Я, по локти вымазанный в краске и липкой слизи, по-прежнему сидел на коленях перед холодной ванной и с трудом вдыхал исходивший от неё едкий запах. Не работает. Ничего не работает. Сколько бы раз я ни пытался повторить те ситуации, снова увидеть те видения, ничего не получалось. Зато страх с каждым днём всё сильнее нависал надо мной.

Как объяснить всё то, что я видел?

Каждый день, каждую грёбаную минуту я думал об этом и не мог дать ответа. Я боялся рассказать кому-либо о своих видениях, боялся услышать и подумать, что окончательно свихнулся, закрывшись в доме и беспомощно наблюдая за тем, как моя жизнь превращается в кошмар. Тревожные сны преследовали меня каждую ночь и крепко отпечатывались в памяти. Я не знал, сколько дней уже не спал. И не хотел знать. Я не чувствовал времени и просто сидел в тёмной комнате, из последних сил сдерживая подступающие слёзы, или обессиленно смотрел в потолок, чувствуя, как тупая боль разливается от бока по всему телу. Я запачкал и заклеил все зеркала в доме — особенно то, что в спальне, — и больше не смотрел на себя, даже когда переодевался: каждый раз я невольно смотрел на уродливый, ещё розовый шрам и вспоминал всё то, что случилось в Колорадо. Я разрывался надвое. Хотел, как советовал Майкл, забыть всё как страшный сон и жить дальше, но не мог — один чёртов вопрос, на который я не мог ответить, постоянно крутился в голове.

И весь этот кошмар начался с того случая у заправки.

Мы с Артуром тогда не поехали к нему домой. Точнее, я отказался. Я чувствовал некоторую неловкость и тревогу и не хотел лишних вопросов, так что, не глядя в его сторону, попросил отвезти меня домой. Артур какое-то время молчал, наверняка пристально смотря на меня, а после потребовал обещания, что я приду на его семейную вечеринку в честь Хэллоуина, которая должна была состояться через три дня. Я пообещал, только чтобы поскорее попасть домой и заснуть на кухне, изрядно напившись.

Когда настал день вечеринки, я до последнего надеялся улизнуть от обещания, но ничего не получилось: Артур задавил меня упёртостью и чуть ли не силком заставил переступить порог его дома. Огромный пентхаус в центре элитного района Нью-Йорка. Дорогая мебель и дорогущие тематические украшения. Множество блюд, большая часть из которых для такого нищеброда, как я, — настоящие деликатесы с неимоверным ценником. Не было никого, кроме меня, Артура и его радушных родителей, но мне было некомфортно и завидно находиться рядом с ними. Казалось, они словно смеялись надо мной.

Угощайся, Том. Ведь за всю свою жизни ты никогда такого больше не съешь. Надеюсь, тебе здесь удобно. Ведь наши стулья в разы комфортней твоей дешманской кровати. Смотри, какой подсвечник из черепа. Правда красивая вещица? Смотри, пока можешь, ты ведь в жизни не подержишь столько денег, сколько стоит один этот подсвечник.

Мне было тошно рядом с ними. И я злился на Артура за то, что он никак не хотел отпускать меня домой, а после вообще предложил остаться у него на ночь — его родители с радостью поддержали эту «хорошую» идею.

Я так и не ушёл домой.

— Том, ты долго там будешь копаться?

Артур зовёт. Я поспешно одеваюсь, спускаюсь вниз — в большую светлую столовую, обставленную изящной старомодной мебелью. Никогда раньше не видел этого места, но оно почему-то кажется мне родным и знакомым. Этот буфет, эти картины в массивных рамках на стене, этот стол, до пола застеленный белоснежной скатертью. За ним уже сидят Артур и Джесс. Артур, одетый в белый смокинг, неспешно потягивает красное вино из бокала, а Джесс — заворожено любуется своим пышным свадебным платьем, не притрагиваясь к салату в тарелке.

Я сажусь напротив них.

— Почему вы так разодеты?

— Том, ты что, забыл? У нас с Джесс сегодня свадьба! А потом мы улетаем на Кубу, где проведём медовый месяц.

Я совру, сказав, что не ожидал этой новости, но она была довольно… внезапной. Это меня удивило и ввело в ступор.

— Вы серьёзно? Я впервые слышу о вашей свадьбе.

— Радуйся, что вообще узнал, — с холодом в голосе отвечает Артур. — Ты сидишь взаперти, с нами не общаешься и что-то скрываешь, а нам нельзя?

— Вот именно, — согласно кивает Джесс. — Но давайте не будем ссориться. Мы тут сидим не для того, чтобы ворошить обиды, а поручить тебе, Том, присматривать за нашим домом, чтобы его не взорвали.

— Э… что?

— Не заморачивайся об этом. Просто выполняй работу, которую мы тебе с Джесс поручили. С особой внимательностью следи за этой вещицей, — Артур с трепетной осторожностью касается подсвечника в форме черепа, из макушки которой торчит зажжённая, тающая свеча, тепло улыбается и тихо добавляет: — Как-никак, подарок от мамы.

Артур ставит подсвечник передо мной и вальяжно встаёт. Он уже хочет уйти, но Джесс, всё это время пристально смотревшая на меня, приглушённо произносит его имя и взглядом указывает в мою сторону.

— Ах, да, чуть не забыл, — виновато бормочет Артур и добавляет уже громче, смотря на меня сверху вниз: — В честь нашей крепкой дружбы, у нас для тебя подарок.

Артур щёлкает пальцами, и Гордон, одетый в чёрный фрак, тут же выносит из-за двери блюдо, закрытое серебряным куполом, и с поклоном ставит его передо мной.

— Это что?

— Шикарный десерт, который приготовила Марта, — поясняет Джесс и от нетерпения закусывает губу.

— Попробуй, Том, тебе точно понравится.

Под взбудораженные переглядывания Артура и Джесс я поднимаю купол и с отуплением рассматриваю содержимое: нечто чёрное и желеобразное размазано по белоснежной тарелке. Я протыкаю это ложкой — из надрыва вытекает тягучая вязкая слизь, отдающая запахом сырой земли и крови.

— Это… Это точно съедобно?.. — Я поглядываю на счастливых друзей, поднимая ложку, с которой сопливой струёй стекает склизкое блюдо, и морщусь от отвращения. Брезгливо отодвигаю от себя тарелку, чувствуя привкус щёлочи в горле. — Спасибо, конечно, но я не буду это есть.

— Почему? — обиженно восклицает Джесс.

Из-за её реакции мне теперь кажется, что этот «десерт» готовила она, а не Марта. Это бы многое объяснило.

— Эм… ну… просто аппетита нет.

— А я погляжу, у тебя по-прежнему много оправданий, — вежливо произносит Гордон. Он стоит сбоку от меня и прожигает ледяным презренным взглядом поверх широкой оправы очков.

Джесс громко хмыкает и говорит, обиженно скрестив руки на груди:

— Артур, он отвергает наше внимание. Это оскорбляет меня.

— Может, хватит уже, а?! — кричит на меня Артур, ударив кулаком по столу. — Хватит всё время унижать и обзывать Джесс!

— Да я даже ничего не сделал!

— Молчать! — Артур свирепеет ещё сильнее. Шагая взад-вперёд около стола, он цедит сквозь зубы скрипучим голосом: — Такой презент тебе не нравится… Хорошо. Тогда будет тебе подарок в разы лучше.

Он два раза хлопает в ладоши, и четыре копа заносят в столовую большой продолговатый ящик. Его ставят на пол, и ломом отдирают деревянную крышку — из ящика тут же доносится едкий запах смрада, от которого начинает кружиться голова.

Щурясь и зажимая нос, я заглядываю внутрь.

В глазах всё темнеет.

В ящике лежит гнилое, распотрошенное тело. Туловище разодрано и завалено сизо-красными внутренностями, в которых копошатся сотни белых опарышей. С лица содран слой кожи — уцелел только лоб, на котором бурыми кляксами выведены косые буквы: ТОМСТИВ.

Не в силах произнести ни звука, я пячусь от трупа прочь и смотрю на стол, около которого стояли Артур, Джесс и Гордон.

Там никого нет.

Меня сбивают с ног, валят в ящик с трупом и, держа за грудки, бьют по лицу и в живот до звона в ушах и разливающейся жгучей теплоты. Я закрываюсь руками, прижимаю ноги к груди и, крича и рыдая от пронзительной боли, понимаю, что истекаю кровью. Валяюсь в бурой луже, которая становится всё шире и шире, и умираю.

Я слышу хлопки.

Хлоп. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Хлопки раздаются ритмичным громом, который давит, оглушает со всех сторон.

Слышен насмешливый хохот.