Меня зашили в мешок с камнями и опустили его на дно мутной реки, мог я вырваться? Мог, если бы только рука одного человека тронула этот мешок. Одного, единственного на всей земле человека. Я вырвался бы из него…

А пока… я был как под наркозом. Я не мог больше не только спать с Альбиной, которая теперь хотела этого, как ни странно, но и смотреть на неё. Я всё время думал, как я могу быть ещё живым? Прошло лето, осень, замела и задождила зима, то схватывая морозами, то распуская снежную кашу под ногами. Я выпивал каждый день, хотя бы немного, только так я мог заснуть, потому что иначе я не мог слышать дыхание Альбины рядом, ни её движений под соседним одеялом. Мне не хотелось убить её, мне хотелось, чтобы её никогда не было на свете. И меня…

И вот сегодня, в предпоследний день года, который столько мне дал и столько отнял, Альбина потащила меня куда-то к своей знакомой «узистке», и та сообщила нам радостно, что у Альбины беременность семь недель. Мне стало совсем плохо. Ещё хуже, чем было, хотя, кажется, хуже быть не могло, но стало. Во-первых: потому что я не мог вспомнить, когда это я спал с Альбиной, а во-вторых: потому что теперь мне стало казаться, что в моём мешке мне на шею набросили петлю и стали затягивать…

Вот сейчас, я вышел из кабинета УЗИ, и меня затошнило, и сердце вот-вот должно было остановиться. Нет-нет… не только это… что-то ещё произошло, что-то страшное…

– Ну что ты, счастливый папаша? – радостно спросила «узистка» скаля серые зубы.

А Альбина, удивительно подурневшая вдруг, обняла меня, со словами.

– Мы, видите ли, выкидыш летом пережили, а теперь такая радость… а, Валерун? Ну что, отпустило?

Я посмотрел на неё.

– Что?

– Едем домой? – немного бледнея, проговорила Альбина, может, поняла, наконец, что меня надо оставить в покое?!.. хотя бы не говорить со мной, хотя бы не пытаться заглядывать мне в лицо? Не лезть мне в глаза своими глазами, похожими на подгнившие жёлуди?.. Оставьте меня все, вы меня убили, дайте моему трупу спокойно разлагаться…

…Я внезапно очнулась, будто пришла в себя после операции. Валера… он рядом, он только что… только что… я повернула голову. Нет, это не он… но… он удивительно похож на него. Только старше и… иной, но будто Валера в ином измерении… вот что. Удивительно, что я не заметила этого сразу, ещё летом, до чего они похожи…

Вальдауф протянул руку и погладил моё лицо.

– Таня… ты… воплощённая красота. Я никогда не видел такой красоты…

– Вы влюблены, Валерий Карлович, вот вам и мерещится это, – прошептала я.

Мы так и лежали на его ужасном диване, и сейчас я начинала чувствовать, как оцарапалась моя спина и задница о его жёсткую, в трещинках обивку. Но он продолжил легко скользить ладонью по моему лицу и шее к груди, глядя на меня светящимися большими глазами, и улыбаясь так, словно он не заматеревший и забронзовевший профессор, заслуженный и прочее, а очень юный и неуверенный человек. И глаз таких я у него прежде не замечала.

– Не-ет… – выдохнул он, улыбаясь. – Я художник, более того, живописец, я видел много красоты… вся моя жизнь состоит из красоты, но ты… Таня…

Он приподнялся, снова, целуя, зрачки его стали шире, и я увидела своё лицо в них, когда он наклонился ко мне…

И вдруг в дверь стукнули и тут же вошли, вернее, заглянули и тут же, охнув, закрыли. Я засмеялась, он подхватил. Пришлось подниматься. Вальдауф запер дверь, и можно было спокойно одеться.

– Ты можешь больше никогда не надевать это платье? – сказал он, улыбаясь и приводя в себя в порядок, глядя при этом на меня.

– Ужасное? – усмехнулась я.

– Не то слово. Знать, что твоя талия меньше, чем объём моих ладоней и видеть на тебе этот толстый картофельный мешок… это преступление.

Надо же, как им моё любимое платье не по нраву, даже Марк выговаривал в буфете, говоря, что он, как человек с утончённым вкусом не должен мучится, глядя на «это».

– Мне надо как-то незаметно исчезнуть, да, Валерий Карлович? Я сейчас…

– Ты и теперь будешь звать меня на «вы»?

Я пожала плечами:

– То, что я теперь знаю, какое у вас лицо, когда вы занимаетесь любовью, не меняет того, что вы мой профессор…

– Это конечно… – улыбнулся он. – Но… исчезать не надо. Мы поедем ко мне.

Я села на диван, чтобы подтянуть ботфорты и посмотрела на него едва ли не виновато.

– Валерий Карлович… я к восьми должна быть в центре.

– Что, Дом моделей?

– Да.

Он кивнул, продолжая улыбаться:

– С одним условием: ты возьмёшь меня с собой. Я тоже хочу посмотреть на это действо. Заслуженного художника СССР, наверное, пустят?

Я улыбнулась.

– Пустят… со мной.

…Заниматься с ней любовью оказалось необыкновенно. Вот как казалась она мне необыкновенной, так и получилось. Вероятно, она права, и я, правда, влюблён, наверное, поэтому так остры мои ощущения, и желание во мне только растёт. И поэтому мне стало так радостно.

Для подобных встреч у меня давно уже имелась квартира в центре Москвы, откуда было близко и до училища и до дома, и до любого места в центре. Туда я и отвёз мою восхитительную любовницу, чтобы тут же, едва войдя в переднюю снова заняться с ней любовью. Вообще-то обычно я куда более сдержанный человек, куда более холодный, и менее озабоченный. И в училище в моём кабинете я никогда раньше не делал того, что произошло сегодня, может быть, поэтому диван там такой жёсткий и узкий, иначе я давно завёл бы другой…

Я заходил к Тане в комнату несколько раз, но не застал, соседки ничего не знали о том, где она может быть.

– Ну, может, задержится, у них там сейчас горячая пора. Сегодня и завтра, она говорила, а потом три дня будет свободная. А ты заходи, Богдан, может, чаю выпьешь? – сказала одна из её соседок, даже дома она сидела в макияже, полагая, вероятно, что без него её будет не видно? Но я и в макияже не видел, только чувствовал, что она хочет обратить на себя моё внимание. – Таня часто поздно приходит, а иногда вообще ночью…

Последнее она добавила нарочно, чтобы подчеркнуть, что мне незачем дожидаться и что, возможно, Танины отсутствия не так уж однозначны…Но на их мнение мне было плевать. Вообще я начал чувствовать, особенно после сегодняшнего занятия, что я и правда, затянул ухаживания. Да и ухаживал ли я? мы дружили втроём, но ничего такого, что могло показать мои намерения. Возможно, Танина нагота в двух метрах от меня, такая идеальная, что, кажется, и не требовала покровов, а возможно, намёки Марка на интерес Вальдауфа к ней, которые сегодня стали очевидны и мне, подстегнули меня, я не знаю, но я решил, что мне пора приступить к решительным действиям, потому что дружба это очень приятно, и у нас троих уже сложились очень приятные отношения, но так можно дружить очень долго, а я хотел совсем иного…

…Я не думал, что это так захватывающе и зажигательно. Да, Таня провела меня за кулисы, так называемый backstage показа, где кроме девушек-манекенщиц, сновали десятки человек, и только на первый взгляд могло показаться, что без дела, нет-нет, каждый был занят каким-то делом, устанавливал свет, занимался макияжем, причёсками, музыкой, что-то держал, носил, подправлял, командовал, мешался под ногами, я уже не говорю о фотографах и их свите. Здесь я встретил и знакомых, между прочим. Очень известного фотографа Юрия Фельдмана, он радостно приветствовал меня, пожав руку, в левой руке он держал камеру, несколько других держали его ассистенты.

– Приветствую, Вольдемар! Каким ветром тебя занесло к нам из высот академизма?

– Ну… ничто прекрасное мне не чуждо, – сказал я, оглядываясь по сторонам, девушки-модели тут бегали полуодетые, нисколько не смущаясь, все длинные, голенастые, как цапли. Но мне нравились, я люблю таких, лёгких.

– Неужто среди этих птичек себе нашёл подружку? – усмехнулся Юра, проверяя камеру.