Как же тут сохранить спокойствие!

– Эй вы, дурни! В колодец ведь упадёте! – всполошился Гарафи.

Но тут козлят спугнула промчавшаяся мимо легковая машина. «Никак, секретаря райкома, – подумал Гарафи, проводив её глазами. – Наверное, за Гали пришла. После чая надо зайти к нему, попрощаться».

Поблизости послышались мужские голоса. Гарафи повернул голову и увидел предколхоза, а рядом с ним Гали-абзы. Они шли вдоль улицы, прячась в тени садов, и громко переговаривались. «Ай, лёгок на помине, значит, долгая жизнь предстоит ему», – порадовался за своего друга юности Гарафи и, поднявшись со скамейки, стал поджидать их.

– Как дела, Гарафи? Что, решил посидеть перед дорожкой, посмотреть на колхозную улицу? – улыбаясь, спросил председатель.

– Вот именно, – закивал головой Гарафи, – чтобы дать душе успокоиться.

– А что, всё-таки неспокойно на душе? – спросил Гали-абзы.

– Да, есть немного. Вроде как бы облачком заволокло.

Ханафи попросил Гарафи зайти попозже к нему в правление и тут же ушёл. Он торопился. А Гали-абзы с Гарафи присели на скамеечку.

– Облачком, говоришь, заволокло? А всё же снова потянуло тебя в дальние края?

Гарафи тихонько усмехнулся.

– Решил, съезжу в последний раз, пока ещё не совсем сбросили со счетов. А то, глядишь, скоро по старости и на работу перестанут звать. Теперь ведь стариков берегут.

Гали-абзы снял фуражку, вытер платком бритую голову.

– Рано ещё нам стариться, Гарафи.

По лицу Гарафи с рыжими короткими усиками промелькнула лёгкая тень.

– Это, конечно, так, Гали, да годы идут… Как бы ни хотелось, а не вернёшь те молодые годы, когда мы с тобой отправились записываться в Красную гвардию.

– Не забываешь те времена? – улыбнулся Гали-абзы. – А помнишь деньки, когда мы сбрасывали Врангеля в Чёрное море?

– Разве такое можно забыть, Гали!

В молодые годы Гали и Гарафи были друзьями. Правда, росли они не вместе. Родители Гали, лишь только поженились, уехали из деревни в Сибирь, на заработки. Они переезжали с шахты на шахту, с прииска на прииск. Их единственный сын Гали родился на одном из сибирских рудников. В бараках, среди шахтёров, и прошло детство и отрочество Гали. С малых лет собственными глазами видел он, что такое борьба рабочих с хозяевами. События 4 апреля 1912 года оставили в его душе след на всю жизнь и определили его дальнейшую судьбу. Среди шести тысяч шахтёров, выступивших против страшного гнёта владельцев Ленских приисков, английских капиталистов, был и отец Гали – Галиулла-абзы. За ним увязался на демонстрацию и Гали. Рабочие шли без оружия. Мальчишки то убегали вперёд, то снова возвращались к своим родителям. Они-то и сообщили, что у конторы выстроился отряд жандармов. Но отцов не остановило это, они шли и шли, только лица у них всё больше темнели. И вдруг раздались ружейные выстрелы. Гали не сразу сообразил, что произошло. Он видел, как отец, схватившись за грудь, покачнулся и упал лицом в снег, видел, что народ побежал. Перепуганный Гали тряс отца за плечо.

– Папа, вставай, скорей… стреляют! – кричал он.

Но отец почему-то не вставал.

И вот мёртвое тело отца несут домой.

Ночью тринадцатилетний Гали исчез из барака. Набив карманы камнями, он долго кружил возле дома, где жило начальство шахты. Улучив момент, он незаметно проскользнул мимо сторожей. Раздался звон разбитого стекла…

Вскоре после этого и очутился Гали в Сугышлы, – потрясённая потерей мужа, мать Гали решила вернуться в родные места.

А Гарафи – тот родился в Сугышлы. Здесь же, в этой тихой деревне, прошли его детские и отроческие годы. Родители его были не то чтобы богатые, но и не очень бедны. Была у них одноглазая лошадь, коровёнка и крытый соломой домишко. В этом-то доме и растили родители своего единственного сына Гарафи, в окружении многочисленных младших и старших сестёр, думая, что он посвятит всё своё будущее приумножению родного дома.

Но волны революционного движения, с новой силой поднявшегося после Ленского расстрела и завершившегося Октябрьской революцией, докатились и до далёкой деревни Сугышлы.

Когда среди крестьян Сугышлы распространилась весть, что в Бугульме формируются отряды Красной гвардии, Гали тут же решил идти в Бугульму. Вслед за другом после долгих колебаний поднялся и Гарафи. Но сомнения беспрестанно точили его сердце, как мышь точит дерево. Идёт Гарафи, идёт, да вдруг и скажет:

– Всё у меня перед глазами отец и старуха мать. Болит у меня за них душа.

А Гали, усмехаясь, отвечает:

– Что же, может, вернёшься, если так?

Молчит Гарафи, шагает, опустив голову. Потом снова за своё:

– Кто им теперь вспашет землю?

Гали снова с шуткой:

– Говорю, возвращайся назад. Так уж и быть, буду бить буржуев и за тебя, и за себя.

Их приняли в отряд. Но Гарафи вскоре заболел, попал в лазарет, а оттуда в деревню. Гали же остался в Бугульме. Нелегко ему там досталось. Во время кулацкого мятежа его, избитого до полусмерти, волокли привязанным к хвосту необъезженной лошади. Но всё же друзья снова встретились в армии, хотя и после продолжительного перерыва. Вместе гнали они белых до самого Томска, потом громили Врангеля, сбросили его в Чёрное море. Гали уже был командиром. Тут Гарафи был ранен. Расставались они под высокими крымскими чинарами.

– Смотри, не хлопай ушами, когда вернёшься в деревню, друг Гарафи, не жалей сил для нашей советской власти. Возможно, кулаки, измывавшиеся тогда надо мной, и сейчас ещё там, притаились, сменили обличье. Если придётся встретить, расправься с ними, как полагается бойцу Красной Армии, – напутствовал друга Гали. И тут же тяжело вздохнул. – Нет, ты не сможешь. Уж очень ты тихий человек, Гарафи. Если тебя тянуть, ты не отстанешь, идёшь и неплохо идёшь. А оставь тебя один на один с самим собой, встанешь и будешь стоять, как слепой баран.

Верно сказал тогда Гали. Вернувшись в деревню, Гарафи снова уцепился за свою одноглазую лошадёнку да за соху. Прошли годы. Гарафи не раз уезжал из деревни, пробовал пытать счастья на стороне. Многие из выехавших вместе с ним парней устроились и прочно осели: кто на шахте, кто на золотом прииске, кто на заводе. А Гарафи снова и снова возвращался в деревню. Как-то однажды, расспрашивая приехавшего из Казани уполномоченного, он услышал фамилию Гали. Гали, оказывается, стал большим человеком, работает в Казани, но здоровье его из-за фронтовых ранений подорвано. Где только, на каких курортах не лечили его – толку было мало. Врачи рекомендуют ему вернуться в деревню, жить и работать в более спокойной обстановке.

А вскоре после этого в стране началась коллективизация, и Гали сам попросился в Сугышлы. И тотчас же по приезде – разве настоящий коммунист думает о покое? – начал разговор об организации колхоза. Об этом же он часами говорил и с Гарафи, и тот опять, как нитка за иголкой, потянулся за Гали.

– Ладно, отдаю тебе поводья, Гали. Не могу я тебе не поверить, – говорил он.

В «Красногвардейце» Гарафи-абзы работал старательно, жизнь его заметно улучшилась. Он поставил дом-пятистенку, надворные постройки, понакупил обнов семье, кое-какой мебели. Дети его стали ходить в школу. Изменился Гарафи и внутренне. Исчезли бесконечные заботы, которые одолевали его, когда он вёл единоличное хозяйство. Покончено было с осточертевшими ему самому вечными сомнениями да раздумьями, с постоянно грызшей его по ночам неуверенностью в завтрашнем дне. Даже в движениях чувствовалась какая-то небывалая лёгкость, словно ему скостили десяток лет. Среди односельчан росло уважение к нему, на собраниях прислушивались к его советам.

Конечно, годы не прошли бесследно. Гарафи стал заметно солиднее. На голове появилась плешь, засеребрились виски. Он приобрёл степенную привычку ходить, заложив руки за спину. Но сдаваться ещё не собирался. И когда услышал, что пришла бумага с просьбой выделить из колхоза рабочих, сам пошёл к председателю и попросил включить его в список…

Таков был жизненный путь этих двух людей, дружно беседовавших, сидя рядышком на скамейке.