как делали раньше мои предки галлы.

устала от пафоса? ладно, сдавайся.

ртутная змейка критично упала,

и вот уже в лед превращается valser.

и вот уже страшно не спать – просыпаться.

твоё мне доверие – лучшее алиби.

шманая карманы, замерзшие пальцы

стыдятся: видно, только и знала ты,

что грести и смеяться.

смеятьсясмеяться.

ангел её сбережёт от моих подслащённых слов,

от надменного “тише”, от мрачного “подрасти”.

и от уймы всего ещё. так похож на плов

снег, замешанный в октябре. узнаёшь мой стиль?

останется целовать её глубоко сквозь дым

стареющих паровозов.

на лютом морозе.

и ждать беды.

зима будет жестока к собакам и старикам.

ангел ее увезет в фекан.

в моих трубах зашевелится ска

и онемеет от одиночества.

обвинения в краже её весны – беспочвенны.

всё равно, что врать и не верить в своё враньё.

моя жизнь в яйце в сундуке, а ключ у неё.

и прогнозы на перерасход тепла плачевны

в доме, где каждый незваный гость – вечерний.

ангел её сберег, но пожертвовал мной.

даже если найдется дом на rue paradis,

меня остановят двое на проходной,

захлопают крыльями: мол, уходи…

у нее семья, дети, заботы, тоска.

и ключик на шее от моего сундука.

сон обещает быть крепким:

кривляли друг другу пруста,

играли в такую рулетку,

её называют здесь русской,

но с водяным пистолетом –

всех обвели вокруг пальца.

мне кажется, этим летом

каналы заполнит valser.

жизнь после людей возможна.

ночь ежевичным соком.

как змеи меняю кожу.

нет времени, значит – сроков.

мне хочется выкупить остров,

куда не ступал даже крузо,

забыть претворяться всем взрослым,

не ставши кому-то обузой.

такие мысли в двуспальной постели

меня посещают вполне успешно,

и сон обещает быть в самом деле

крепким и ярким. меня утешить

ангел родил тебя.

наевшись пыли городов,

я не старею ни на йоту.

и до сих пор не сплю в метро.

хожу с охоты на охоту.

и всё ещё копаю ров

с тем, чтоб найти могилу моря.

европа ближе, не родней.

я так же нагло с небом спорю,

когда оно и я на дне.

мы вместе год. москва уже

по имени зовёт и помнит.

я всё таскаю в дом ужей

и просыпаю каждый полдник.

загривок в лете, нос – в смоле.

я не взрослею ни на йоту.

так пахнет щавелем с полей,

полынью, мёдом ещё в сотах.

мы вместе в год.

я выиграл тебя в большую небесную лотерею,

пересёк с тобой линию фронта, полоску тыла.

я был тогда герой, я не старею.

хотя ты до сих пор мне это не простила.

то лето пахло рыбой, как теперь

голландцы с непрореженной щетиной.

я пил йеневер, грел тебе постель,

читал газеты, плакал с палестиной.

я был как Бог аккредитован в рай.

я так старался разменять бессмертье

на женщин, на табак, на псиный лай,

что разменял.

я играю на понижение, когда твои гласные,

обливая картечью подушку, уходят вон.

получаю под дых. получаюсь такой же ласковый,

как твой первый давнишний. ещё «влюблён» -

показатель винительного падежа в моём случае.

времени проигрываю последний раунд.

твой рот обращается жалом; теперь ты лучшая

из тех, кто когда-то бросил меня в нокаут

как в тёплую реку. так учат держаться

воды и приличий – обязан за это.

ещё плюс за то, что с тобою ложатся

теперь только те, кто не видит рассвета –

все страхи мои.

здесь время забито бромом. желаний – ноль.

дышится навзничь. все манекены беременны.

глаза наливаются кровью, по цвету – хной.

на детские сны нам не хватило времени.

зато хватило камней разбивать колени,

влюбляться в норвегию, объедаться снегом,

мериться, сколько и в ком оленей,

прыгать в постель вообще без разбега.

и везде оставлять следы, а потом улики.

не смелости занимать, а денег.

твой Бог не какой-то там многоликий,

а простой, извини, бездельник.

робин гуд отплывает последним рейсом на остров

под фамилией крузо в прослюнявленной левой ксиве.

прощайте, шериф, беднота, cosa nostra

и прочая дрянь. легкой дороги, see you.

вот и всё. пряный мальчик дождется-дотерпит

и залюбит до дрожи – от пятниц не деться.

ну а мне-то чего? я красивый и терпкий.

и совсем не стою на ногах, точно в детстве.

да и стою все меньше. не хватит на катер.

нету мне острова, Господи, нету.

да и вторник, среда, понедельник – не катят.

вот себя положив на тебя, словно вето,

я жду.

я – лев, а ты – патока в моём теле.

жизнь без надежды, суда и следствий.

в раю, говорят, кто-то ждёт, как в постели,

как мама из школы в детстве.

я обязуюсь окунать слова в твоё имя,

как новорождённых – в купель.

револьвер приставляй аккурат под родимым,

там, где кадык. и в метель

загоняй непридуманных верховых

в погоне за моей тенью.

окропи, наконец, чешую мостовых

кровью. как все хотели

видеть в тебе мессию, отца, пророка.

а ты – мёд в моём теле.

и нам на двоих одиноко.

мой дом перевёрнут вверх дном –

здесь кто-то искал тепло.

меня опровергло стекло,

не отражая всё зло

с моей безнадёжностью в нём.

мой восьмой гном,

воображаю, что ты из моссад.

волосы – кофе, глаза – виноград.

кожа нежна, камуфляж грубоват.

нечем дышать. бессон

вечер тянет к утру.

твой голос хранится меж струн,

я необязательно вру,

что каждый в петле невесом.

а вода превращается в лёд,

твой профиль встаёт маяком.

во тьме каждый жест незнаком.

сушу крутит юлой, море – волчком.

время сегодня ждёт

восемь круглых часов

прежде, чем спустить псов.

словом, друг друга почти исчерпали.

мы порознь легко без причин засыпаем.

миловать-невозможно-за-это-казнить.

искры не даёт зажигалочка пьезо.

между нами такая тончайшая нить,

что я не найду, где разрезать.

йозефов завтра сотрут с земли,