– О! Оскара запечатлел. Очень точно. Ты портретист, смотрю, недурной.

– Кто он? Красивая фактура.

– Фотограф очень модный. По всему миру ездит, работает во многих журналах, ну и персональные выставки бывают. И для западных агентств девушек приглядывает. Он не скаут, конечно, но на приплате у некоторых. Советское сейчас всё в большой моде, девушки в том числе. У нас-то моды нет… так, потуги жалкие, какая мода, когда магазины пустые… только рынки да «комки». Так что для некоторых он может оказаться мостиком на Запад. Вон, видишь, как девчонки его оседают, – он усмехнулся. – Ну и… по совместительству мой любовник.

Я посмотрел на него. Он кивнул, продолжая всё так же усмехаться, отвечая на мой немой вопрос.

– Давно?

– Пару недель.

– Предки узнают… не боишься.

– Ну, пока не узнают. Я же домой с ним не прихожу…

– Узнают, не думаешь, что за тобой могут приглядывать после твоих… прошлых эксцессов? – спросил я, продолжая свои наброски. Марк был откровенен со мной и с Таней, мы как-то с самого первого дня и дружили втроём, так что мы всё о нём знали, они всё знали обо мне, но мы почти ничего не знали о Тане, кроме того, кто её родители и брат. Кстати, когда Марк узнал это, снова удивился: «Так ты не из простой семейки-то, самородок?» Когда он так говорил и смотрел на неё, я переставал верить в то, что он не интересуется ею как девушкой.

– Думаешь, правда, могут следить? – Марк обернулся обеспокоенно.

Я засмеялся:

– Да шучу я.

Лиргамир, засмеялся тоже и толкнул меня в плечо. Между тем включили музыку, которая должна будет звучать на показе: Мадонна, «Vogue», потом и другие песни вроде «Freedom» Джорджа Майкла и других таких же искристых, и страшно модных, все видели восхитительные клипы, снятые по ним. И вот девчонки стали выходить на подиум под эту музыку, зажигательную, игривую. О… это было восхитительно! Они шли весёлым быстрым шагом до конца длинной сцены, называемой подиумом, останавливались, предоставляя полюбоваться одеждой, что была на них, а пока это были их собственные мини-юбки и джинсы, лосины, у кого как, и, эффектно развернувшись, шли назад… Одна за другой эталоны длинноногой стройности и красоты. С макияжем, который опробовали сегодня тоже и с причёсками – высокими-высокими остроконечными пучками, похожими больше на какие-то крышечки-держалки, но даже эти уродливые причёски не могли испортить красавиц. А все девушки были красавицы.

Но Таня… лучше всех. Она так красиво, грациозно и в то же время притягательно шла, быстро, и в ритме мелодий, будто пританцовывая, что у меня всё заныло внутри… Один её проход, другой, третий… Она подмигивала нам, проходя мимо и это было восхитительно и так весело, я такой искрящейся Таню ещё не видел. Ей нравилась эта игра, потому что именно так она воспринимала эту работу. Но и я воспринял это так, если это нравится Тане, это ещё больше нравилось и мне, и Таня такая нравилась, больше, чем всегда неприступная, ускользающая, как ледяная скульптура… Короче говоря, я влюбился ещё больше. И, главное, после этого, я увидел Таню живой и весёлой, чем обычно, чем она была на занятиях, когда сосредоточивалась над работами, когда слушала лекции или замечания профессора…

Так что, когда Марк сказал сегодня, почему Таня опоздала, я мог только пожалеть, что она не взяла меня с собой снова. Надо напроситься в следующий раз…

И вот она почти вбежала в аудиторию, волосы растрепались немного, прижатые чёрной эластичной повязкой, сразу на лоб, сейчас носили такие, мне они не нравились, хотя Таню мало чем можно было испортить, даже этим, но я предпочёл бы, чтобы этой строгой повязки не было. На ней, к тому же, было мешковатое платье какого-то сероватого цвета, настоящий толстый мешок, хотя, вероятно, тёплый…

…А меня и вовсе взбесило это платье. И вообще… взбесило всё. Так нагло опаздывать на мои занятия, и ещё приходить в таких ужасных балахонах, чтобы я не мог насладиться видом её совершенств. Ну, держись, Олейник!

– Олейник, вы опоздали… – сказал я громко и грозно, сложив руки на груди.

Мои слова застали её врасплох, она остановилась, у входа, испугавшись, вероятно, что я выгоню её.

– Быть может, вы не считаете наши занятия важными для себя? Быть может, иная карьера привлекает нашу Таню Олейник, которую я поначалу посчитал такой талантливой? – я говорил громко и страшно, и все примолкли, будто присели. – Что вы молчите?

– Нет… – негромко проговорила Таня.

– Что?! Я не слышу.

– Нет, не привлекает, – сказала она, опустив голову.

– Я не против работы и подработок, но не в ущерб учёбе. Вот Курилов тоже работает, но ни разу не опоздал и не пришёл не готовым…

Я смотрел на Таню, наслаждаясь своей властью над ней. Но тут Курилов едва не испортил мне весь бал, сказав:

– Я работаю только в выходные сейчас, в будни редко…

Тоже мне, заступник выискался, но ты поплатишься сегодня за своё заступничество…

Демонстративно не обратив внимания на его слова, я продолжил распекать Таню.

– Но… сегодня вам предоставляется возможность поработать и у нас, раз уж вам так мило ваше не относящееся к учёбе занятие. Вы знаете, что у нас сегодня первое занятие по обнажённой модели, а наша с вами модель не явилась, по неизвестной мне причине. Так что… либо занятие провалится, либо, Танечка, вы послужите сегодня высокому искусству и поработаете моделью. Что скажете?

Она не покраснела, как я ожидал и рассчитывал, только вздохнула, подняв лицо и глядя мне в глаза.

– Хорошо, – только и сказала она. Это не покорность и не подчинение, это принятие вызова, правил игры, которую она разгадала, похоже, мне не удалось скрыть свой интерес к ней, своё влечение…

– Кстати, может быть, найдутся ещё желающие поддержать нашу сегодняшнюю модель? – смягчился я, оглядев остальных.

– Я! – тут же выскочил Курилов.

– Отлично, ваше тело должно послужить превосходным контрастом для нашей женской модели. Быть может, есть ещё?

– Я тоже хочу! – поднял руку Лиргамир.

– Вот и прекрасно, – кивнул я. – Таня, прошу за ширму. Кстати, можете остаться в трусиках, не сатрап же я, в конце концов… Остальные раздевайтесь прямо здесь. Если кто-то стесняется семейных трусов, разрешаем остаться в джинсах.

– Отчего же, семейники очень живописны, – захохотал Щелкун.

Все, включая претендентов в модели засмеялись. Уже через несколько минут перед нами рядом на большом столе сидел белокожий, стройный Лиргамир в одних трусах, кстати, самых модных, будто знал, что придётся всем показывать, таких, как на рекламных постерах, которые я видел этим летом за границей, и качал ногами, посмеиваясь. Курилов устроился в одиночестве на высокой тумбе, легко запрыгнув на неё. И, наконец, из-за ширмы вышла Таня Олейник… Хотелось выдохнуть, как в «А зори здесь тихие…», когда все восхищались красотой одной из героинь. Так же светилась и наша Олейник, как Женя Комелькова.

Она вышла и остановилась, не смущаясь, выпрямив спину и расправив плечи, при всей изящной тонкости фигуры, она не была костлява, тонкие длинные мышцы играли под белой опалесцирующей кожей, очертания груди, не слишком маленькой для такой узкой талии и бёдер, были прелестны, светло-коричневые соски будто усмехались слегка, пока Таня стояла несколько секунд, позволяя всем разглядеть себя. Трусики на ней самые простые, почти невидимые, такие как раз, как положено носить моделям, чтобы их не было видно под одеждой и теперь не отвлекающие взгляд от неё. Но проклятая повязка осталась на голове. Я не мог этого позволить. Поэтому подошёл, и со словами:

– Только без этого, – снял её с её головы.

Её волосы плеснулись на спину снежной волной. Я указал на стол, где уже устроился Лиргамир.

– Прошу.

– Залезай, Танюшка, небось, не замёрзнем? – хохотнул Лиргамир, подавая ей руку. Она улыбнулась ему, подняв ладонь, и он хлопнул своей ладонью о её, получился шутливый дружеский жест, а потом помог ей забраться и устроиться рядом. Он ей нравится? Неужели не замечает, что он гей?