Через минуту он закончил. Он умыл лицо холодной водой, вытер бумажными полотенцами. Посмотрел в зеркало и подумал: Барстад. Пока что он не мог прикасаться к ней. Если еще одна блондинка исчезнет, полиция сойдет с ума. Ему придется подождать. Никаких свитеров. Нет новой одежды. Но, может быть, подумал он, женщине удастся заняться настоящим сексом. Это было бы иначе.
Но он все еще чувствовал ее особое очарование, ее белокурость. Он чувствовал это в своих руках и в венах, пульсирующих в его горле. Он сильно хотел ее. И он получит ее, подумал он.
Рано или поздно.
2
ЗИМА была не особенно холодной, и снега было мало; но казалось, прошли месяцы с тех пор, как они в последний раз видели солнце. Уличные фонари все еще горели в пять часов, и с ежедневным циклом оттепели и заморозков сырость поднялась из-под земли, как нашествие упырей.
Лукас Дэвенпорт посмотрел через окно кафе на капли дождя, убивающие себя на пустой палубе у реки, и сказал: «Я больше не могу терпеть дождь. Я слышал его весь день в окнах и на крыше».
Женщина за столом кивнула, и он продолжил. «Вчера я был в здании суда и смотрел на тротуар. Все в плащах и парках. Они были похожи на тараканов, снующих в темноте».
— Еще две недели до весны, — сказала женщина через стол. Уэзер Каркиннен допила суп из дикого риса и промокнула губы салфеткой. Она была невысокой женщиной с небольшой копной волос, которые она стряхнула с вязаной вручную шапочки для часов со снежинками по бокам. У нее был кривой нос, широкие плечи и ровные голубые глаза. — Вот что я тебе скажу: глядя на реку, мне становится холодно. Она все еще выглядит как зимняя река».
Лукас смотрел на реку и огни Висконсина на противоположном берегу. — И пахнет не так уж хорошо. Как мертвый карп.
«И черви. Однако орлы выбыли. Спуск по реке».
— Нам нужно выбираться отсюда, — сказал Лукас. «Почему бы нам не отправиться в плавание? Потерпите пару недель. . ».
«Я не могу. У меня запланировано восемь недель», — сказала она. — Кроме того, ты не любишь плавать. В прошлый раз, когда мы были на большой лодке, ты сказал, что это было похоже на вождение дома на колесах.
— Ты неправильно помнишь, — сказал Лукас. Он помахал официантке и указал на свой пустой стакан из-под мартини. Она кивнула, и он снова повернулся к Уэзер. «Я сказал, что это все равно, что ехать на фургоне по Северной Дакоте со скоростью семь миль в час. Разве что менее интересное.
У Уэзер был стакан белого вина, и она повертела его между пальцами. Она была хирургом, и у нее были мускулистые руки хирурга. «А как насчет этой женщины, которую задушили? Почему бы тебе не помочь с этим?»
— Это решается, — сказал Лукас. — Кроме того, я…
— Это было давно, — перебила Уэзер. «Когда они нашли ее? Прошлые выходные?"
— В прошлое воскресенье, — сказал Лукас. "Занимает много времени."
«Неделя, и что у них есть? Что-нибудь? И она уже была мертва восемнадцать месяцев, когда ее нашли.
"Понятия не имею. Я не знаю, что они получили. Вы знаете, что я знал ее родителей?
«Нет, я этого не делал».
«Они пришли ко мне, когда она пропала, попросили о помощи. Я обзвонил всех, поговорил с некоторыми людьми. Половина из них думала, что она ушла на Побережье, другая половина считала, что она мертва. Никто понятия не имел, кто это сделал. Все, что они знали, это то, что она ушла, и не похоже, что она планировала уйти. . . . Кроме этого, у нас был почтовый индекс. Ничего."
«Так почему бы не войти в него? Это тот случай, который тебе нравится. Вам предстоит кое-что выяснить. Это не какой-то придурок, сидящий на кухне с банкой Schlitz на коленях и ожидающий, когда копы его арестуют».
«Я не хочу связываться с кем-то, кто пытается выполнять работу», — сказал Лукас. Он яростно тер старый шрам, бежавший по его лбу через бровь к щеке. Это был крупный мужчина, широкоплечий, смуглолицый, почти индейский, но с небесно-голубыми глазами. Он беспокойно ерзал на стуле, словно тот мог сломаться под его тяжестью. «Кроме того, знание ее предков усложняет задачу. Сбивает меня с центра. Мне становится плохо».
— О, чушь собачья, — сказал Уэзер. — Ты хандришь, ища сочувствия. Может быть, тебе стоит позвонить как-ее-имя. Она, вероятно, проявит к вам некоторое сочувствие.
Лукас намеренно неправильно понял ссылку на «как-ее-имя». «Или горшок. Если бы она не проявила ко мне сочувствия, она могла бы дать мне горшок».
Голос Уэзер стал угрожающе тихим. — Я не это имел в виду .
Конечно, она этого не сделала, но Лукас тоже мог играть в эту игру. — О, — сказал он и попробовал свою очаровательную улыбку. Но его очаровательная улыбка почти никогда не исчезала: его глаза могли быть очаровательными, но его улыбка только заставляла его смотреть сурово.
Романтические отношения были как шестеренки в старых карманных часах, подумал Лукас, глядя через стол на Уэзер. Они постоянно вращались, одни шестерни маленькие и быстрые, другие больше и медленнее. Самое важное в его жизни, его отношения с Уэзером, лениво переходили к чему-то серьезному.
Когда-то они собирались пожениться, но это рухнуло, когда Везер был взят в заложники сумасшедшим байкером из-за дела, над которым работал Лукас. Там была засада, и байкер был убит. Погода была. . . ушел прочь; оставила свое свадебное платье висеть в шкафу в спальне Лукаса. Они были в разлуке несколько лет, а теперь снова встретились. Они были в постели уже два месяца, но ничего не было сказано. Пока никаких окончательных обязательств, никаких ультиматумов или «надо поговорить». Но если что-то пойдет не так снова, это будет конец. Теперь о пересмотре переговоров не могло быть и речи, если бы произошел еще один срыв. . . .
Лукас любил женщин. Большинству из них, за некоторым исключением, он нравился в ответ. Достаточно, чтобы он нравился ему достаточно, чтобы заставить вращаться пару шестерен одновременно. Прошлым летом у него была быстрая и приятная интрижка с гончаром. Примерно в то же время его старая подружка из колледжа переживала разрыв своего многолетнего брака, и он снова начал с ней разговаривать. Это не закончилось. Не было ни свиданий, ни секса, ничего, кроме разговоров. Но Кэтрин была той шестерней, которая больше всего беспокоила Уэзер.
