Прекрасные сласти

Давали в саду

Юнна Мориц. Лето

Яна, Русина.

- Мама, мамочка...

Гошка повис у женщины на ее, словно камень. И точно так же Яне хотелось сейчас уйти на дно. Туда, где тихо, темно, безопасно... где никто не сможет разлучить ее с сыном!

Ее мальчик плакал.

И за эти слезы она готова была убивать и умирать... вот, второе ей сделать и придется. И хорошо, если ее сын будет подальше отсюда в эту минуту. Ни к чему ему видеть смерть матери.

Не надо...

Чего ей стоило не плакать?

Шпильки.

Всего лишь одной шпильки, которая сейчас до крови впилась в ладонь, пробила кожу и причиняла острую боль. Но это было неважно. Лишь бы держаться...

- Солнышко мое, родное... я обещаю, что приеду! Ты отправишься с дядей Федей и будешь меня ждать. Учиться будешь, а я постараюсь побыстрее.

- Мамочка, почему нельзя поехать вместе?

- Георгий Алексеевич, вы прекрасно знаете, почему.

Гошка знал.

И знал, когда мама начинает говорить таким тоном, лучше не связываться.

- Мама...

И прижаться покрепче. Вдохнуть еще раз этот особенный, родной запах. Каждый ребенок знает свою маму. Каждый любимый ребенок...

Ее голос, глаза, руки, запах, ее улыбку. И все это дарует ему ощущение безопасности.

Мама рядом.

Ничего плохого случиться не может.

Яна последний раз поцеловала сына, подмигнула Мишке и Машке. Помахала рукой Топычу. Они все уже были в вагоне, и только они с Гошкой обнимались на перроне, не в силах оторваться друг от друга.

- Люблю тебя, сынок...

Последний поцелуй во влажные от слез щечки - и решительное движение руки. Как же тяжело осознавать, что она никогда, никогда его больше не увидит.

Какое же это страшное слово - никогда.

Но Гошка будет жить!

Он будет жить, радоваться, учиться, смеяться, потом женится и у него будут дети. А у нее внуки. Она их и не увидит никогда (опять, опять это жуткое слово), но разве это важно?

А может, еще и удастся договориться с Хеллой? Может, ей новая сова нужна? В Русину? Яна и на веточке посидит, она не гордая!

Яна стояла на перроне до последнего. Пока паровоз не превратился в точку. Порка даже дым не растаял в синей дали. А потом повернулась к Валежному, который не трогал ее. До последней секунды не трогал, давая пережить и разлуку, и боль утраты...

- Что у нас по плану, тор генерал?

- Ваш приезд, ваше императорское величество.

- Замечательно. Только принесите мне чистый бинт.

Левая рука болела немилосердно. Шпилька пробила кожу и вонзилась глубоко в ладонь. А стоило ее выдернуть - потекла кровь. Впрочем, Яна была рада этой боли. Она очень хорошо отвлекала от душевных терзаний.

Гошка, сын мой родной...

Один раз я предала тебя.

Один раз поставила свои интересы вперед твоих.

Больше я так не поступлю. Даже если я сломаюсь, это неважно. Важно, что у тебя все будет хорошо. А я... а мне уже и немного осталось. Месяца три, не больше. Лето наступает...

***

- Почему!?

Гошка ревел от души, и не собирался сдерживаться. Сложно разлучаться с мамой.

И взрослому-то сложно, а уж маленькому...

Федор Михайлович плюнул на все. На титулы, на звания, на то, что Гошка - Воронов, может, единственный наследник династии...

Алексеев?

Да кто там будет слушать какого-то Алексеева? Тьфу на него три раза!

Купец подхватил мальчишку, прижал к себе покрепче, и как мог убедительно заговорил.

- Гоша, сынок, она приедет.

- Правда?

- Она обещала?

Гошка всхлипнул и покачал головой.

- Н-нет... мама сказала, что все для меня сделает. И любить будет. А когда заберет - не сказала.

Федор Михайлович скрипнул зубами.

Все он знал, все понимал, но тора Яна! Неужели нельзя было соврать малышу!?

И тут же сам себе ответил.

Нельзя.

Рано или поздно дети вырастают. Понять ложь они могут, но простить?

Никогда.

- Это потому, Гоша, что ей сейчас очень трудное и страшное дело предстоит. Страну с колен поднимать - не выдох сделать...

- Знаю. А еще мама сказала, что я - ее уязвимое место. И ради меня она что угодно сделает.

- И это не тайна. А потому побереги себя, малыш. И я тебя поберегу.

Гошка длинно вздохнул и прижался поближе к купцу. Федор Михайлович погладил короткий хохолок на макушке мальчика.

- Все можно исправить, пока мы живы, Георгий. Все можно исправить.

- Правда?

- Правда.

Только вот утешить мальчика могли совсем другие слова.

Что мама придет, заберет его, что все будет хорошо. А их-то Федор Михайлович и не мог произнести. Словно горло петлей сдавило.

- Давай помолимся, Георгий. Чтобы все у нее получилось.

- Д-да... пусть все п-получится...

- Твоя мама все сделает, чтобы вернуться за тобой. Она тебя любит. Просто так уж получается, родись она в обычной семье, было бы и легче, и проще. Но кровь диктует и спрашивает. Тора Яна могла бы предать, уйти, сбежать, но тогда бы она не была твоей мамой. Она бы сломалась, и ты первый, рано или поздно, не простил бы ей этого поступка. Как рано или поздно не простишь себе какой-то слабости. Ты ведь не просто Алексеев, ты еще и Воронов. А власть - это не право. Это ответственность.

И снова Гошка не стал возражать.

Любит... мама постоянно говорила, как она его любит. И не просто говорила - доказывала делом.

Мамочка, я тебя тоже люблю. Побереги себя, пожалуйста...

***

Тор Изюмский мерил шагами площадь.

Нервничал.

Когда Валежный прислал ему письмо, он и глазам-то своим не поверил. Чудо?

Больше, чем чудо!

Или - подделка? Мистификация?

Это тоже возможно... верить не хотелось, но Валежный был до боли, до крови предан Русине. И если для того, чтобы она жила, нужна фальшивка... он не поленится таковую состряпать.

Или все же?

Ответа не было.

Николай Николаевич так и не смог замереть на одном месте. Только когда медленно подкатил к перрону паровоз, тянущий шесть вагонов, он опомнился, встряхнулся - и вытянулся по стойке смирно.

Грянул марш.

Медленно, словно время вдруг стало киселем, сквозь который продирались липкие жирные мухи, очень медленно двое солдат соскочили на перрон, приоткрыли дверцу и приставили лесенку.

И замерли на-караул.

Первым из вагона молодцевато выскочил тор Валежный. И Николай Изюмский, глядя в его глаза, вдруг успокоился.

А ведь и верно.

Все будет хорошо?

Она выпрыгнула из вагона так легко, словно ничего не весила. Женщина не стала медленно спускаться по лесенке, придерживая пышную юбку, да и юбки никакой не было.

А что было?

А был тот самый брючный костюм. Да-да, тот самый, пошитый еще в Ирольске, и проехавший с Яной через всю Русину. Валежный уговаривал ее надеть нечто "более приличествующее статусу", но генерала разгромили подчистую. Может быть, впервые в жизни.

Яна насмешливо подняла бровь и поинтересовалась, как ей в платье воевать, убегать, падать, перекатываться, стрелять...не желает ли тор генерал опробовать сие? Не на себе, так на ком-то из своих людей.

Ах, не придется защищаться?

Тор генерал, мой отец тоже так думал.

Валежный понял, что не победит, и проявил мудрость полководца. Пошел в обход.

Яна отказалась от платья?

Ну так сделаем все возможное, чтобы она в остальном не отходила от канона. Найдем куафера, который уложит волосы в сложную прическу, найдем драгоценности, которые соответствуют статусу, не кольца, кольцо может быть лишь одно, но серьги? Возможно, колье?

Да и костюм костюму рознь, закажем попросту мундир для ее императорского величества. А что?