— Крош, я тебя сейчас сожру, — порыкивает мне в ухо, пока его пальцы залезают под резинку моих трусиков. — Какая же ты вкусная… Р-р-р…

Игривость в его манерах окончательно избавляет меня от зажатости. Он выбрал меня! Не дочку депутата, не деньги отца, не свободную жизнь, а меня! Во мне он видит свой мир и со мной хочет прожить жизнь.

Запрокинув руку за его шею, поворачиваю голову и ловлю его губы своими. Тесное соприкосновение нашей кожи разгоняет по мне мелкие импульсы. Жар его груди на моих лопатках, биение его буйного сердца, сбитое дыхание, шепот, подрагивающие пальцы, блуждающие по мне, вызывают у меня опьянение похлеще того, в котором мы зачали нашу дочь. Но в каждом жесте, в каждом движении я чувствую растущее доверие. Мое — к нему, и его — ко мне.

В его объятиях я чувствую себя под надежной защитой. Из них не хочется вылезать. Одолевает лишь желание свернуться калачиком, прилипнуть клещом, лишь бы не отпускал.

Треск рвущейся ткани на секунду отрезвляет меня, и мои губы обдает горячим дыханием:

— Я куплю тебе новые…

С ее разомкнувшихся губ срывается рваный стон. Разомлевшая, накалившаяся, увлеченная, она откликается на каждое мое движение, на каждый поцелуй, на каждый толчок. Отдается естественно, без фальшивого шепота.

Бережно обращаясь с нашей малышкой в ее животе, мы не можем позволить себе грубых, резких, яростных рывков. Но от мягкой осторожности наша долгожданная, выстраданная близость не теряет остроты и перчинки. Наоборот, сдержанность придает нашей страсти какой-то пикантности.

— Люблю, — шепчу ей на ухо, покусывая мочку, вдыхая потрясный запах ее волос, кончиком языка собирая капельки пота с ее тонкой шеи.

Никому никогда в любви не клялся. Ни до секса, ни во время него, ни после. Мог пару ласковых сказать, чтобы чики подо мной не зазевали, но точно не о любви.

Никто так не возбуждал. Ни к кому не хотелось прижаться с таким остервенением. Ни одна соска не доводила меня до вспышек перед глазами.

Ненасытно впиваясь в ее губы, с ума схожу от мысли, что она принадлежит только мне. Будоражат ее стоны, влажный звук наших липких тел, череда судорог, обрушивающихся на нее снова и снова.

И только упав на кровать перевести дыхание, я осознаю, какую роковую ошибку едва не совершил. Струсив. Решив пойти на поводу отца. Ошибочно веря, что так уберегу Колобка и нашу дочь от щупалец его мести.

Она крепко прижимается ко мне, пока я пытаюсь сфокусировать зрение на люстре. Обнимаю ее одной рукой, губами касаюсь ее влажного лба и тихо спрашиваю:

— Все хорошо?

— Чудесно, — мурлычет она, носом ткнувшись в мою грудь.

— Согласен, — улыбаюсь и откидываюсь на подушку.

Сердце, не найдя себе места в груди, силится выпрыгнуть через пятки. По всему телу течет настоящая лава. Сжигает меня. Дотла. Представляю, что будет с нами, когда Габи освободит свою мать. Мы с Колобком явно умрем в один день. Или в одну ночь. Пожирая друг друга в постели.

— Де-е-ем, — тянет она, отдышавшись, — когда ты догадался?

— Как только тебя встретил.

— Не заливай, — хихикает она, пальцем водя по моей груди.

— Вчера. В ресторане. Когда ты Серебрянской про ДНК-тест сказала, — признаюсь без преувеличения. — Из-за твоей твердости в голосе щелкнуло что-то.

— И ты молчал? В бане? За столом? Сегодня утром?

— Ты молчала дольше.

— Не поспоришь, — вздыхает она. — Так что там за история с твоей бывшей? — ее тон меняется, но чувствую, что она хочет знать правду.

Быстро обдумываю, как бы преподнести все так, чтобы не расстроить ее, не задеть, не вызвать ревность. Особенно у дочери, которая начинает попинываться. Проснулась, малышка.

— Она узнала, что я изменил ей в свой день рождения. Нашла у меня сережку твоей подружки, а я не стал врать. Задрали меня ее истерики. Она сделала вид, что простила. Но сама трахалась с Арсом у меня за спиной. Целых три месяца. Когда спалилась, мы расстались. Пару месяцев от нее не было ни слуху ни духу. Потом заявилась ко мне на Новый год. Я нажрался в хламину.

— И вы переспали. — Колобок приподнимается на локте и смотрит мне в глаза.

На секунду так стыдно становится, словно изменил ей.

— Наутро я понял, что в покое она меня теперь не оставит, и начал искать новую квартиру. Так я стал твоим любимым соседом. А сегодня она сунула мне в нос справку о своей беременности.

— Ты никогда не предохраняешься? — спрашивает она с укором.

— Всегда предохраняюсь! — заявляю уверенно, и ее губы изгибаются в полуулыбке. — С тобой не считается, — поправляюсь, убрав опустившуюся на ее лицо прядь. Растрепанная, она еще красивей. — Не хочу посвящать тебя в подробности той ночи, но… от такого секса не беременеют.

— В смысле?

— Она не той щелью работала, — отвечаю, успев возненавидеть себя за такие признания.

— Оу…

— Держит меня за идиота. Думает, я совсем нихрена не помню. Если она и беременна, то не от меня. Вот только козыри все равно на ее стороне. Папаша поклялся уничтожить меня вместе с тобой, нашей дочерью и твоими родными, если я не женюсь на Серебрянской. Он уже столько инфы собрал, сколько я о тебе не знаю.

— Что именно? — уточняет Колобок, напрягшись.

— Грозится оставить тебя без квартиры, а твою маму без работы и с судимостью за финансовые махинации. О нормальной работе и роддоме, разумеется, мы не смеем даже мечтать. Он раздует эту историю, а господин Серебрянский за свою «несчастную» брошенную дочь меня с лица земли сотрет. — Тяжело вздохнув, я поджимаю губы. Презираю себя за то, что ни черта сделать не могу. — Так нельзя, но я ненавижу своего отца. Мне было бы намного легче, окажись я приемным.

— Дем, однажды ты уже ушел из дома. Ничего толком не добился, но и обратно не пополз. Если бы я не позвонила твоему отцу, вы бы до сих пор не общались. Я знаю, ты можешь противостоять ему. Никто, кроме тебя, не знает его лучше. А у всех есть слабые места.

— Рядом с ним я ничтожество.

— Это он тебе внушил! — настаивает Колобок. — А знаешь кого я в тебе увидела? Человека, который не отступает! Добивается своей цели! Дем, поверь, я привыкла к трудностям. Меня не пугает перспектива рожать дома. Ланкина бабушка всю жизнь акушеркой работала. Она стольким детям помогла на свет появиться. Ну не пустят меня в роддом, значит, она роды примет. А квартира эта столько нервов у меня вытрепала, что пропади она пропадом!

Сказать, что я охреневаю от ее заявлений, это ничего не сказать. Она готова пойти за мной в огонь и в воду. Я прибился к ней с пустыми карманами, безработный бомж, тянущий за собой вагон проблем, а она уверена во мне больше, чем я сам в себе.

Трель входящего сообщения заставляет меня свиснуть с кровати. Подтягиваю к себе джинсы и достаю из кармана мобильник. Меньше всего хочу вдруг узнать, что отец снова отправил мать в дурку. А он может преподнести ей такой подарок на восьмое марта, если она вступится за меня. Такое уже случалось.

— Что там? — Колобок поглаживает меня по плечу.

Засмеявшись, ложусь обратно на подушку.

— Кто-то нашел мою карту и купил себе чипсов.

— Надо заблокировать.

— Не волнуйся, папаша сам все устроит. — Откладываю мобильник на тумбочку и смотрю на Колобка.

Нельзя допустить, чтобы она разочаровалась во мне. Только не с такой сильной верой в меня. Все-таки я же не совсем болван. Просто надо пораскинуть мозгами.

Пальцем провожу по руке Колобка и интересуюсь:

— А что там с твоей квартирой?

— Ой, это долгая история, — отмахивается она.

— Мы никуда не торопимся. — Запрокидываю руку за голову и поправляю подушку, ложась повыше.

— Хочешь потягаться со своим отцом? А лоботомия не эффективней?

— Ты ж мое солнышко. Кровожадное, — улыбаюсь я. — Обещаю, если мой план провалится, спущу тебя с цепей. — Она смеется, покачав головой. — Давай выкладывай.

Накинув на себя шелковый халатик, Колобок встает с постели и суется в шкаф. Вытащив из ящика толстую папку с документами, протягивает мне.