолжая пытаться делать это сейчас, он только последовал бы за бывшим Главковерхом, как издевательски говорила теперь революционная сволочь, «в штаб к Духонину».

Хорошо ещё Николай Николаевич, царство ему небесное, успел перед приездом Крыленко выпустить из-под ареста из тюрьмы в Быхове генералов Корнилова, Деникина и других, арестованных после «корниловского мятежа». Возможно, благодаря этому, у России было какое-то будущее. Потому что это только комиссары Керенского ещё оставляли насчёт этого будущего какие-то иллюзии, хотя вся пасущаяся при Ставке свора (эсеры Чернов, Гоц, Дан, тут же представители Викжель, тут же молодые офицеры-комиссары, тут же представители Рады…) могла только лаять, но не кусать. Она очень мешала Духонину, возможно, из-за неё он что-то не успел… Но многое было сделано.

А вот при большевистских комиссарах никакого будущего у России быть не могло, как стало уже понятно, так сказать, не только теоретически, но абсолютно практически. Было бы кощунственно рассматривать гибель Духонина всего лишь как результат некоего бесчеловечного эксперимента на тему «сваришь ли с коммунистами кашу – или с ними на одном поле срать садиться нельзя». Но и не воспользоваться полученным такой страшной ценой знанием было бы полным идиотизмом. И даже преступлением.

Так что вопрос был не в том, оставаться в армии или нет. Узнав ответ Троцкого Крыленко и убедившись, что он по смыслу именно таков, как ожидалось, Буров раздумывал не над вопросом «остаться или уходить». Он не успел спланировать свой уход так, чтобы обмануть слежку, установленную за ним, как и буквально за всеми офицерами. И чем выше был офицер в цепочке командования, тем больше революционных солдат и матросов за ним следило.

А Пётр, как будто сама задача уйти была лёгкой, не хотел, вдобавок, чтобы его исчезновение осложнило уход другим. Он никак не мог придумать, как этого добиться. И был этим весьма раздосадован.

Поэтому, когда ему доложили, что у самого штаба Особой армии поймали германского шпиона, он чуть было не отмахнулся – пусть с ним кто-нибудь другой разбирается. Сделай он так – его судьба, возможно, стала бы намного более короткой и очень печальной. Впрочем, он не мог так поступить. И потому, что имел честь и чувство долга, а разбираться со шпионом было именно его делом, тем более что шпион твердил, как доложили, что ему необходимо встретиться именно с ним, Петром Нитичем Буровым, и он, де, «всё объяснит». И потому, что судьбу изменить не так-то просто.