В голову воткнули ржавый топор. Кажется, его глубоко, по самый обух загнали в череп, попытались вытащить, разворотили весь затылок, но сдались на полпути и оставили как есть: с волосами в липкой бурой крови и ошмётками мозгов на лезвии. Горло иссохло и раскрошилось изнутри. Еле слышно покалывало в кончиках окоченевших пальцев. А тело качалось на волнах — чёртова чудесная магия не давала ему пойти на дно.

Так я себя чувствовал.

Ничего не видел, кроме ряби в темноте: калейдоскоп замысловатых форм то вспыхивал, переливался множеством красок, то гас. И снова вспыхивал. Как ночной салют, который с грохотом взрывается, оглушает, пугает неожиданностью и исчезает, оставляя в воздухе еле уловимый запах гари. Но что салют, что эти пятна быстро надоедают и даже раздражают, портят привычную тишину и темноту, как назойливая мошкара.

Я слышал звуки. Точнее голоса. Они еле ощутимо кружились вокруг, шептались между собой: бархатистый бас сменялся то тягучим баритоном, то сбивчивым фальцетом, но я не понимал их слов.

Вода поддерживала меня, ласково касалась лица. Всё, что я мог, — отдаться ей и плыть туда, куда несёт течение. Но чем дольше я плыл, тем беспокойней становилась вода: безмятежная гладь покрылась рябью, а потом и вовсе заросла волнами, которые тащили за собой, толкали в спину, пенились, холодными пощёчинами окатывали лицо, затекали в нос и рот, обжигали слизистую, душили, не давали вздохнуть и откашляться. Я тонул в темноте. Я болтался и брыкался — ноги и руки тяжелели и мёрзли; я смахивал с лица воду — волны стеной обрушивались на голову, нещадно волочили меня, как мусор, за собой.

Вода пенилась, клокотала, окрашивалась в красный. Свирепая волна окатила меня. Это был конец. Пузыри последнего воздуха, щекоча, слетали с губ, из ноздрей, рвались на поверхность, до которой я уже не доставал, а вместо них рот заполняла вода: затекала в носоглотку, скребла трахею, ледяным грузом заполняла лёгкие, как балласт, тянула на дно.

Я вздрогнул. В тело отдало пронизывающей болью, похожей на разряд тока.

Нет, я больше не тонул. Я чувствовал, что кожи касается что-то мягкое, какая-то ткань, слышал монотонный звон и какой-то резкий запах, но всё ещё ничего не видел: веки словно намертво слиплись и покрылись слоем мелкого песка. Если открою глаза, рискую остаться без ресниц. Спасибо, конечно, но что-то не хотелось лишиться того, чего и так почти нет. Мне не впервой лежать вот так, не пойми где и почему, так что не против полежать так ещё.

Решил, что пока не пройдёт этот противнейший звон, буду лежать, как лежал. Очень опрометчиво чуть что вскакивать, не зная, во-первых, смогу ли убежать на своих двоих и, во-вторых, где нахожусь и какого чёрта вообще в этом месте делаю. Возможно, я лежал дома в своей кровати, а возможно, попал в заложники к каким-нибудь бугаям. К слову, заложником я вполне мог быть: не то что руками и ногами, пальцем пошевелить не мог, а ещё голова раскалывалась так, словно мне хорошенько зарядили по затылку арматурой. Но с какого перепугу? И когда?.. У меня красть нечего, моя скромная персона явно недостойна похищения ради выкупа, да и вообще я последние несколько дней из дома не выходил… Или выходил?

Постепенно звон прошёл, и я наконец-то смог послушать окружение. Тихо. Очень тихо. Хотя пару раз казалось, что слышал мимолётное щебетание птиц.

Ладно, была не была. Мысленно сосчитав до трёх, я начал открывать глаза. Это тяжело морально — я до сих пор не был уверен, что нахожусь в безопасности, — и особенно физически: стоило чуть-чуть приподнять веки, и яркий белый свет тут же ослеплял и болезненно выжигал глаза.

С попытки десятой, щурясь, как самый близорукий человек в мире, я всё же смог разглядеть окно с ослепительно голубым небом и белоснежными облаками, белый потолок, белые полки, белый пол и нечто красное, повисшее в воздухе сбоку от меня. Капельницу с пакетом крови. А ещё понял, что за стойкий запах витает в воздухе — запах антисептиков, таблеток и чистящих средств.

Я очнулся в больнице. И это совсем не забавно.

Что-что, а больница — последнее место, где бы я хотел очнуться: лучше уж быть заложником, чем пациентом без денег в кармане. Первая мысль — убежать. Убежать вот прям щас, выпрыгнуть через окно и скрыться в кустах, пока мне не выписали счёт, закрыться в доме и никому неделю на глаза не показываться.

Ага, обязательно.

Я попробовал встать, но после нового разряда боли по всему телу снова лёг, дожидаясь, когда перед глазами перестанет мутнеть и искриться. Наверняка накачали всякими успокоительными и обезболивающими, чтобы я не то, что двигаться, языком нормально ворочать не мог. Хотя думал вполне здраво.

Чтобы понять, насколько всё запущенно, решил пошевелить головой. По затылку, шее, плечам разлилась колкая боль, засаднила щека, но я счастливо и облегчённо выдохнул. Я здесь не один.

Рядом со мной, у кровати, сидел Артур. Полулёжа растянулся на стуле, засунув руки в карманы больничного халата и опустив голову на грудь, и теперь еле слышно сопел. Если б мне кто сказал — особенно в таком-то месте, — что это ангел заснул в свою смену, я бы точно поверил: таких белобрысых блондинов с миловидным личиком, как он, ещё поискать нужно. А если к этому ещё добавить одежду, пошитую на заказ, и пару тысяч баксов в кошельке, то спокойно можно умереть от чёрной зависти. Чем, собственно, я и занимался. Шучу. В тот момент я был искренне рад его видеть и даже попытался окликнуть, разлепив сухие губы… только издал жалкий, беспомощный хрип и с успехом забросил это дело. Смысл глотку рвать, если смысла в этом нет?

Всё, что мне оставалось, — ждать. Опять. Ждать, когда проснётся Артур и объяснит мне, что со мной случилось и почему я в больнице: здравых идей у меня не было, а гадать и накручивать себя лишний раз не хотелось. И так проблем хватает. Мне только удалось отстраниться от всего этого жизненного дерьма, а тут снова приключения и снова с отстойным началом.

Тишину взорвали аккорды электрогитары и ритмичная дробь барабанов — я вздрогнул и изрядно выругался внезапно прорезавшимся голосом то ли от испуга, то ли от тупой боли в боку, которая скрутила все внутренности.

Артур тоже вскочил.

Он, видимо, собирался подорваться ко мне, но всё же решил сначала ответить на звонок, выудил из кармана джинсов разрывающийся басом солиста телефон и хрипуче, словно во время простуды всю ночь орал с балкона, сказал: «Привет, Марта». Замолк, поджал губы, уложил растрепавшуюся чёлку на бок. Я особо не прислушивался, что он говорил, нарезая круги возле кровати — искал идеальное положение, чтобы этот чёртов бок больше не болел, — но понял, что обо мне волновались. Это приятно.

Когда разговор был окончен, Артур подскочил к кровати, повис надо мной и прохрипел:

— Ты помнишь, как тебя зовут? — Видимо, моё выражение лица и мысленный вопрос, не дурак ли он, ответили за меня, потому что Артур облегчённо выдохнул и сказал: — Доктор говорил, что ты сильно головой ударился, поэтому просто проверяю. Мало ли что. Как себя чувствуешь?

— Пить хочется.

Мне было неудобно говорить — нижняя губа прилично опухла, отдавала привкусом крови и саднила чуть ли не от каждого движения — и уж тем более пить, но я не мог оторваться от прохладной воды. Она смачивала губы и язык, нежно обволакивала горло, собиралась в уголках рта и щекотно скатывалась по подбородку. Я моментально осушил целый стакан и наверняка выпил бы больше, если бы Артур не упирался и налил мне ещё. В любом случае мне стало легче. Пока не посмотрел на Артура.

Он сидел рядом и серьёзно-печальным взглядом наблюдал за мной, будто я какой-то побитый бездомный щенок, которого обязательно нужно пожалеть, чем тут же испортил мне настроение. Это жутко бесит. Поэтому я решительно сменил тему, спросив то, что волновало меня сильнее всего:

— Что со мной произошло?

— Это я у тебя, вообще-то, должен спрашивать. Ты, Том, опять вляпался в какую-то мутную историю, как та, из-за которой сломал руку?