Но, получив задание, все взялись за дело, кто разглядывал остальных, кто растерянно озирался несколько мгновений, кто взволнованно закусил губы, будто продолжается экзамен, она одна равнодушно уселась на высокий стульчик, и, взяв на колено мольберт, принялась споро и, не сомневаясь работать, поглядывая, наконец, на меня, в те мгновения, но как-то исподволь и сквозь ресницы, пока я не смотрел, я это чувствовал и думал, она так делает, потому что хочет всё же рассмотреть меня или для чего?

Скоро она закончила, не прошло и получаса, должно быть, отложила лист, лицом вниз на стоящий перед ней станок мольберта, и взялась за краски. Не получилось? Или решила поразить меня, сделав два наброска?

Потом я отвлёкся, увлечённый чтением, и не заметил, как прошло время, и вдруг увидел, что белокурая бестия, а она уже казалась мне именно такой, порождением загадочных и опасных сил, а не обычной девушкой, потому что, когда она приблизилась, приблизилась и её красота, от её кожи, очень светлой, даже бледной, исходил свет, а волосы, поднятые в узел высоко на затылке, усиливали этот эффект, вместе с необычными глазами, тёмными, с яркими синими лучами от очень больших зрачков, большой рот без помады, губы слишком сухие, кажется, даже с трещинками, если она улыбнётся, из трещинок не пойдёт кровь?.. вдруг с дрожью желания подумал я…

– Готово? – дрогнув, спросил я, увидев в её руках листки. Вообще-то я всегда легко и быстро воспламенялся, увлекаясь красивыми девушками, поэтому ничего необычного в моей реакции не было, меня лишь порадовало, что я снова испытываю это. С годами я понял, что эмоции – самое лучшее, самое дорогое, что нам дано переживать.

Она кивнула, что уже невежливо, профессору надо отвечать словами, а не жестами.

– Время ещё есть, – сказал я, сердясь про себя.

Тогда она заговорила:

– Я закончила. Подправляя и улучшая можно всё загубить. Это же не настоящий портрет, лишь несколько набросков. Чтобы сделать настоящий, надо познакомиться ближе… – сказала она негромко, высоким, немного сухим, как и её губы, голосом, будто у неё горло болит, или температура.

Портрет… Что?!.. Чей портрет?! Так эта длинноногая нахалка…

Она положила передо мной четыре наброска… «Т.Олейник»… ну, это я вам доложу… такого я точно я не ожидал.

Я должен был теперь собраться с мыслями, потому что оказался неожиданно удивлён и растерян, и даже не знал, что мне сейчас думать об этой девушке, о её работах, о себе, что был давно уже взрослым и уверенным в себе человеком, именитым, уважаемым и недоступным. Я опустил глаза, с трудом оторвавшись от её лица. Наброски… хороши?..

Они не хороши. Они изумительны. Я никогда не думал, что Олейник, кем бы он и каким талантливым ни оказался, сделает так. Четыре наброска, угольный карандаш, акварель, масло, и пастель… И везде я. Я с усмешкой у мудрых и хитроватых, проницательных глаз, я – длинноносый, склонившийся над книгой и светящимся умным лбом, я, подпирающий щёку кулаком, устремив взгляд куда-то в дали своих мыслей, и я с нахальной, даже похотливой ухмылкой, каким, вероятно, был, когда оглядывал её талию и ноги, видные из-под коротенькой джинсовой юбки, они все сейчас носят такие…

– Так вы… – проговорил я, думая, как бы выкрутиться и не выглядеть идиотом. – Так вы Олейник, стало быть?

– Да. Таня Олейник. Татьяна, то есть.

Кое-кто ещё подошёл к столу со своими работами, но держали в руках, не отдавая, чтобы посмотреть на Танины. Я незаметно положил эскиз с наглым взглядом под низ, чтобы никто его не увидел. Ребята смотрели на рисунки, и на Таню, и не решались сдавать работы, и мне легко их понять, вряд ли кто-то сделал лучше или хотя бы приблизительно как она. Но напряжение момента разрушил нордический красавец Лиргамир, сказав, выглядывая из-за головы низенькой девушки.

– Ого… ноги, оказывается, рисовать умеют.

– Ноги не рисуют, как и руки, пишет душа через глаза и сердце, – ответила Таня Олейник, взглянув на него вскользь.

– Ох-ох-ох… Ну и ну, какие мы умные, может, ты преподавать теперь будешь, вместо Валерия Карловича, ботаничка? – дёрнул губами Лиргамир.

– Валерий Карлович ещё не почил, чтобы вы говорили обо мне так, будто я вышел вон. Сдавайте работы. Вы первый, – сказал я Лиргамиру. И взял его акварель с виноградом. Неплохо, его виноград светился и был даже аппетитнее, чем на самом деле. – Так… Марк Лиргамир, неплохо.

Я достал ручку и поставил Лиргамиру «отл», прямо на рисунке. Я намеренно поставил ему «отлично», чтобы остальные не смущались сдавать свои работы. Тогда протянул свою работу парень с явными проблемами с прикусом, Сергей Сиволобов, рисунок отличный, сильный, смелые штрихи, даже небольшие погрешности не портили его Давида. Я снова поставил «отлично», дальше неказистый и прыщеватый парнишка в очках, Сергей Чертко, набросок винограда слаб, я поставил бы «неуд», но не сегодня, сегодня он получил «хор». «Саксонку» звали Карина Вершинина, её виноград был не хуже Лиргамирова, но я устал от собственной щедрости на сегодня и поставил «хор», низенькая Ольга Хлёст получила бы «кол с минусом» и разнос в другой день, но не сегодня, так и быть, авансом «хор» за кривого Давида. А Богдан Курилов, тот самый, больше похожий на лесоруба, чем на художника, порадовал неожиданно мощью мазка, глубиной цвета, светившего будто изнутри. Пожалуй, последний был лучше всех, очевидная физическая сила и даже какая-то мужественная красота сочеталась в нём с таланом. Я заметил, что он старше остальных, я спросил его об этом, расчиркивая «отлично» на его работе.

– Да, мне двадцать три.

– В армии отслужили?

– На флоте, коком, – улыбнулся Курилов. Красавец. Да, парни очень талантливые, с девочками будем разбираться, пока туманно. Особенно с Олейник.

– Коком… вот это, да, так ты повар? – удивился Сиволобов.

– Да, я окончил училище, – гордо сказал Курилов.

– Длинный путь, – усмехнулся я. – Отчего так?

Богатырь пожал мощными плечами, продолжая улыбаться большими светлыми серо-голубыми глазами, большими губами, крупные гармоничные черты.

– Я не верил в себя. Как поверил, поехал в Москву, проработал год в кафе на Арбате помощником повара и заодно рисовал прохожих.

– А чего же сразу не поступал? – спросил неугомонный Лиргамир.

– Я хотел в мастерскую к Валерию Карловичу, – ответил Курилов, у него низкий рокочущий голос, соответствующий внешности.

– Так, разговорились! – сказал я, прерывая. – Пора выпить и съесть виноград. Лиргамир, как самый опытный здесь студент, мигом в мой кабинет, там мини-бар, то есть холодильник «Морозко», возьмешь оттуда шампанское, пакет на столе. Только очень быстро и так, чтобы никто не услышал, что ты несёшь.

– А ты откуда в Москву? – спросил Курилова Сиволобов.

– Дак-ить, с Курил мы, – усмехнулся Курилов и все дружно захохотали.

– Убирайте работы, ребята, – сказал я, забирая эскизы Тани Олейник, опасаясь, как бы кто-нибудь не разглядел их, и не понял бы обо мне того, что я хотел бы скрыть, то, что так хорошо разглядела она.

Все схватились за свои листки, и только Курилов вспомнил:

– Валерий Карлович, а вы Олейник оценку не поставили.

Заметил всё же, я думал, не обратят внимания. Но это он на неё обратил внимание, не на обстоятельства… однако сама Таня, похоже, этого не заметила. Хотя не реагировать на интерес к себе такого парня как Курилов может только странная ледышка.

– Олейник пока без оценки. Это не зачёт, ребята, это знакомство и оно состоялось.

Вошёл Лиргамир с шампанским, и в следующие несколько минут все окончательно стали веселы и счастливы.

– Ребята, если кто-то за пределами этой аудитории узнает, что мы здесь с вами пили, мне придётся плохо, получится, что я спаиваю студентов, а в наше безалкогольное время за это получу большие неприятности. Так что надеюсь на вашу скромность.

Начали уже без скованности и смущения расспрашивать друг друга и рассказывать о себе. Девочки, кроме Тани, оказались москвичками, то есть Карина жила в Москве, а Ольга – в Химках. Сиволобов из Люберец, Чертко жил в Свиблово. А Таня оказалась из глубокой провинции, что не преминул отметить Лиргамир: