– Сколько сантиметров ваша талия, Таня? – спросил Вальдауф, усмехаясь, вероятно думая, что она не сможет ответить.

– Пятьдесят семь, – с готовностью ответила Таня.

Вальдауф усмехнулся, посмотрев ей в лицо, для чего обошёл её.

– Шутите? Откуда вы знаете?

– Измеряла вчера. Мне сказали, похудеть, вот я и слежу…

По аудитории пробежал как-то шепоток или вдох.

– Кто сказал? Какой-то маньяк? – спросил Сиволобов.

– Нет, в Доме Моды, – просто ответила Таня. – Ну я… подрабатываю… иногда.

– А рост?

– Метр семьдесят шесть.

Вальдауф взялся за её объёмный свитер сзади, натянув его, и Танина фигура выступила как узкая скрипка.

– Неплохо, – нервно хохотнул Щелкун Сиволобов.

– Что мы скажем? Север, юг? Восток? Запад? – спросил Вальдауф, выпуская свитер, и изящная скрипка снова скрылась в рыхлой вязке свитера. Остались только бесконечные ноги, шея, и белые светящиеся волосы.

– Ленинград, – хрипловато произнёс Курилов, на него страшно было смотреть. Господи, чё ты ждёшь, Курилов, валенок, что Вальдауф приберёт её себе, неужели не чувствуешь, что наметился уже?!

Все обернулись на Богдана и засмеялись, расслабляясь…

– А в целом нам необычайно повезло ребята, что в нашей группе целых три очаровательнейшие и такие разные девушки. Предлагаю каждому выбрать модель из троих, девушки же выбирают модель произвольно. К трём наброски сдать. И помните всё, что я сегодня рассказал о типах, севере, юге и прочем, завтра спрошу. Изучить. В библиотеке есть материалы по внешностям разных народов мира. Альбомы выдают в читальный зал…

…Да, в тот день, это был конец ноября, я устроил себе маленькое удовольствие с девушками. Из трёх девушек две вели себя, как положено, были влюблены в своего преподавателя восторженной любовью, не требующей ни романа в ответ, вообще ничего, кроме капли внимания. Две из трёх. Но третья… Спокойна и уважительна, но холодна и отстранена, мне казалось, она даже не видит меня, глядит как будто сквозь. Это заводило меня всё больше. Мне хотелось понять, что такое в ней особенное, что так притягивает, кроме необычной яркой красоты. Манкость, сказал Очкарик, как называет Чертко шутник Лиргамир… И семестр приближался к концу, мне хотелось как-то задеть, расшевелить Таню Олейник, я даже наставил ей «неудов» просто так, придираясь к несуществующим недостаткам её работ или ответов на вопросы. Впрочем, от этого работы становились только лучше, читала она всё больше, слушала лекции внимательнее, так что мои придирки шли на пользу талантливой художнице, но никак не действовали на неё как на женщину.

Именно так, на женщину. Я чувствовал в ней взрослую женщину, все три девушки были ровесницы, но Саксонка Карина и Олечка Табуретка по метким прозвищам Лиргамира, были будто на десть лет моложе неё. Они шептались, перемигивались, хихикали, время от времени, смущались, все как положено семнадцатилетним девственницам. Но Таня была взрослой, зрелой, она понимала всё о себе, и многое – о мужчинах. Это было необычно, я привык к иному в студентках, моих восторженных поклонницах, готовых на всё ради моего внимания. А уж роман со мной был пределом мечтаний каждой, так было всегда. Тане же, кажется, даже не приходила в голову такая возможность. Так я действовал со всеми девушками, присмотревшись, выбирал и далее действовал по самой банальной схеме, как все ловеласы.

Романчики длились от нескольких месяцев до пары лет, то, что я всегда брал фаворитку на весь курс обучения глупая легенда, девушки мне надоедали быстро, увы, потому что были весьма однообразны, а я стремился к разнообразию, чтобы не утратить хорошего настроения и вдохновения работать. Моя жена Марина до сих пор была такой же девочкой, незрелой и подверженной влиянию, верящей в то, что всё происходит само по себе, и что кто-то решит за неё её проблемы. Думаю, именно поэтому она так и не родила, ведь это тоже означало, повзрослеть, и так и не сумела выскочить в примы, для этого тоже нужна зрелость, заставляющая работать и преодолевать свою лень и приземлённость, перескакивать препятствия намного выше собственной головы. Я из нас двоих был взрослым, а она находилась у меня под крылом. Получалось, за всю жизнь я никогда не встречался со взрослой женщиной… Но, может быть, это помогало мне сохранять молодость в душе.

И вот Таня Олейник, которая не была взрослой ни внешне, ни возрастом, при том казалась мне увереннее и спокойнее всех, кого я знал, самой взрослой из всех. Поэтому я хотел её всё больше, мне хотелось разобраться, не ошибаюсь ли я, что кроме её красоты меня манит что-то особенное, что есть в ней…

…И вот, прошло несколько недель, близился Новый год и конец семестра, мы разрисовали окна аудитории снежинками, нарезали снежинок из бумаги, Оля принесла гирлянду из дома и теперь цветные лампочки мигали на одной из стен. Мы пришли в аудиторию, куда вскоре вошёл и Валерий Карлович, как всегда одетый с небрежным шиком, очевидно, что художественный вкус помогал ему и одеваться вот так, безупречно. Хотел бы я когда-нибудь научиться этому, ну или хотя бы как Марк, хотя его стиль не под мою фигуру…

– Все пришли? – Вальдауф посмотрел на нас.

– Олейник опаздывает, – сказал Марк, выглянув в окно. – Вон бежит.

– Я опозданий не треплю, – сказал наш профессор неожиданно сделавшийся строгим. Он вообще был строг с Таней, строже, чем с остальными, этим я пенял Лиргамиру, когда тот говорил, что он имеет на Таню виды, и я напрасно не решаюсь приступить к делу с ней.

– Дождёшься, Лесоруб, – он называл меня всё время по-разному, то Ильёй Муромцем, то сермягой, то шеф-поваром, то Валенком, то Островитянином, по имени почти никогда. – Дождёшься, что он возьмёт её себе.

– Да он терпеть её не может, по-моему, она его раздражает. Мне кажется, он до сих пор не пришёл в себя от того, что Олейник именно она.

– Раздражает, конечно, потому что у него на неё стоит, а у неё – нет.

Но я не верил в это, меня это не раздражало, я знал, что с такими девушками не действуют наскоком, надо красиво, и не спеша. Вот я и продумывал каждый шаг, и очень надеялся на Новогоднюю вечеринку…

И вот Таня опаздывает, Марк, как всегда решил вступиться.

– Она сегодня приехала домой очень поздно, у них там… показы, – сказал он. – Готовятся, все на нервах, моделей задёргали тоже. Ну… то есть, манекенщиц.

– Что?! – засверкал глазами Вальдауф. – Уж я как-нибудь понял бы, что вы о манекенщицах. Или считаете необходимым объяснять замшелому профессору?!

Вальдауф аж побелел от злости и чего его вдруг так уж разобрало? Вообще-то Марк говорил правду, мы с ним были на таком показе, и даже не на одном. Точнее на репетиции. Таня провела нас по его просьбе, сказав, что мы молодые художники и ищем моделей.

– Я всё время девчонкам тут это пою, – засмеялся Марк, подмигивая. Он везде умел становиться своим в несколько минут. – А ты вообще пойдёшь на «ура», не стесняйся, Муромец, действуй. Таня заметит, что ты на других смотришь, может, хоть ревновать станет… Хотя… вряд ли.

Вот и я так думаю, вряд ли Таню заставишь заинтересоваться собой таким способом. Но в том-то и беда, что я не знаю, каким способом лучше всего с ней действовать. Как-то прежде и не задумывался, подкатывал да и всё…

Репетиция показа и вся суета вокруг этого, девушки, похожие на Таню высокими ножками, сновавшие туда-сюда, музыка, неполадки, ругань, которая была какой-то забавной, несерьёзной, так не ругаются обычные мужики, но здесь и мужчины и женщины были похожи и ругались одинаково громко, сердито и даже грубо, на каких-нибудь стройках или в колхозах, думаю, выражаются изысканнее. Марк вскоре уже разговаривал с одним очень красивым мужиком с красивым пышным блондинистым чубом, которым он то и дело вздёргивал над своим безупречным профилем, будто нетерпеливый конь.

Достав блокнот, что я всё время ношу с собой в заднем кармане, я зарисовал того мужика с его фотокамерами, модной жилеткой, мокасинами и шальваристыми штанами. Когда тот занялся делом, Марк в радостном возбуждении вернулся и сел рядом со мной, в ряд, приготовленный для зрителей, что рассядутся здесь завтра. Заглянул в мой блокнот.