П-838 презрительно подняла морду:

– Говорил. Это енотиха, и она надеялась покрыть ежевичные пятнышки Юли склизкими болотными поцелуями.

– Тьфу! – Н-211 закатил глаза так сильно, что едва не перевернулся.

– Это оскорбление наших предков, – грозно прорычал низкий голос.

П-838 вздрогнула, а О-370 навострил уши.

Это рычал А-947, через две норы от них. Его силуэт неясно виднелся за сетчатыми стенами. Альфа был на три зимы старше лисёнышей. Мех у него был яркий, как жёлудь, острые уши черны, как ночь, а кончик хвоста белый, будто луна. Глаза пылали огнём под красным светом обогревателей.

– Булькожажд мог бы запросто перекусить этого енота, словно мышонка, – сказал А-947, кривя над клыками губы. – Он мог бы обратить свои зубы против Юли и Мии, в один миг превратить их в месиво шерсти и крови. Юли повезло выбраться из болота всего лишь без одной лапы.

О-370 ухмыльнулся, глядя на Н-211, который ухмыльнулся в ответ. Это уже больше походило на правду.

– Если бы ты, Триста семидесятый, знал, какая на самом деле была у них жизнь, – рычал А-947, – твой хвост перестал бы вилять.

О-370 резко вытянулся по стойке смирно и сел на хвост, чтобы тот не вилял.

Лис-альфа уставился в зияющую темноту между деревьев:

– У тебя коченеют уши, у тебя кровоточат лапы, а хвост разрывается надвое. Голод терзает тебя изнутри так сильно, что рёбра хрустят при каждом вдохе.

– Фу! – сказала П-838.

А-947 впился красным взглядом в О-370:

– Каждая тварь в лесу вынюхивает твой след. Каждый барсук. Каждая сова. Каждый коралловый аспид. Все они ждут не дождутся, когда ты на мгновение потеряешь бдительность, и тогда они утащат тебя во тьму, вскроют живот и полакомятся твоими потрохами. Р-Р-РА-А-А!

Альфа стремительно прыгнул на сетку, и лисы – все трое, даже П-838 – вздрогнули.

– Ха-ха-ха! – утробно расхохотался А-947. О-370 облегчённо прыснул.

– Вот, Восемьсот тридцать восьмая, как надо из них изгонять всю дикость, – сказал А-947. – И тогда, как только настанет час, они с признательностью войдут в Белый сарай.

О-370 посмотрел сквозь сетку на Сарай, который стоял на краю лужайки напротив фермерского дома. Краска на стенах Сарая была яркая, точно облака в сентябре. Крыша сияла золотом даже ночью. Когда выпадал снег и рыжие лисьи шубки становились густыми, Фермер уводил в Сарай всех недоростков и омег, и там, в Сарае, они воссоединялись с предками. Там, в Сарае, Н-211 и О-370 станут лакомиться персиками и сороконожками и бесконечно нежиться под тёплым мехом у мам и пап, у бабушек и дедушек, у прабабушек и прадедушек.

Некоторые альфы и беты останутся в сетчатых норах и станут рассказывать истории о Мии и Юли новым лисёнышам, только что из щенячьих загонов.

– Мы рассказываем эти истории не за тем, чтобы вас напугать, – сказал А-947. – Мы рассказываем, чтобы вы знали, какой была жизнь до Фермы. Чтобы вы понимали, как вам повезло оказаться здесь.

О-370 перевёл взгляд с леса на проволочную сетку, которая защищала его от жестоких существ, что обитали в лесной чаще. В зябком воздухе угасающих осенних дней он чувствовал, как тепло от обогревателя растекается по ушам. Он попытался обнаружить в себе признательность к Ферме со всеми её удобствами. Но признательность не приходила.

Лис-альфа с гордостью оглядел Ферму:

– Жертвы, принесённые Мией и Юли, привели нас сюда. В это место, которое гораздо дороже Венцового леса. – Он кивнул на фермерский дом. – Такие люди, как Фермер или Мисс Поттер, дают нам тепло, дают крышу над ушами, дают в изобилии пищу. За это мы им обязаны – мы обязаны стать ручными.

Из множества историй о Мии и Юли история с Беатрис Поттер нравилась О-370 меньше всего. Добрая женщина привела Мию из мрака дикой природы к свету собственной хижины, окружила молодую лисичку заботой, кормила её, а потом вновь отпустила от себя на поиски приключений.

Скучища.

В самые сокровенные минуты О-370 боялся, что Белый Сарай – это тоже скучища. Что там настанет конец всем приключениям.

– У тебя-то по-прежнему на усах дикость, я знаю, – сказал А-947, обращаясь к О-370. – Не беспокойся. Мы избавим тебя от неё. Будем рассказывать истории так, как случилось на самом деле. Со всей кровью, кишками и оторванными лапами.

Рот О-370 дёрнулся в подобии улыбки, и А-947 отвёл от лисёныша налитый красным взгляд.

– Продолжай, Восемьсот тридцать восьмая. – Альфа улёгся поудобнее в своей норе.

– Хорошо, ладно, – прошептала П-838. – Енотиха никогда не признавалась Юли в своей неугасимой любви. Но если бы Юли поглубже заглянул к ней в глаза, он увидел бы в них тень тоски – как если бы только он мог заполнить бездонное болото её души.

– Разбуди меня, когда это закончится, – проворчал Н-211.

О-370 ещё разок принюхался к лесу, надеясь на слабый запах жёлтого, или лилового, или снежного меха, или болотного дыхания. Но приключения, как всегда, оставались там, куда его нюх проникнуть уже не мог.

ДЗИНЬ! ДЗИНЬ! ДЗИНЬ! ДЗИНЬ!

– Наконец-то! – вскочил на лапы Н-211.

Бряцание черпака по ведру с едой вызвало среди лис Фермы переполох, и, поскуливая, все вышли вперёд в своих сетчатых норах. У О-370 потекли слюнки и зачесалось ухо. И все мысли о Белом Сарае растворились в голодных повизгиваниях, которые разносились по Ферме в предвкушении еды.

– ПОРА ЕСТЬ!

Ферн, дочка Фермера, шла с ведром вдоль сетчатых нор и черпак за черпаком бросала сквозь ячейки хлюпающее красное месиво. Лисы грызли окровавленные кусочки – кому доставались жабры, кому – куриная ножка, а иногда попадался и глаз.

Фермер наблюдал за всем, стоя в дверях дома – тёмная тень в прямоугольнике света.

– Сетку проверь! – крикнул он дочери.

Ферн сунула пальцы в проволочные ячейки, побренчала и двинулась дальше вдоль нор.

Чем ближе бряцала ведром Ферн, тем громче поскуливал О-370, тем сильнее перебирал лапами. Ферн дала двойную порцию П-838 и её нерождённым щенкам и подошла наконец к самым дальним норам. Мелькнул черпак, и еда пролилась дождём вокруг О-370 и его двоюродного брата.

Н-211 немедленно принялся за лакомство, а О-370 прижал ухо к сетке.

– Привет, малыш! – улыбнулась Ферн.

Она протянула руку за деревянный каркас, который удерживал норы, и повесила ведро на гвоздь, который торчал сбоку. Потом подняла руку вверх, просунула пальцы в сетку и почесала О-370 ухо возле бирки.

Из горла О-370 вырвалось ворчание, а глаза облегчённо затрепетали. Ногти у Ферн были длинные и немного пахли куриным жиром. О-370 так и подмывало облизать их начисто, но зудящее ухо оказалось важнее пустоты в желудке. Лисёныш прижал голову к пальцам девочки.

– О-о-о, – протянула она, – да ты сегодня уж совсем ласковый!

Ухо возле бирки чесалось всегда, сколько О-370 себя помнил. Прокол – острый и белый, – от которого глаза вылезали на лоб, стал самым первым воспоминанием. Ухо дёргалось и кровоточило, а он смотрел в яркое голубое небо, впервые осознавая боль и красоту мира.

Когда Ферн перестала чесать, зуд ещё не унялся. О-370 тяжело застучал задней лапой, дотягиваясь до основания уха и пытаясь доделать начатую работу. Но, в отличие от ногтей Ферн, его неуклюжие когти никак не могли добраться до бирки.

– Папа! – крикнула Ферн в сторону дома. – Можно, мы этого оставим?

О-370 навострил уши. Неужели вместо Сарая он отправится жить в фермерский дом? Ферн – девочка милая. И голосок у неё приятный, будто осенний ветер, и от неё всегда пахнет лимонным мылом. Что может быть лучше, чем стать её любимцем? Только отправиться на поиски приключений.

Тень Фермера покачала головой:

– Ты ведь знаешь ответ.

– Ну, пожалуйста! – взмолилась Ферн. – Я этого надрессирую, правда! Я его научу, чтоб не писал на ковёр!

Фермер погладил подбородок.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, но ты ведь ещё не зашила мои тёплые кальсоны, которые разодрал предыдущий.