Егоров сидел на удобном диване, пил кофе и наслаждался зрелищем за односторонним стеклом. Он любил своего мальчика, но не наказывать не мог, иначе тот отобьётся от рук совсем.

Доминик сделал попытку вырваться, но безуспешно, впрочем, как всегда. Санитары усадили его в кресло и вышли за дверь по просьбе доктора, который уже удобно расположился за столом и, кажется, успокоился. Доминика разрешили усмирить, это означало одно — пока что всё будет спокойно.

— Это же был он, да? Это он сидит за стеклом и раздаёт вам приказы? — утвердительно прорычал Доминик, сдвигая на пару сантиметров своим пинком стол.

Тяжело давался каждый вздох, злость горела в нем огнём. Но он не решался смотреть в сторону зеркала — не хотел встречаться с глазами того же цвета, как и у него. Потускневшее серебро — глаза дяди, и сгоревший пепел — Доминика.

Нет, Доминик, тут, кроме нас, никого нет, — спокойно ответил доктор, ставя стол на место. Надел очки, тяжело вздохнул, мельком покосившись на зеркало, и тут же вернул взгляд на Егорова-младшего. — Расскажи мне обо всём, прошу тебя, — просит снова психиатр, стараясь не терять ровный и мягкий тон в голосе.

Доминик посмотрел на него исподлобья и, поворачиваясь снова к зеркалу, прошёлся языком по нижней губе, показывая этот жест дяде. Ему было известно, как того заводит этот жест, но вот только сейчас он ничего не сделает ему! Никак не проявит себя. Нельзя выходить из укрытия и целовать эти губы, сжимая волосы на затылке в кулаке, и держать его перед собой, наслаждаясь пустотой в глазах. Уголок его губ дёрнулся в лёгкой усмешке, парень сел удобнее в кресло. Пытался расслабить плечи и кисти рук.

Егоров знал, что мелкий сучёныш намеренно провоцирует его. Злился, что не может наказать мальчишку прямо сейчас. Сунуть в красивый, притягательный рот член, а затем проникнуть в тугое эрогенное кольцо упругой задницы. Иван сглотнул слюну вместе с горьким кофе и продолжил наблюдать, слушая признания племянника.

— Что рассказать вам, а? Какие вопросы вам приказал задать Иван? Что он хочет узнать? — стал закидывать вопросами Доминик доктора, никак больше не шевелясь в кресле.

Он смотрел в одну точку перед собой и видел её. Тот же образ: она пришла к нему или за ним? Доминик медленно перевёл взгляд на психиатра, но краем глаза наблюдал за ней. Она всё ещё звала к себе.

— Всё то, что находится в твоей голове: твои мысли, чувства, страхи.

— Вам не понравится то, что я могу рассказать, и ему тоже, — кивнул в сторону зеркала головой Доминик, не посмотрев туда.

— Это не важно, кому и что понравится или нет, главное — что ты поможешь себе.

— Вы серьёзно?! — засмеялся Доминик, не сдерживаясь. Старался смеяться так, чтобы потом не хотелось снова плакать и не сойти с ума окончательно. — Честно?! Помогу себе? Вы уверены в этом? — зазвучал новый вопрос, и он почувствовал, как смех превращается в крик.

Затих. Крик больше походил на рычание, на звериный рык раненого медведя, оставаясь немым для других; эхом раздавался лишь в нём самом.

— Да, я думаю, тебе это поможет, — произнёс осторожно доктор, чтобы не спровоцировать очередную неадекватную реакцию.

— Хорошо, я расскажу. Иван Дмитриевич всё равно не оставит меня в покое и узнает правду по-хорошему или под пытками, — усмехнулся Доминик, стараясь не смотреть в зеркало. Зная, что для Егорова пытать его — одно из увлечений.

— Её звали Вероника, она любила виски с колой. Рядом с ней я забывался и даже становился сильнее. Мне нужно было доказать себе и всем остальным мою мужскую силу, что я тоже могу пользоваться ею, как тот, другой, мной, — начал свой монолог Доминик спокойным и ровным голосом и только на последних словах затихал, не сводя взгляд с паркета под ногами.

Доктор слушал, не смея перебивать, ведь он добился откровений, и теперь нельзя было спугнуть. Егоров так же внимательно слушал своего племянника, продолжая пить кофе и жалея, что в пластиковом стаканчике не алкоголь.

— В ночном клубе «Шик» Вероника пила коктейль и много смеялась. Следом были танцы передо мной. Её тело извивалось в такт музыке, она соблазняла меня — я знал это, чувствовал. Язык стройного тела меня убедил в том, что она моя, и я могу пользоваться ею, как мне вздумается. Решил проверить, насколько правильно понял её невербальный намёк. Схватив за руку, потащил на улицу, на задний двор клуба, куда в основном выходил курить персонал, но тогда он был пуст, безлюден, ей никто не смог бы помочь, а, главное, помешать мне. Вероника не успевала за мной, но мне было похрен. Я не должен был выпускать её. Она цеплялась каблуками о поверхность асфальта и падала, я хватал за плечи, поднимал на ноги и снова тащил. И наконец-то мы были на месте. Мы остановились под мостом, где ходили поезда — мне нравится слышать звук проходящего состава, стук металлических колёс по стальным рельсам, — Доминик посмотрел внимательно на следящего за ним доктора — тот сложил руки на груди и не смел мешать.

Доминик отвернулся — стало противно от того, что он должен поведать в деталях доктору и тому, кто за стеклом. Он покосился в сторону зеркала и, не отворачиваясь от него, продолжил рассказывать. Доминик видел вместо своего отражения Ивана.

— Она стала кричать и даже пыталась убежать, но глупая девочка не знала, что это меня только заводит, и все попытки скрыться от меня были тщетными. Мне нравилось то, что я сильнее. Наконец-то, понимаешь? Я… я сильный! Не ты… — крикнул Доминик зеркалу и затих, но не отвернулся — ждал, когда дядя встанет по ту сторону, и он увидит силуэт: огромный, мощный, с большими кулаками и сильными ударами. Чувствовал горячие слёзы, бегущие по лицу — он понимал, что они лишь показывают его слабость, делая в глазах других жалким безжалостным ублюдком. — Я ударил её, она упала. Длинные каштановые волосы рассыпались по земле, глаза были закрыты, наконец-то перестала верещать. Заткнулась. И главное — никак не сопротивлялась. Я разглядывал её в свете луны и фонарей — она была прекрасна. У меня было много девушек до Вероники, но она была как будто особенная, совсем другая, и я хотел её попробовать, знал, что она будет отличаться от остальных, — Доминик снова замолчал. Сделал перерыв. Понимая, что должен говорить дальше, но от осознания совершённого ему стало мерзко.

Но тогда было всё равно, он поддался тому зверю внутри себя. «Бери её, насилуй, кусай, оставляй следы, делай, что хочешь!» — кричал в нём «зверь» голосом Ивана. «Покажи мне силу! Сделай так, чтобы и я боялся тебя!» — продолжал кричать в его голове родной с детства голос.

— Вероника не приходила в себя, и я опустился на колени, быстрым движением стащил с неё куртку, откинул в сторону. И тогда моя рука проникла под футболку с пайетками, я ощутил тёплую кожу под своей рукой. Пройдясь по плоскому животу, моя ладонь поднялась выше к груди. Сжимал то одну, то другую — мне нужно было увидеть то, как мои пальцы соприкасаются с полной, такой приятной грудью. И я порвал вещь: блестящие пайетки разлетелись в разные стороны, а затем бюстгальтер и обнажил то, что я видел регулярно, когда дядя не пользовался мной. Мне хотелось попробовать их на вкус и как можно сильнее укусить, но не для того, чтобы причинить ей боль, нет, а чтобы доставить удовольствие. Вероника стала приходить в себя — пыталась открыть глаза. Ей было холодно, я знал и это: её кожа покрылась мурашками. Но мне было всё равно, продолжал рвать на ней плотную ткань джинсов, ведь силы у меня были, я мог справиться с любым препятствием! Она пришла в себя и стала отталкивать меня.

— «Значит, язык твоего тела лгал мне, ввёл в заблуждение!» — прошипел я ей тогда в лицо, как только зажал её ноги между своими и схватил запястья, сдавливая их рукой и поднимая над головой. Я злился от того, что ошибался — Вероника была ещё прекрасней, когда была напугана, и этот страх заводил меня сильнее. Я начал целовать её, проникая глубже в рот, терзая её язык. Мне нужно было кончить: я чувствовал, что ещё немного, и возбуждённый член разорвёт молнию на джинсах. Я освободил орган, выпустил наружу и заодно сорвал с неё последнюю ненужную чёрную ткань на бёдрах. Она была обнажена полностью, в задницу впивались мелкие камни и щекотала трава, но мне было похуй. Я добился подчинения, не от меня, а для меня! — крикнул Доминик, зажмурился и часто заморгал — венка под нижним веком левого глаза пульсировала настолько сильно, что готова была пробиться сквозь кожу.