– Давай подождем.

Они отошли окну.

– Все в порядке? – спросил Давид.

Айна посмотрела на него с удивлением. Это же он вчера расстроился почти до слез, не она. Вид сегодня у него был усталый, наверное, плохо спал.

– А что у меня может случиться? Ты сам-то в порядке?

– Да, конечно. Просто… вдруг тебя дома отругали.

– Дома отругали? За что?

– Ну, что ты в кино пошла с каким-то парнем.

Айна еще больше удивилась, потом засмеялась.

– Ты решил, что если я живу на Страндвеген, то…

– То у тебя комната, как у Анны в кино, и строгие родители.

Айна смеялась так звонко, что на них оборачивались. Давид тоже засмеялся, уж очень ее смех был заразительным.

– Да, – сказала она. – Да, я живу в большой квартире в дорогом районе. Пять комнат: три спальни, салон и столовая плюс кухня и комнатка для меня. Все это я должна убирать каждый день. Я домработница в семье адвоката.

– Домработница? – Теперь удивился Давид. – А я думал…

– Ты думал, что на Страндвеген живут только богатые? Но кто-то же должен их обслуживать.

– Так вот почему ты учишься в вечерней школе.

– Да. Мне нет 18 лет, и я имею право учиться, что и делаю три вечера в неделю. И каждую третью неделю у меня выходной.

– Раз в три недели? А все остальное время на работе?

– Нет, не все, до пяти вечера. А в пятницу только до двух. Иногда больше, если мадам надо, но тогда меньше на следующий день. Девушки старше работают и по 12 часов. А я успеваю вечерами позаниматься. Иногда в кино сходить. На танцы.

На самом деле на танцах она бывала редко, только когда Инге не с кем было пойти, и она звала Айну. Первый раз они были в парке, в Скансене, Айна чувствовала себя неловко. Когда они шли домой, трамваи уже не ходили. Айну удивило, что очень много девушек приехало из дальних районов, и обратно они все шли пешком, некоторым надо было идти по ночному городу целый час.

– Ты часто ходишь на танцы? – спросил Давид.

– Нет, только когда подружка зовет. А ты?

– Тоже, когда зовут. Но я не танцую, а играю для танцующих. Это весело, и приработок хороший.

Они спустились вниз, прошли по коридору, вышли на улицу.

– Так ты живешь на работе, – сказал Давид.

– Ну, не совсем. У меня своя комнатка рядом с кухней, и свой вход.

– А что ты делаешь целыми днями? Убираешь и варишь?

– С утра делаю завтрак для хозяина. Потом помогаю мадам. Потом надо умыть, одеть и накормить маленького. Застелить все кровати. Протереть пыль во всех комнатах. Погулять с маленьким, если мадам занята. Потом приходит кухарка, надо сходить с ней на рынок. Потом помочь ей с обедом и ужином. Убрать посуду, вымыть полы. Плюс стирка, глажка, но это не каждый день. Салон и спальню хозяев убираю раз в неделю. Гостевую только перед приездом гостей и пока они живут в доме. Ну и все, что необходимо, – подать – убрать, поиграть с маленьким, уложить, если хозяева вечером уходят.

– Тебе нравится?

– Конечно. Хозяева добрые. У меня есть жилье и еда, я могу учиться. С августа я даже стала откладывать немного. У других девушек условия хуже.

Шел мелкий противный дождь.

– У тебя есть зонт? – Айна раскрыла свой зонтик и посмотрела вверх на Давида.

– Нет, я же обычно на велосипеде езжу, неудобно держать. А в трамвае можно забыть.

– Тогда держи ты, сможешь закрыть нас двоих, – она протянула Давиду зонтик, который он поднял над Айной. – Нет, так, чтоб и тебя не мочило!

– Тогда до тебя очень далеко будет, – засмеялся Давид.

Айна взяла его под руку, и они направились к остановке. Впереди прозвучала и смолкла сирена скорой помощи. Почему-то навстречу шло много людей. Айна с Давидом не дошли еще до конца здания школы, когда встретили сестер Сван, торопливо идущих с Биргер-Ярлсгатан. В тусклом свете фонарей под дождем Айна не сразу их разглядела и не сразу отпустила руку, державшую Давида, но похоже, сестрам было не до нее.

– Что случилось? – спросила она.

– Несчастный случай, – сказала Эмма. – Старуха под трамвай попала. Теперь надолго все встанет.

– Бесполезно ждать, – подхватила Карин, – пойдем на «пятерку». Она до Норрмальмсторг идет, а там уже можно пересесть.

– Как же так получилось? – спросил Давид. – Не видела трамвая?

– Не знаю, она, похоже, и не смотрела. – ответила Эмма. – Шла, говорят, под зонтиком и ничего вокруг не замечала.

Вместе они вышли на Карлавеген и пошли к остановке. Перед ними на горе вырастала, как древняя крепость, церковь Энгельб-ректс. Сначала склоны с трудом угадывались в промозглой тьме. Но вот они подошли ближе: идущие уступами лестницы поднимались вверх, с двух сторон охватывая террасы, огороженные серо-коричневыми каменными стенами. Фонари на столбах светили слабо, но даже в полумраке ощущалась торжественность. Сама церковь наверху казалась неправдоподобно огромной с бесконечно высокой башней, на которой светились большие круглые часы. Айна раньше думала, что церковь названа в честь ангела – энгель, – так звучит это по-шведски. Но оказалось, что она названа не в честь ангела или святого, а в честь национального героя: Энгельбрект Энгельбректсон. Он был вождем народного восстания в средние века.

Они дошли до остановки. С другой стороны улицы, напротив церкви, стояло здание бывшей женской тюрьмы. Тюрьму давно закрыли, в здании находился теперь государственный архив, но Айне всегда было интересно, как осужденные женщины там когда-то жили.

Среда, 9 ноября

В среду Давид хотел поймать Айну до начала занятий, но она пришла поздно, торопилась, пообещала подняться к нему после занятий. Он ждал и не ждал. Сегодня, как всегда в этот день, он не находил себе места. Он пытался погрузиться в музыку, но воспоминания не оставляли его. Чтобы не думать, Давид заиграл «Bei mir bist du schoen» и вдруг услышал веселый и звонкий голос, Айна напевала шведский вариант песенки:

– А я знаю эту песенку, и на шведском, и на английском, – сказала она.

– Все ее знают, – ответил Давид. – А знаешь, что значит первая фраза? Откуда она?

– Не знаю. Из какого-то американского фильма? Ее Элла Фицджеральд пела. И сестры Эндрюс тоже. У нас была пластинка.

– Песенка из Америки, да, но в фильмы потом попала. А «Бай мир бист ду шейн» на идиш это значит: для меня ты самая красивая.

– Идиш? Это что?

– Это еврейский язык. Убитый язык…

– Разве можно убить язык?

– Можно. Если убить всех, кто на нем говорит.

Давид встал и отошел к окну.

– Ты знаешь, какой сегодня день? – спросил он, не оборачиваясь.

– С утра была среда, – пошутила Айна. – 9 ноября заканчивается.

– Да, день закончился и началась Ночь разбитых витрин. Теперь это называют красиво «Хрустальная ночь». Ноябрьский погром.

Он опять замолчал и уставился в темноту.

– Что такое погром? – спросила Айна.

– Погром, – Давид повернулся, но не глядел на Айну, – погром означает разрушение и уничтожение. Это из русского, от слова «громить», то есть разрушать, ломать, убивать. Громить и убивать евреев. Для начала. Начинают всегда с евреев.

Он наконец поднял голову и посмотрел на Айну.

– Я еврей, ты не заметила?

– Нет, – искренне сказала Айна. – Я не умею различать людей… так.

Давид молча складывал ноты. Вдруг Айна спросила:

– Ты еврей, значит, ты был в лагере?

– Нет. Откуда ты знаешь про лагеря?

– Знаю.

– Мне всегда казалось, что здесь никто ничего не знает.

– Где здесь?

– В школе, в городе, вообще в Швеции. Никто не хочет знать.

– Расскажи.

– Про что?

– Про эту ночь. Про погром, про себя.

Айна смотрела на него серьезно и ожидающе.

Давид надел плащ, взял сумку.