В ту пору я слишком часто задумывалась о том, что мама рано или поздно приведет к нам в дом мужчину. Эта жуткая ночь не в счет. Я имела в виду такого мужчину, которому не нужно будет уходить поздно ночью. Может быть, и мама тогда смогла бы больше времени проводить дома. Это была моя мечта. Я в который раз фантазировала на тему полноценной семьи, продолжая смотреть маме вслед из окна. Прильнув к стеклу, я ощущала его прохладу, и так не хотелось никуда идти. Вот так бы стояла и стояла, наблюдая за потоком прохожих. Но время поджимало, я не любила опаздывать. Ориентироваться во времени меня научил отец. Он же привил привычку к пунктуальности. Ею я изводила своих одноклассников, доводя их до белого каления нежеланием опаздывать на уроки.

Практически через пару минут после ухода мамы я вышла из дома и направилась в школу. Учеба давалась мне легко, но ни один из предметов в то время меня не увлек. Я с одинаковым равнодушием занималась и математикой, и языками, и рисованием. Мне нравились периоды, когда я болела и сидела дом. Я сама узнавала и делала уроки, сама себе готовила поесть. Моей маме, вообще-то, несказанно повезло, что я так быстро научилась заботиться о себе. В этом максимально проявился ее родительский дар — она сумела подготовить меня к дальнейшей жизни.

В свои одиннадцать лет я была и самостоятельна, и беззащитна, спокойна, но в то же время, как самый драчливый мальчишка, часто была там, где горячо, ввязывалась в неприятности. Я защищала обиженных, восстанавливала справедливость, не взирая на авторитеты. Однажды мне пришлось постоять и за себя, когда один мой одноклассник, которому я не дала списать математику, презрительно сплюнул мне под ноги со словами:

— Сучкина дочь!

— Что?!

— Что слышала! — В глазах его было столько открытой ненависти. — Мать твоя мужикам направо и налево подставляет, а тебе тетрадку дать проблема. Бери пример со своей сучки-мамочки…

Он бы говорил еще, но я так огрела его по голове портфелем, что он упал как подкошенный. Потом я села сверху, дождалась, пока он придет в себя, и принялась бить его изо все сил. В какой-то момент я всю свою ярость вложила в несколько ударов ниже пояса. Все происходило в длинном школьном коридоре. Мы не дошли до кабинета математики нескольких шагов. Одноклассники сначала посмеялись, наблюдая за происходящим, а потом кто-то закричал:

— Она же убьет его!

Меня долго не могли оттащить. Я была в неконтролируемой ярости. Не помню, чтобы со мной еще хоть один раз в жизни случалось такое. Я вырывалась, как дикая кошка, кусала тех, кто пытался остановить меня. Я ничего не говорила, только рычала и кричала, как сумасшедшая. И только нашему завучу, Осипу Сергеевичу, удалось каким-то непостижимым образом затолкать меня в свой кабинет физики, находившийся неподалеку.

— Ты что, Лада?! — Его бледное лицо выражало неподдельный испуг. А я не могла говорить. Тяжело дыша, я была готова и его избить за то, что он не дал мне довершить начатое. — Успокойся, успокойся, слышишь?!

Он посадил меня на стул. Я чувствовала дрожь во всем теле, прижимала руки к коленям, пытаясь заставить их перестать дергаться.

— Ты же могла убить его! Лада, разве так можно? — Осип Сергеевич присел рядом со мной. — Ты могла убить человека. Неужели было за что? Неужели есть причина, по которой можно вот так легко это сделать, Лада?

До меня не сразу дошел смысл сказанного. Я вдруг почувствовала, как ноют кулаки, и представила, с какой силой колошматила одноклассника. Я не испытала жалости и довольно улыбнулась. Я не видела себя со стороны, но четко помню, как изменился в лице завуч. Он поднялся, отошел к двери и теперь поглядывал на меня издалека. Видимо, в моих глазах появилось что-то, что говорило о более или менее спокойном состоянии.

— Лада, сейчас иди домой, а завтра придешь в школу с мамой. Поняла?

— Прийти завтра в школу с мамой, — как робот повторила я. Я не жалела ни о чем. Ради своей матери я была готова избить еще не одного молодца, который посмеет сказать о ней плохо.

— Лада, я не думал, что ты на такое способна.

— Я тоже не думала, — с вызовом ответила я. — Это называется экстремальной ситуацией. Вы когда-нибудь попадали в экстремальную ситуацию?

— Да.

— Здорово. И что это было?

— Я помогал спасать человека, сорвавшегося в горах… — задумчиво глядя поверх моей головы, ответил Осип Сергеевич.

— Спасли?

— Да. Он остался жив.

— И этот гад тоже останется жив, не переживайте, Осип Сергеевич, — махнула я рукой.

Мне больше нечего было добавить. Получалось, что он помог сохранить жизнь, а я бы с удовольствием вышибла мозги этому умнику, оскорбившему мою мать. Я не собиралась говорить о причинах никому. Моя мама могла иметь сколько угодно мужчин, и это было ее личное дело. Это я могу ей что-нибудь сказать, но не делаю этого. Я понимаю, как ей тяжело, как она из кожи вон лезет, чтобы у нас дома все было как у людей. У каждого свой способ выживания. Иногда мне кажется, что она перебарщивает, но опять-таки я не смогу сказать ей об этом. Каждый устраивается в жизни как может. Что можно объяснить избалованному мальчишке, которому лень сделать домашнее задание, а не получив его на блюдечке с голубой каемочкой, готовому обливать тебя и твою мать грязью? Наверняка он повторял то, что говорили о моей маме взрослые. Но я не дала ему шанса сделать это еще раз. Пусть тот, кто надоумил его, найдет в себе смелость признаться.

Я со страхом ждала следующего дня, кое-как объяснив матери, что ее вызывают в школу. Я категорически отказывалась объяснять, что натворила. Мама проявила удивительное терпение и спокойно дождалась, пока ей все рассказали у директора. В серьезном разговоре участвовали только взрослые. Мама в тот день не пустила меня в школу, а когда вернулась, сказала, что я больше там не учусь.

Перевод в другую школу прошел болезненно. Я долго привыкала к новому коллективу, где пришлась не ко двору. Никогда не думала, что буду так тосковать по своим одноклассникам. Все прежние обиды казались мне сущими пустяками. Если бы у меня сразу сложились нормальные отношения в новом классе, наверное, ощущения были бы иными. Но мне снова приходилось защищаться. Почему-то особенно женская половина изощрялась в том, чтобы побольнее меня укусить. Это с годами я поняла, что моя внешность, независимость и хорошая учеба служили поводами для черной зависти доброй половины класса. В то время я недоумевала, но не делала ничего, чтобы попытаться изменить настроения. К выпускному классу отношение ко мне обозначилось довольно четко. Мне в глаза говорили:

— Зачем тебе учиться? Ты у нас белокурая бестия. Кто знаниями, кто ножками берет.

Или по-другому:

— Ты у нас самая красивая, а красивые умными не бывают. Ты — яркое подтверждение правила.

Училась я легко, так что желание выставить меня дурочкой злило, но я контролировала себя. Короче, получалось, что снова нужно было бить морду. Руки чесались, но я сдерживала себя и поступала по-другому. Я игнорировала все эти выпады, чем приводила окружающую серость в состояние ступора. Мне нравилось наблюдать, как они бесятся, видя, что я остаюсь равнодушной к их подковыркам. Глупцы — кажется, я ловила кайф, а они тратили нервишки. Мне было жаль их. Такая мелочность и подлость претили моей горячей натуре.

Годы учебы пролетели быстро. В конце концов, я получила хороший аттестат, в котором могло быть гораздо больше отличных отметок, если бы я хоть чуть-чуть напряглась. Но я училась легко, на ходу, большего мне было не нужно. В отличие от девяноста девяти процентов своих одноклассников я не собиралась продолжать корпеть за учебниками. Потратить еще пять лет на сидение за партой я считала недопустимым.

— Я иду на курсы косметологов, — заявила я матери на следующее утро после выпускного бала.

— Делай как знаешь… — Она никогда не советовалась со мной ни по какому поводу, даже если это касалось меня. Взять тот же перевод в другую школу или последовавший вслед за ним переезд на новую квартиру. Я же повела себя более деликатно и уважительно, поставив ее в известность о своих планах. Правда, я рассчитывала на другой ответ, но ничего изменить уже было нельзя.