— Похоже, сегодня не мой день, — выдохнул разочарованно. — Ну хотя бы мимо вас она должна была пройти. Зеленые глаза, грудь твердая «двоечка», ножки, волосы…

У администраторши одна бровь поднялась выше другой. Я прикрыл глаза, соображая, что не так портрет рисую.

— Короткое черное платье, туфли, маленькая сумочка.

— Да, проходила такая. Часа два назад. Обувалась прямо тут, где вы стоите. На мои вопросы не ответила…

— Куда она пошла?!

— На улицу…

— А дальше?!

— Молодой человек, я за ней не следила. Я приняла ее за… за… — Испугавшись моего взгляда, она не договорила. — К сожалению, ничем не могу вам помочь.

Сжимая в кулаке сережку, я, просыпаясь и трезвея, понимал, что это единственная ниточка, которая может привести меня к моей зеленоглазке.

— Запиши мой номер, — попросил я, вытащив из бумажника пару купюр. — Она должна будет вернуться за сережкой. Пометь у себя сегодняшнюю дату и номер «тринадцать».

— Хорошо, если она вернется, я передам ей ваш номер. — Администраторша сгребла деньги и улыбнулась.

— Очень на это надеюсь, — ответил я и вышел на улицу.

Не успел вдохнуть свежего воздуха, как снова позвонила Серебрянская. И лучше бы я ее скинул, чем так больно ударился о свою жестокую реальность:

— Ну ты и гондон, Борзый!..

Жесть!

Сработал все-таки электрошокер зеленоглазки. Только семь долгих месяцев спустя. И как я не узнал ее?!

— Вас че, господь прибрал? — своим гортанным голосом задребезжала вернувшаяся с балкона Руслана. — Меня не было минут десять. Вы и с места не сдвинулись. — Она разводит руками, пяля свои глазища то на меня, то на Колобка.

Та даже не смотрит в мою сторону. Отвернулась, сосредоточившись на поглаживании живота. Судя по всему, тоже с отшибленной памятью все это время была. Или частично отшибленной.

Представляю, как ей сейчас говенно. Она же два месяца подряд тут за порядок и нравственность топила. Уровень шума и соблюдение тихого часа мной контролировала. За парковкой блюла. Не забывала напомнить мне, что я не один в доме живу. Почище старушки-патрульщицы. А сама-то, проказница… Ц-ц-ц! По попе отшлепать некому.

— Так, дуй отсюда! — поправляю я свою челюсть. — Девичника не будет, стриптизер совершил каминг-аут.

Двумя шагами пересекаю комнату, беру с дивана сумку этой белобрысой кракозябры, засовываю в нее ее телефон, сигареты, зажигалку, всучиваю ей в руки, за плечи разворачиваю к дверному проему и подталкиваю.

— Э, ты ничо не попутал, Прокопий?! — свиристит она, чуть ли не пятками упираясь в пол.

Вывожу ее в коридор, накидываю на ее плечи жуткую куртку леопардовой раскраски, сапоги в тон подаю ей в руки, нахлобучиваю на ее голову шапку и выталкиваю из квартиры.

— У нас тихий час! — Захлопываю дверь перед ее носом и запираю на оба замка.

— Это была моя шапка, — слышу из-за спины.

— Знаю. Ей она идет больше. — Я сдергиваю с себя куртку и разворачиваюсь, бросив ее у ног.

Колобок стоит в дверном проеме, виновато потупив глазки в пол и нажевывая нижнюю губешку. Прохожу мимо нее прямиком в спальню.

— Дем, имей совесть, ты не у себя дома! — Она бежит следом, влетев в комнату в тот момент, когда я достаю из шкафа маленькое черное платье. Да, неспроста меня так тянуло к нему. Думал, похожее. Оказалось, то самое. Колобок вырывает его у меня из рук и возвращает в шкаф. — Перестань рыться в моих вещах!

Закрывает дверцы и, выпрямившись передо мной, распахивает глаза.

Ну конечно, немного загара, свежести, косметики, прихулости от слез — и вот она, моя зеленоглазка, моя золушка, мой Крош. Насколько же я болван, если не разглядел в ней ее?! Заглядывал в лица разукрашенных кукол, а она все это время была здесь. Последние два месяца и вовсе — со мной через стенку. Каждый день лбами сталкивались, а я стебался над ней.

Хотя чего это я загоняюсь? Она почему меня не узнала?! Я-то не изменился, не обесцветился, не округлился! Твою мать, даже татуха на месте!

— Так это ты была, — произношу с тем самым выношенным щенячьим восторгом от этой долгожданной встречи.

— Не понимаю, о чем ты! — упирается, паршивка. — Мы с тобой все решили! Уходи, Дем. Из моей квартиры, из моей жизни. У нас ничего не получится…

— А я просил тебя не сбегать, — перебиваю ее. — Искал тебя.

— Да, я слышала, как ты в своих лихорадочных поисках пробовал каждую непохожую на меня цаплю за этой стеной! — парирует она, шире распахивает глаза и прикусывает язык.

Уголки моих губ сами тянутся в стороны. Обнажив зубы, провожу по ним кончиком языка и причмокиваю. По телу какая-то истома льется, будто я выиграл лотерею всей жизни. От накативших воспоминаний жар по мышцам нещадно хлещет.

Между нами целый шаг, а я слышу, как бьется ее сердце. Она даже дышит через раз. И щеки быстро пунцовыми становятся. За разбег от отвязной чертовки до заботливой мамочки со стыда сгорает.

— Ревнуешь? А не сбежала бы тогда, уже бы кольцо на пальце носила.

— Покажи свои полтора килограмма самоуверенности психологу!

— Не полтора, а все восемьдесят пять килограммов самоуверенности, — поправляю я, дико раздражая ее. — Только не ври, что тебе не понравилось.

— Ты шпилил меня, изменяя своей девушке! — пригвождает она меня к позорному столбу, всплеснув руками. — Причем воспользовался моментом! Ведь знал, что у меня был самый отстойный день!

— А у меня была днюха. Прикинь. Тридцать лет. Больше не мальчишка. Мужчина. Батя ничтожеством назвал в честь праздника, поздравил заявлением, чтобы выметался из его дома. А та самая девушка, — пальцами показываю кавычки, — до самого вечера проторчала в салоне красоты. Только пацаны нормально поздравили. А потом ты на горизонте появилась и сделала эту днюху самой незабываемой из всех тридцати.

— Погоди, у меня на кухне где-то были щипцы для спагетти. Пойду поищу, чтобы лапшу собрать. А то боюсь поскользнуться. В моем положении с такими делами не шутят.

Хватаю ее за запястья и дергаю на себя, не дав уйти. Она, хлопнув ресницами, поджимает губы. Замечаю на них капельку крови. Так накусала от волнения, точно самоедством занялась. А тут еще я в них впиться горазд. Ни с кем не целовался так, как с ней. Никого не хотел так, как ее. И не поверю, что я для нее — нечто среднее между ее Виталиком и тем элементом, от которого она залетела.

— Дем, — шепчет дрогнувшим голосом.

— Не уйду я, запаришься прогонять. Можешь даже мусоров вызвать. Повяжут, штраф выпишут и отпустят. Я снова приду. Снова повяжут. Пятнадцать суток отсижу и вернусь. Не могу я уйти, Колобок. Инсайт у меня, понимаешь? Я уже тебя присвоил! Свыкся с мыслью, что дочка твоя теперь и моя!

Мышцы ее лица вмиг расслабляются. Брови даже слегка вздымаются. Она взглядом пробегает по моему лицу и коротко усмехается.

Не верит мне? Или у этого жеста есть неуловимый подтекст?

— Наверное, я тебя сейчас добью, — проговаривает она, — но у меня для тебя еще одна потрясающая новость…

Сказать или не сказать?

Я смотрю в его озадаченное лицо, которое всего в паре сантиметров от моего, и думаю, какой же он осел! Разве можно настолько откровенно тупить?

— Я не хочу иметь с тобой ничего общего, — проговариваю, вместо того чтобы поведать ему увлекательную историю о путешествии его сперматозоидов в ночь со второго на третье августа прошлого года. Но раз он не верит в их волшебную силу, то не буду рушить его иллюзию тотального контроля над своим хозяйством.

— Ни фига не потрясающая новость, — отвечает он, обмазывая мое лицо взглядом, словно растопленным маслом.

Кровь в жилах сильнее бурлить начинает. Кипеть буквально. Воспоминания той судьбоносной ночи пламенем к щекам приливает.

Я до боли закусываю губу, потому что горячие ладони Демьяна, обхватившие мои запястья, будто клеймо выжигают. Настолько они раскалены. А ведь именно эти руки, эти пальцы блуждали по моему телу. Рисовали узоры на позвоночнике, мяли мои бедра, запускались в мои волосы. А эти порочные губы, от которых я не могу оторвать взгляда, целовали меня так, как никакие другие. Я бы и сейчас отдалась ему. Не будь я глубоко беременной и еще глубже трезвой.