– The warden threw a party in the county jail, the prison band was there and they began to wail[4].
Глаза Уильяма заблестели. Он взволнованно осмотрелся, но Антон о чём-то ссорился с Оленой, а остальным как будто было всё равно. «Дерьмо этот балкон, – подумал он. – Лучше б я на танцполе стоял».
– Go on, – услышал он мягкий голос Кизи. – Do your thing[5].
Уильям обошёл его и ещё пару человек и неуверенно подошёл к краю балкона, и облокотился о парапет. ЛСД врубилось, и Уильяму показалось, что он, как кошка, видит в темноте. Сцену он видел отчётливо и мог при желании увеличить каждую деталь или уменьшить.
– Spider Murphy played the tenor saxophone[6].
Саксофонист солировал. Уильям щёлкал пальцами.
– Little Joe was blowin' on the slide trombone[7].
Заиграл тромбонист.
– The drummer boy from Illinois went crash, boom, bang![8]
И ударник разошёлся на том-томах. Братья Блюз аплодировали. Публика последовала их примеру. Уильям тоже. Он начал спокойно, держа руки на уровне груди, но скоро разошёлся, хлопая над головой, вращаясь и танцуя.
– Все в рок! – кричали Братья Блюз.
– Вместе с нами, все в рок!
– Весь-весь тюремныййй блок! танцует под тюремный рок!
Рядом с Уильямом толпился молодняк. Чувствуя себя их лидером, Уильям взобрался на парапет. «Главное, не сорваться, а то потом мои мозги будут с пола соскребать», – думал Уильям, но страха в нём не было, его смыл ЛСД.
– Everybody in the whooole cell block!
Уильям танцевал и прыгал, и махал головой так, что кудри бились о его лицо, как шелковые змеи.
– Was dancing to the jailhouse rock!
– Спасибо! С Новым годом!
В перерыве Уильям подкрепился, а Антон искал Перри, а потом они оба его нашли и померли со смеху. Уильям отделился от отцовской компании и пустился «исследовать» первый этаж. Он заметил огромные ряды колонок за сценой и подумал, что это сидения на балконе, но нет. Это была «Стена Звука». 33 фута в длину. 25 тонн чистого звука.
Уильям водил рукой по воздуху и скоро заметил, что остальные на танцполе тоже страдают этой ерундой. Все, ну или почти все, были под чем-то. Если б под чем-то был он один, ему стало бы неловко, а так стесняться было нечего.
Уильям заметил компашку симпатичных девушек. Шатенка танцевала босиком, приподнимая длинное красное платье и виляя жопкой.
– Дааааарк стааааааар! – орал кто-то.
– Эй, извини. Можно у тебя кое-что спросить? – Уильям обратился к девушке в очках, которая по внешности не дотягивала до шатенки в красном, из-за чего он с ней и заговорил.
«Заговорить с секс-бомбой напрямую слишком рискованно, – рассуждал Уильям. – Лучше сперва познакомиться с её некрасивой подругой или с её братом, или с её голубым дрмужко. Тогда подруга или дружок представят тебя всей компании, ты органично вольёшься в коллектив, а там и до секс-бомбы рукой подать».
– Sure, – ответила она.
– Что означает вон та штука? – Уильям показал на плакат с надписью «1535 дней с последнего dark star в Сан-Франциско».
– Thirteen thousand and thirty-five days since the last Sf. Dark Star, – прочитала девушка в очках. – Это отсылка к песне «Dark Star». В последний раз Дэды играли её в Сан-Франциско три года назад… больше трёх лет назад… – она задумалась, – больше четырёх даже…
– А что такого особенного в «Тёмной Звезде»? – спросил Уильям. – Это что, их самая популярная песня?
– Ты не знаешь «Dark Star»?
Уильям покачал головой.
– Ты никогда не слышал «Dark Star»?
– Нет? – неуверенно ответил Уильям. – А что в этом такое?
– Уау, – девушка в очках наклонила голову. – Ты одет, как самый трушный дэдхед, а сам даже «Dark Star» не слышал, чувак. Ты – позер.
– Позёёёёр! – крикнула красавица в красном. – Эй, everybody, у нас тут позёр!
Компашка улюлюкала.
– Что ты вообще здесь забыл? – спросил один из них, с длинными прямыми волосами и редкими усами, спадающими на верхнюю губу. – Как ты… кто дал тебе билет?
– Мой отец знает группу, – тихо ответил Уильям. Он плохо переносил агрессию под кислотой.
– Дай ему шанс, Грег, – сказала девушка в очках. – Каждый дэдхед должен с чего-то начинать, так?
– Да, пупсик, так-то оно так, вот только я не для того проехал half the fucking country[9] и стоял в очереди six fucking days[10], чтобы какой-то папенькин сынок, какой-то fucking неженка приходил сюда весь наряженный, и… и что, ты думаешь, что это цирк какой-то? Что мы на клоунов похожи, да, типа?
– Я этого не говорил, – ответил Уильям совсем тихо.
– Чё?! – сказал Грег.
– Катись отсюда, малой, – сказал кто-то ещё.
– Yeah. Thanks for the warm fucking welcome[11], – прошептал Уильям и попятился от компании.
– Какой же ты всё-таки дебил, Грег, – голос девушки в очках слышался за спиной.
– Пусть валит. У нас тут частная вечеринка.
Уильям, ссутулившись, брёл между людьми и думал: «Что я вообще здесь потерял? Мне надо пойти на второй этаж, к отцу. Я ничего не могу без отца, даже друзей новых завести или с девушкой познакомиться. Fuck. What a fucking loser I am».
Шаркая новыми туфлями, купленными Антоном за эйтбол[12] кокаина, Уильям добрёл до пластмассового стула в заднем ряду. Все стулья вокруг были свободны. Он был один – жертва неуверенности и страхов, подпитанных лизергиновой кислотой. В уголке своих роговых очков Уильям видел, как кривится и насмехается клоун-убийца.
«Хватит, – Уильям хлопнул себя по щеке. – Ты не будешь жалеть себя и ныть. Хватит. Поныл и довольно. Иди и туси. И улыбайся, и получай удовольствие, и не смей грустить. Иди и кайфуй. And remember: if you’re sad, your enemies win»[13].
Свет погас.
– Уууоооооооуууаа! – поднялся крик и аплодисменты. Бенгальские огни множились в ночи. Уильям сунул очки в карман, послав тем самым клоуна-убийцу куда подальше, и окунулся в толпу.
– Йиииххииии! – крикнул разрисованный неоновыми красками бородач.
Уильям вдохнул.
– Ууууууу! – выжал он из себя. Он закусил губы, напряг нос и бил себя в грудь.
– Слышь, братан, это ж грейтфул дед! – из динамиков раздался до боли знакомый всем торчкам голос. Голос Чонга[14].
– Ну так слушай, бро, есть у тя чё?! Косячка не будет, братиш?
– Хоть одну тягу чувак! давай, не козлись!
– Фып! Фып! – вдохнул голос. – Кха! Кха! – он закашлял.
– Годная шмаль, чувак!
Все обернулись. Уильям тоже. Огромный, белый, закрученный, словно крем в эклере, с большой красной лампой вместо горящей пятки косяк летел прямо на него. В косяке сидел Отец-Время: в синем костюме и голубом колпаке, и с огромной накладной бородой. Он разбрасывал конфетти из ведёрка, а в конце, уже у сцены, вытряхнул остатки на какую-то девушку и выкинул ведро.
– Пяааать! – кричал голос в динамиках.
– Четыре!
«Это определённо Билл Грэм говорит, – подумал Уильям. – По нью-йоркскому акценту понятно».
– Триии!
Кричали соседи Уильяма.
– Дваааа!
Кричал и сам Уильям.
– Один с половиной!
Многие случайно крикнули «Одиин!» и теперь им было неловко.
– Один с четвертью!
– Один! С Новым годом!
Слышались «Дзииинь» будильника и «Буээээум» пушки, и барабаны, и гитара, и клавиши. Отец-Время припарковал косяк на сцене и пошёл к микрофону, у которого стоял Грэм. Отец-Время скинул с себя колпак и бороду, и оказалось, что это никакой не Отец-Время, а Джей Перри – актёр, отец, любитель сухих вин. Он схватил микрофон и заорал: «С Новым годааам!», хотя группа уже вовсю играла. Как позже выяснилось, Отцом-Временем должен был стать сам Грэм, но Перри, чудом пришедший в себя после кислотного передоза, как-то заговорил его.