Рука, зазвенев чётками, пригласила Срджана сесть на стул в середине комнаты. Срджан сел на стул и оказался спиной к Кукловоду, а тот, приблизившись к его спине стал шептать ему, что он знает о Срджане всё, абсолютно всё. Он не объяснил, что это – «абсолютно всё», а Срджан не требовал объяснения. Здесь, в комнате, которая видела муки и страдания, которая знала много стыдных тайн и много открытых ран, его тайны и раны не принадлежали ни этим стенам, ни этим ушам. А Кукловод продолжал шептать, что он знает, что Срджан – человек храбрый и умный, именно поэтому ему доверят командование над людьми. Пускай он поведёт их, пускай научит сражаться. Его приказы не могут обсуждаться. Непослушание не наказывается, а карается. Смертью. – Это касается и вас, майор Малешевич – тем же равнодушным голосом, словно бы к слову заметил Кукловод. И далее продолжил перечень обязанностей: приказания Срджан будет принимать от французских товарищей, только внимательней, майор, зарубите на носу – они должны быть довольны. В джунглях, майор, нет земляков, братьев, нет друзей. Это битва не боснийцев. Здесь всё гораздо важнее, чем страны и идеи, ведь речь идёт о больших деньгах и деле. Вы боретесь не ради славы или свободы. Ваше задание – защищать и защитить президента Сесе Секо. Ваши головы и Ваши души принадлежат заказчикам, то есть, правительству Заира. Вы принадлежите им так же, как и всегда принадлежали тем, кто был в состоянии, снабдив вас едой и оружием, послать куда-то с заданием.

Слова Кукловода шуршали за спиной, чётки звенели, лакированные ботинки марки Jonn скрипели. Срджан внимал, не поднимая головы: он здесь, чтобы слушать, командовать бандой псов, которым нет дела ни до чего, молчать – и когда нужно, убивать – по первому приказу.

«Я продал душу дьяволу», – подумал он лениво, не уточняя, когда продал, только сейчас или может быть тогда, когда впервые взял в руки оружие и надел военную форму. «Я продал душу дьяволу». Пути назад не было. Государство, которое Срджан создавал с тысячами себе подобных, не хотело, чтобы ему напоминали о том, как его создали. Оно, словно новорождённый, начиная жить и дышать чистым воздухом новой жизни, выплюнуло их как кровь и слизь. Момента зачатия для новорождённого не существует. Он не помнит его, не хочет знать и воспринимает как часть себя. Христианство две тысячи лет проповедует учение, что Сын Божий был зачат без греха, и эту истину за основу взяло каждое человеческое сообщество, свидетельствуя о её правдивости своим существованием. Нет государства, которое не доказывало бы в исторических хрониках, что было создано без греха. Без мук, без страданий, без пота и крови. Свидетелей же помнящих от грехе зачатия, о слизи, крови и криках рождения – устраняют. Истребляют без милости. Истребляют Кукловоды, которые закрывают глаза на детские шалости новорождённого, которые помогают ему, когда у него чешутся зубки, которые покупают ему сладости и тешат пороки. Кукловод учит новорождённого правилам, где основным является то, что в мире всё продаётся и покупается. Даже родители. Прежде всего – они. Сейчас, он учил правилам новой жизни Срджана. Учил, втолковывая ему, что каждый торгует тем, что у него есть. «А что может предложить эта страна, кроме людей? Ничего, лишь головы и души. Это дешёвый товар, но востребованный во всё времена, и необходимость в нём как была, так и будет». Срджан слушал молча: вялый, постаревший и осунувшийся, он не возражал. Не было необходимости.

Таким он и вышел к своему отряду. К тем случайным людям, которые стали его подчинёнными. – Смирно! – крикнул Срджан. На звук его голоса по забытой, но теперь вспомнившейся привычке, все встали подобрав животы и вытянув спины.

– С сегодняшнего дня я ваш командир, называйте меня майором, а слушайте меня крепко. Как не слушали бы даже Бога, которого впрочем вы и не слушали, поскольку, если бы слушали, то не оказались бы здесь. Слушайте меня крепко, как свой страх. Как страх собственной смерти. Ясно?!

Пятьдесят голосов ответили: – Ясно!

За Срджаном тенью стоял Кукловод, глядя на тела, которые принесли ему деньги и теперь стоят, готовые ехать к черту на рога и там оставить свои кости. Кукловод наслаждался их готовностью умереть, их потаённым страхом, их мечтами и надеждами. Люди весьма падки на золото, но на мечты – куда больше. И сейчас – он впитывал их страхи и мечты. А больше всего наслаждался он страхами и надеждой майора Срджана Малешевича, последнего из рода Малешевичей, который, презрев бытие своё, шагнул на тропу войны. Выбрав её как форму жизни. Навсегда.

Из Белграда, столицы Сербии и всех Югославий, из города матери войн, как его называли турки, отряд Срджана, переночевав здесь лишь ночь, отправился на юг по старинной военной дороге, или как её называли в османские времена – Стамбульской дороге. С собой у них были поддельные паспорта и они в спешке заучивали чужие имена. Здесь и сейчас, они, отправляясь вместе куда-то в неизвестность, доверяли друг другу так, как не доверяли никому в жизни. Они боялись. Многие из них летели впервые. Нет, они летали – на военном транспорте – вертолётах и грузовых самолётах, но как вести себя в аэропорту – они не знали. И с завистью косились на тех, кто легко и непринуждённо проходил контроль и не боялся на границе показать паспорт, в котором лицо на фотографии совпадало с текстом под ней и поэтому не возникало необходимости ёжится под цепким взглядом пограничника.

Изменить имя и личную историю, хотя бы ненадолго дело сложное и иногда – практические невозможное. Имя отличает от других, определяет и направляет жизнь. Имя – память, подарок, который тебе подарили когда-то и который всегда с тобой. Ты носишь имя и оно сообщает о том, чего желали твои близкие, давшие тебе его. Тебя назвали Миролюб – потому что хотели, чтобы ты не воевал, Ратко, от сербского слова рат – война, ровно наоборот – чтобы был воином-победителем. Желько называли долгожданного и часто позднего ребёнка, появление которого было почти чудом. Здравко – называли хилого и больного младенца, желая, чтобы имя сделало его более здоровым и сильным, Нада – надежда, и сестры её – Вера и Любовь. Серболюб – называли мальчиков, веря чтоб они будут любить свою страну, которая тогда называлась Сербией. Югославы появились тогда, когда изменилось имя страны. Денисы, Филиппы, Иоганны – когда отцы и кумовья начали приезжать с заработков из Германии. Лазари, Стефаны, Уроши – когда стали узнавать свою историю и свой средний век. Но чаще всего имена давали по дедам и по прадедам, чтобы сохранилась память рода. Имена самоубийц, трусов, предавших род и племя, насильников и кровосмесителей стирало время, они уходили в трясины забытья сознательно, чтобы ни имя их, ни деяние не повторилось вновь.

В жизни Срджана всё оказалось непрочным: дом – сожжён, будущее разрушено. Впрочем, жилище на Балканах всегда было понятием переменным: до первого выстрела, до первой бомбы и пожара. Место же, на котором они строились – было постоянным. А дома? На пепелище строить быстрее. Имена – тоже были непрочными. Легче окликнуть человека – кум или брат. Но если человек окликает тебя по имени: это важно. Тебя помнят, знают. Тебе удалось избежать наказание более страшное, чем исчезновение – забытье. В мирные времена имя сообщало о человеке все: откуда он, из какого рода-племени. Имя было не просто твоим, личным делом. Имя – это была и память о предках: героических и не очень, везунчиках или неудачниках. В войну имя могло быть щитом и спасти, или же, напротив, принести гибель. Имя – первый подарок ребёнку, как и любой дар, был и наградой, и наказанием. Сейчас, получив в пользование чужие имена, солдаты чурались их, заменяя кличками, придуманными на ходу. Кличка была поверхностной и не проникала вглубь, не затрагивала корней. Тех, которые есть у каждого человека. Даже у того, кто считает себя перекати-полем. Потому что человека без имени, без этой связи с родом и племенем – не существует.