От напряжения лоб загудел. Опасно столько думать. Спятить можно.

Дверь ванной щелкает, и я возвращаю мобильник на тумбочку. Колобка встречаю широкой улыбкой. Почти не пакостной.

— Проснулся? — фыркает она, махровым полотенцем пропитывая мокрые волосы.

— Ты надеялась, что этого не случится? — Мои брови ползут вверх от ее заботы и вежливости. Я к ней со всей душой, чуть ли не в любви признаюсь, а она только и делает, что гонит меня и проклинает.

— Я надеялась, что ты сбежишь, продрав глаза, — признается она.

— А мне некуда бежать. Тем более здесь кормят, — скалюсь я, вылезая из постели, вместе с выпирающей в трусах дубиной.

Взгляд Колобка опускается вниз, и челюсти начинают размыкаться. Но едва я делаю шаг вперед, как она, покраснев, отворачивается. Сильнее теребит свои волосы и что-то бубнит под нос.

— Не стесняйся в комплиментах. Я люблю быть в центре внимания, — произношу урчаще, ладонями крадясь по шелку ее халата.

Колобок замирает. Не отталкивает меня, не ворчит. Позволяет обнять ее со спины и положить руки на живот.

— Как наша малышка? — шепчу ей на ухо, вдыхая цветочный запах ее геля или шампуня.

Так кайфово ждать рождение ребенка, которому собираешься дать свою фамилию. Воображение уже рисует картину, где Габи заявляет задирам: «Да вы хоть знаете, кто мой отец?!» Приятный озноб по телу от осознания ответственности за маленькую хрупкую жизнь.

— Твой любимый братик же не будет против ее удочерения мной?

Колобок поворачивает голову к тумбочке и хлопает ресницами, словно взлететь собирается. Я кончиком носа веду вверх по ее скуле и губами касаюсь виска. Хочется впиться в ее губы, вгрызться. Повалить ее на кровать и…

Закрываю глаза, горячо выдыхая. Ноги судорогой сводит от того, как в паху жжет. Рядом с Колобком трудно сохранить самообладание.

— Не грузись. Ништяк же, что ты не давала тому дрыщу, — усмехаюсь, отпуская ее. — Я в душ. Принесешь мне полотенце?

— А ванну с лепестками роз не набрать? — бурчит, метнув в меня стрелу глазами.

— Опасно это, Колобок. Успеем еще в ванне похлюпаться.

Губами посылаю ей воздушный поцелуй и отправляюсь в душ.

Холодная вода отрезвляет, снимает остатки дремоты и сводит эрекцию на нет. Полотенце я так и не получаю, но это меня ничуть не смущает и не останавливает. Выхожу из ванной прямо в чем мать родила, мокрыми ногами шлепая на кухню, где у плиты копошится Колобок.

Утопив в молоке ложку, едва следом не отправляет челюсть, когда видит меня на пороге.

— Присмотрись получше, Крош, — пальцем указываю на татушку. — Нормальная корона. Ровненько сидит.

— Ага, — кивает она, таращась на меня округлившимися глазами.

Молоко тем временем бурлит, поднимаясь шапкой и выливаясь на плиту.

— Кашу жаришь? — Киваю на поваливший дым.

Колобок отрывает взгляд от моего льва, бегом включает вытяжку и открывает форточку.

— Простудишься, — делаю ей замечание.

— Смотри сам не простуди ничего, — ворчит, отключая плиту. — Полотенце в комоде. В верхнем ящике.

— Бросай это. Съездим в ресторане похаваем.

Маманя вчера подогнала мне бабосов, так что могу себе позволить накормить девчонку чем-нибудь вкусненьким.

— Давай-давай, — пошевеливаю ее. — Нам все равно за цветами ехать.

— За цветами? — интересуется, уже схватившись за тряпку и оттирая пригоревшее молоко.

— Завтра восьмое марта. Надо тещу поздравить.

Повисает пауза. Упорно натирая варочную панель, Колобок скрипит зубами, после чего притормаживает и просит:

— Ты не мог бы прикрыться?

— Возбуждаю? Понимаю, самому тошно смотреть на твои булочки и…

— Заткнись, — шипит она, мощно выдохнув. — Ты можешь хоть раз просто заткнуться?!

Швыряет тряпку на плитку, разворачивается ко мне и, не дав мне, бедному, очухаться, бросается на меня голодной волчицей. Подтягивается на носках, обвивает мою шею руками и прилипает к моим губам своими…

Невинно, почти с прохладцей. Словно жабу принудительно чмокнула. Не такими я наши поцелуи запомнил. Те, как минимум, с языком были.

Беру инициативу в свои руки, но Колобок наступает на мои ноги, вынудив меня втянуть воздух сквозь зубы. Эта босая стрекоза впивается в меня ногтями больших пальцев и, прикусив зубками нижнюю губу, оттягивает ее.

— Э-э-эй! Полегче на поворотах, Крош!

В ее хитрых зеленых глазах поселяется коварное удовлетворение. Заткнула, поставила на место, пригрозила. Я даже инстинктивно руками льва прикрываю, пока и ему не досталось.

— Принял к сведению, — киваю ей, увеличивая уровень ее наслаждения своей маленькой победой. — Пойду оденусь.

С кухни сваливаю, решив больше не злить будущую мамочку. Мало ли на чем ее эмоционально нестабильный фон заклинит. А там сковородки, вилки, ножи. Ну ее, психопатку!

Обтершись найденным в комоде полотенцем, одеваюсь, пальцами зачесываю влажные волосы назад и возвращаюсь к Колобку. Она уже заканчивает чистку плиты, ополаскивает руки и косо поглядывает на меня.

— Я не шутил про ресторан, — уточняю на всякий случай. — Сама выбирай, в какой поедем.

— В «Джером» хочу, — не скромничает она, назвав самый элитный.

— Почему бы и нет! Поехали.

— Пять минут.

Скрывается от меня в спальне, как будто я чего-то там не видел. Как ребенок, ей-богу. Но ее пять минут означают пять минут и ни секундой больше. У Серебрянской этот промежуток времени равнялся целому дню.

Надев брюки и симпатичный свитер, Колобок собирает волосы в хвост, мажет губы блеском и пыхтит в попытке напялить сапожки. Помощи моей, видимо, гордость попросить не позволяет.

— Блин, ты мужик? Или для красоты здесь?! — не выдерживает, рвано выдохнув. Щеки краснющие, глаза злющие. — Напряги бицепсы, застегни сапог!

Дернув уголком губ, наклоняюсь к ее кожзаму. Такие ножки заслуживают хорошую обувь, а не это дерьмо с заедающей молнией. Пока натягиваю «хрустальные туфельки» на эту золушку, замечаю, что там и подошва кое-где отклеивается. Даже стыдно становится. Получается, я все-таки здесь для красоты, раз моя невеста ходит в этом рванье.

— Долго еще? — ворчит она.

Сдергиваю с нее то, что она называет сапогами, подхватываю ее на руки и, заглянув в ее округлившиеся глаза, отвечаю:

— Готово, любовь моя.

Не такая уж она, оказывается, и тяжелая, если я сам не с бодуна.

— Поставь меня на место!

Выношу ее из квартиры, ногой захлопываю дверь и несу ее к лифту.

— Что ты творишь?! — кричит громче, поднимая всех соседских собак на уши. — Что ты задумал?!

— Заскочить в обувной, — улыбаюсь, крепче прижимая к себе это беременное нечто. — Я угощаю.

Она закатывает глаза. И так забавно это делает, что не бесит, не отталкивает, а еще больше распаляет меня. Люблю упрямых. Сам такой.

Выходя из дома, сталкиваюсь с входящей бабусей-кошатницей с первого этажа. Пару раз видал, как Колобок с ней любезничает. Подружки, походу.

— Здрасте, — пищит моя невеста, а у соседки глаза из орбит вылезают. Даже не желает нам доброго утра. Молча провожает взглядом, держа в сухих руках пачку кошачьего корма.

— Шушукались с ней обо мне, да? — посмеиваюсь, садя Колобка на переднее сиденье своей тачилы и пристегивая ремнем так, чтобы живот не передавить.

— Да! — резво отвечает. — Мы и иголки в куклу Вуду втыкали в полночь, и волосы твои на блюдце сжигали, и глаза на твоей фотке вырезали!

— Гляди, Крош, сработал.

— Что?

— Приворот, — подмигиваю ей, садясь за руль.

Она рычит сквозь зубы, сжав кулаки и отвернувшись.

— Ты реально думаешь, что весь мир вокруг тебя вертится? — выдыхает уже спокойнее.

— Да. Это плохо? — Выруливаю со двора. — Я считаю себя особенным и не вижу в этом ничего неприличного. Тебя я тоже считаю ничо такой. Иногда даже почти влюблен.

— Хы, — имитирует она улыбку.

— Ты меня недооцениваешь.

— Да ты что?! — Она хлопает в ладоши. — Два месяца, Дем! Два месяца ты травил меня! Смеялся надо мной со своими друзьями, нарочно шумел по ночам, назло делал громче, когда я просила тишины. А я, между прочим, беременна от…