========== Глава 1: Это начало ==========
— Здравствуй, Доминик, — опрятный мужчина в белом халате и круглых очках поздоровался с парнем, стоящим на пороге его кабинета.
Стараясь быть как можно добродушнее, психиатр снял очки, поднялся с кресла и сказал:
— Проходи, присаживайся.
Каждый раз реакция одна и та же — он не войдёт до тех пор, пока его настойчиво не пригласят внутрь. Первый раз попытались санитары по указке сверху, но чужая помощь на этом закончилась. Психиатр нарочито медленно подошёл и остановился напротив парня. Тот выглядел очень замкнутым и нерешительным. Доктор посмотрел на привлекательное лицо, улыбнувшись, чтобы расположить молодого человека к себе и заодно подтолкнуть к откровенному разговору.
Минута ожидания не привела ни к каким результатам — последние две недели Доминик упорно игнорировал все новое окружение. Психиатр, забывшись, попробовал взять парня за руку, но тот мгновенно отдёрнул её и насупил брови, показывая своё недовольство, — он не позволит никому касаться себя.
Доктор, увидев реакцию парня, тут же отстранился от него и спрятал руки за спину, давая свободу пройти в кабинет самому, без какой-либо помощи и лишних физических контактов. Психиатр не забывал о том, что пациент, находясь в его кабинете, должен чувствовать себя комфортно, располагаясь к беседе без малейшего ощущения допроса.
Доминик поплёлся в сторону бежевого кожаного кресла, чтобы наконец-то сесть и, главное, утонуть в нём, потеряться и больше никогда не существовать ни в этом, ни в любом другом мире. Психиатр взглянул на прошедшего парня и, тяжело вздохнув, закрыл дверь. Затем подошёл к столу, прихватив папку с личным делом Доминика Егорова.
— Итак, как ты себя чувствуешь? — задал первый вопрос доктор, надеясь, что парень всё-таки начнёт говорить и наконец поделится своими мыслями и мечтами или тем, о чём больше не хочет ни думать, ни мечтать.
Доминик слишком устал и уже не знал, как продолжать жить там, за высоким забором психиатрической клиники. Он не двигался и молчал, только смотрел на свои ладони. Он не хотел ни с кем говорить, не желал больше смотреть в глаза тому, кто заставлял его отвечать на нудные вопросы, не интересуясь, по его мнению, ответами.
— Какая разница, — пробормотал себе под нос Доминик, зная, что доктор, не расслышав ответа, повторит вопрос вновь. Но ведь ответ уже прозвучал, а повторяться он не любил, как и его дядя.
Егоров сделал всё необходимое для любимого племянника: поместил в клинику, а не в тюрьму, где было бы плохо его любимому мальчику. Иван не собирался делиться своей красивой нежной игрушкой с другими — он был слишком эгоистичен, и если что-то по праву принадлежало ему, то он никому не позволял это отнять: его должность, цель или человека.
Доминик был по крови его собственностью и тайным запретным желанием. Иван не был геем, но разве при виде этого худощавого светловолосого парня с блестящими серыми, словно серебро, глазами можно было устоять?.. И он не смог, и главное — защищал, спасал, вытаскивал своего мальчика из каждой кучи дерьма, в которую тот случайно или специально попадал.
Егоров протягивал Доминику руку каждый раз, надеясь, что он вцепится в неё и даст вытянуть себя, что он не будет противостоять дяде, а станет единым с ним. И телом, и душой.
Доктор закончил читать историю болезни парня и обратился к нему:
— Доминик, если ты не будешь идти на контакт, то вынудишь меня позвать твоего дядю.
От слов психиатра Доминика передернуло — он машинально сорвал часть ногтя с большого пальца, поморщившись, но не от боли, а от угрозы безалаберного врача. Парень поднял на него глаза, в них чувствовались тоска и разочарование, сжал кулак, желая уже почувствовать мужскую силу на себе, но никак не в себе, как это было всегда. Наверное, нужно было родиться девочкой: слабой, беззащитной, такой ранимой и совсем беспомощной перед по-настоящему властным родственником.
— Он и так придёт, — произнес Доминик чуть громче. Рука с одним обломанным ногтем потянулась к запястью второй и небрежно надавила на вену. Надеялся, что сможет почувствовать боль и, может, даже порадуется, что всё ещё в состоянии что-то чувствовать… — Вы же не думаете, что он приходит тогда, когда его зовут?
Психиатра и пациента разделяли дубовый стол, солнечные лучи, мелькающие со стороны частично скрытого плотной занавесью окна и чувство непонимания у обоих. Хотя Доминик искренне сомневался, что тот на самом деле не понимал произошедшего, просто его роль, видимо, стоила очень дорого.
Парень вздёрнул голову и продолжил вдавливать отросшие ногти в тонкую кожу. Порой ощущать физическую боль приятно, ведь она иногда затмевает душевную. Он усмехнулся после слов врача, ведь Ивана звать не надо: ему не нужен повод, чтобы навестить племянника, оказаться рядом, подмять под себя и быть с ним настолько близко, насколько возможно.
— Тебе будет легче, если ты расскажешь всё, что произошло тем вечером при Иване Дмитриевиче? — мягким тоном спросил психиатр. Таким убаюкивающим, что Доминику захотелось провалиться в сон, чтобы больше не слышать ни вопросов, ни имени дяди. Он прикрыл глаза и тут же распахнул их, не давая шанса мыслям вновь вернуться к воспоминаниям о том злополучном вечере.
— Я же сказал, что мне всё равно, — заторможенно пожал плечами Доминик. Его слова прозвучали нарочито холодно. На этот раз рука скользнула немного выше к локтю, раздирая кожу и оставляя наливающиеся кровью полосы.
Понимая, что этим он добьётся лишь увеличения дежурных уколов сильнодействующих успокоительных, Доминик откинулся на спинку кресла и в очередной раз попытался расслабиться. Но опять неудачно.
— Зачем вам знать о том, что вам неинтересно и на что вам наплевать? — теперь он задавал вопросы, сжимая ладонь в кулак.
— Я хочу помочь тебе разобраться в своих мыслях и хочу найти ответы на вопросы: почему ты, воспитанный, прилежный, застенчивый парень, пошёл на преступления? Что тобою двигало в тот момент, о чём ты думал и знал ли вообще, что ты совершаешь насилие над бедной девушкой? — доктор терпеливо стал говорить с Домиником о том, что якобы его интересовало. Доминик знал, что психиатру плевать — ему платил дядя за содержание племянника в клинике и «за помощь по восстановлению повреждённой психики».
— Вы все наши разговоры передаёте Егорову, да? — предостерегающе спросил он, склоняя голову набок и не желая отвечать на вопросы доктора. Доминик задал свои, и пускай этот лысый очкарик в белоснежном халате отвечает, а он послушает очередную человеческую ложь.
— Нет, не передаю, — сделав вдох и поняв, что это тяжелый случай, доктор закинул ногу за ногу, отложил ручку в сторону и сомкнул пальцы, мысленно готовясь к нелёгкому диалогу. — Передавать нечего, ты же ничего не рассказываешь, — отчасти честно ответил он, помня о своём договоре с Иваном и о поручении докладывать о каждом слове, вылетевшем из уст племянника, и даже о его жутких криках по ночам, когда он просыпался в холодном поту от кошмаров. — Ты находишься под моим наблюдением уже вторую неделю и в основном или молчишь, или огрызаешься, — подметил психиатр.
Доминик выслушал комментарии о своём недостойном поведении и нахмурился, вновь опуская взгляд, в этот раз на сжатый кулак: ему хотелось всадить его в раздражающее лицо врача. Парень хотел доказать, что он тоже сильный и может избавиться от обидчиков и защитить не только себя, но и других. Ему нужно было доказать дяде, что он тоже многое может, особенно управлять судьбами других, но вот только не своей и, видимо, не дядиной.
— Вы задаёте мне одни и те же вопросы. Вам их задать, как сказать «доброе утро», — раздражённо процедил Доминик, вслушиваясь в скрежет сильно сжатых зубов.
— У меня такая работа — задавать вопросы, — ответил спокойно доктор, наблюдая за реакцией тела пациента. — И помогать находить ответы на них, — психиатр встал с кресла и направился к музыкальному центру, включая спокойную, умиротворяющую музыку. — Давай ты попытаешься расслабиться, — добавил он, уменьшая громкость колонок, чтобы мелодия воспринималась приятно и не раздражала.
