— Два… — сипло ответил я и сощурился от скребущей боли в горле.

— Хорошо. А где ты сейчас?

Я огляделся. Всё та же дорога, блёклый свет фонарей вдоль неё и огни заправки. По тёмному небу ползли сероватые, похожие на дым облака, лёгкими порывами дул прохладный ветер, и в кустах певуче стрекотали жучки. Одежда промокла и испачкалась в чём-то скользком — я успокоился, когда дотронулся до живота. Я не истекал кровью, просто грязь.

— На обочине дороги… — Артур кивнул и спросил, болит ли где. — Только плечо саднит… и щека тоже.

— О, за лицо прости. Ты сильно брыкался и совсем меня не слышал. У меня не было выбора.

— А ещё я весь промок. Особенно жопа.

— Я тоже, — прохрипел Артур и, встав, протянул мне руку. — Что это только что было? Ты убегал от меня, как ненормальный, ещё и в канаву свалился.

— Не знаю. — Я медленно встал и попытался хоть как-то отряхнуться. — Видимо, я сегодня слишком много выпил, вот и переклинивает немного.

Я не хотел смотреть на Артура и разговаривать с ним, поэтому тихо радовался, когда он без лишних расспросов предложил поскорее уже доехать до дома, и, не дожидаясь меня, пошёл к машине. Он всю дорогу молчал. Даже не поглядывал в мою сторону, словно ничего не было.

Я был благодарен ему за это.

Я боялся. Я боялся, потому что не знал, что сказать, и, кажется, вспомнил, что произошло двадцать четвёртого числа в горах Колорадо.

========== Глава 5. Подыхать в грязи на дороге тоже смешно? ==========

Крохотная ванная. Старая лампочка скудным жёлтым светом освещала древний полотенцесушитель, навесную полку с кучей пустых тюбиков для бритья, грязное зеркало над умывальником и тесную ванну со старой целлофановой занавеской, а воздух уже пропитался запахом прелости. Босые ноги мёрзли на голом кафеле. Я разбросал по полу грязные вещи, которые давно хотел отнести в прачечную, но уже который месяц собирал в кучу около раковины, откладывая стирку на потом, — теперь стоял на них. Уже не так холодно.

В раковине валялись баночки из-под желе. Их около пятидесяти штук. Все эти рыжие баночки — с моим любимым, апельсиновым вкусом — в полутьме больше походили на толстый слой многолетней ржавчины, который я никогда не смогу отскрести.

Я взял первую баночку, откупорил крышку, перевернул и потряс — тихий шлепок и тишина. Взял вторую. Открыл, перевернул — шлепок. Открыл, перевернул — шлепок.

Иногда желе так легко не выскальзывало, поэтому я выковыривал его пальцами. На коже и под ногтями оставался холодный, склизкий и липкий слой, а в нос бил химический запах апельсинового ароматизатора.

Я ни о чём не думал, но в памяти настойчиво крутились истории, которыми зачитывался уже несколько дней, и теперь слышал их, будто кто-то сидит рядом и читает вслух монотонным голосом.

Когда был студентом, я общался с парнем, увлекавшимся звёздами. Он жил в отдаленной части восточного Вашингтона, где небо было хорошо видно вдали от светового загрязнения. Однажды он пригласил меня и ещё одного друга навестить его семью на День благодарения, и мы согласились.

Мы вышли ночью в поле, по колено заросшее травой, и наблюдали за небом — оно было настолько чистым, что мы видели кучу падающих звезд. Вдруг один из друзей указал на яркий свет и спросил, что это такое, а другой — тот, что интересовался астрономией, — ответил, что не знает. Свечение походило на планету, но, очевидно, в ту ночь не должно было быть никаких видимых планет, к тому же оно как бы подпрыгивало вверх-вниз, а затем, как свеча или что-то в этом роде, погасло, словно сгорело. Это было необычно само по себе, но оказалось не самым странным за тот вечер.

Мы особо ничего не думали об этом — только пошутили, что видели НЛО, — пока не наткнулись на парня. Посреди поля. Я до сих пор понятия не имею, как он туда попал: мы видели довольно далеко во всех направлениях и заметили бы, как он ходил. Парень был примерно нашего возраста. На нём не было ни обуви, ни рубашки — только джинсы. Он сидел, обхватив руками колени, и дрожал. В ту ночь был конец ноября, поэтому никто никогда не выходил на улицу без рубашки, не говоря уже о куртке. Мы боялись подойти к нему, поэтому спросили издалека, всё ли с ним в порядке. Он уставился на нас и тихо сказал, что да. Он не казался пьяным, но по его дрожащему голосу было видно, что ему холодно. В конце концов, мы подошли к нему и спросили, как он туда попал, но он ответил, что не хочет об этом говорить и что ему нужно в больницу. Мой друг позвонил в 9-1-1, и несколько полицейских приехали со скорой помощью на ближайшую заправку, до которой мы все дошли пешком. Пока мы их ждали, я одолжил парню куртку. Он нам так ничего и не рассказал, только спросил, как нас зовут и что мы делаем, и поинтересовался у моего друга о паре созвездий.

Полицейские задали нам несколько вопросов, и врачи увезли парня. Я позволил ему оставить куртку себе.

Один из друзей рассказал эту историю своей семье на следующее утро. Я тогда уже совсем забыл о свечении в небе, но он связал эти странные обстоятельства. Его семья назвала историю жуткой, но решила, что мы просто натолкнулись на наркомана.

Я встал на колени и запустил руки в желе, расплывшееся по дну ванной. Холод. Чавканье. Липкость. Едкий запах, который застревал в горле и вызывал приступы кашля. Желе уже успело подтаять и теперь стекало с пальцев густыми рыжими соплями.

Не то. Чего-то не хватало.

Я встал и вышел из ванной. Поспешно зашагал по маленькому коридорчику-прихожей, заглянул в гостиную. Подлетел к письменному столу и не задумываясь дёрнул за ручку полки. Только сейчас почувствовав, что ручка прилипает к коже, я вспомнил, что не помыл руки.

Неважно. Потом уберу.

Я рыскал то в одной полке, то в другой, пачкая липкими руками папки, бумаги и канцелярскую мелочёвку, пока в самой нижней, заваленной хламом полке не нашёл небольшую жестянку с чёрной малярной краской — недавно красил ею забор, но всю не использовал, а выкидывать было жалко. Теперь пригодилась.

Откупорив ножницами крышку, я поспешил обратно в ванную.

Воздух стал ещё тяжелей — теперь к запахам прелости и апельсинового желе добавился едкий душок краски, оседавший в лёгких и душивший меня.

Понадобилось некоторое время и терпение, чтобы выковырять со дна жестянки густую, местами засохшую краску: сначала мешал и выскребал её ножницами, после собирал со стенок пальцами, вываливая последние капли краски в ванну с желе.

Когда мне было лет двенадцать или около того я почувствовал что-то твердое и круглое в мочке уха. Все, кому я это рассказывал, уверяли, что это простой прыщ под кожей — обычное явление для моего возраста. Но он был там ПОЛГОДА.

Раздосадованный, я решил вытащить эту штуку: она прощупывалась очень близко к поверхности кожи, и я проткнул то место стерилизованной иглой. Кровь, блять, повсюду. Я, чувствуя эту штуку, коснулся дырки, которую только что сделал, и оттуда выскочил крошечный шарик. Он был из чёрного металла, совершенно круглый и с крошечными вмятинами, как у мяча для гольфа. Пока я вертел этот шарик в окровавленных пальцах, он выскользнул, пару раз крутанулся вокруг раковины и провалился в сифон.

В двенадцать лет я понятия не имел, что с этим делать, а родители не поверили ни единому моему слову и сказали в следующий раз просто помазать прыщи маслом чайного дерева… Только с тех пор у меня никогда не было ничего подобного.

Когда я выскреб всё, что мог, отшвырнул банку в сторону и под металлическое бряцанье окунул руки в желе.

Это больше не было желе. Это была липкая, слюнявая жижа вперемешку с чёрными комьями. Я набрал её в ладонях, сжал в кулаках — она просачивалась сквозь пальцы с приглушённым чавканьем, стекала до запястий и шлепками падала в ванную. Я месил жижу в руках и протирал её в пальцах в надежде уловить то невесомое чувство, которое испытал в больнице и около заправки, хотел увидеть и вспомнить больше, понять, почему я это вижу и что это значит.

Но ничего не происходило.