«Тук-тук-тук!»

Даже понимая, что остаться незамеченным уже не получится, я по-прежнему медленно выкручивал задрайку, стараясь приглушить звуки окислившегося механизма. Наконец, приоткрыв дверь на скрипучих петлях, я выглянул в тоннель: никого. Распахнув ее, я развернулся и наклонился за вторым баллоном. А ворота снова огласили потусторонний призыв:

«Тук-тук-тук!»

Он звучал мягко, даже как-то жалобно, как будто кто-то скромно просил разрешения войти. Я оставил баллон и приблизился к воротам, почти прильнув к ним ухом. Дождавшись очередного постукивания, я поднял руку и костяшками пальцев, под плотной перчаткой, простучал ответное:

«Тук-тук-тук!»

Нежданно ворота сотряс удар такой мощи, словно их пытались вышибить тараном. От неожиданности я отскочил назад, не отводя глаз от створ, и попятился к двери, раскинутыми руками стараясь нащупать проем. Мои ноги нашли его первыми: споткнувшись о порог, я вывалился спиной назад в тоннель и с головой ушел под воду. Беспомощно барахтаясь, словно тонущий с камнем на спине, я с трудом перевернулся лицом к полу, уперся в него руками, встал на колени и вытолкнул чертов баллон спиной, вскидывая из воды голову и наполняя легкие затхлым, но столь желанным воздухом. Мотнув головой, как конь гривой, я избавился от воды на лице и вскочил на ноги. Перегнувшись через порог в чистилище, я ухватил второй баллон обеими руками, выдернул его в тоннель, и с грохотом захлопнул дверь! Мгновенно закрутив маховик, я в изнеможении припал к двери плечом, восстанавливая дыхание и успокаивая обезумевшее сердце. А оно камнем ушло в пятки, когда уже сама дверь, только что мной задраенная, разразилась отчетливым потусторонним:

«Тук-тук-тук!»

Подхватив второй баллон и не обращая внимание на его тяжесть, я бросился прочь от проклятых ворот, прочь от треклятой двери, прочь из этого дьявольского тоннеля! Ни разу не остановившись, я преодолел весь его изгиб и вышел на финишную прямую, увидев спасительный маяк. Как я оказался в ризнице, как задраился изнутри, как сбросил баллоны – я уже не помнил. В тот миг мной владело одно единственное желание: излить хоть кому-нибудь свой ужас, выплеснуть хоть на что-нибудь свою злобу и беспомощность. В помешательстве я подбежал к столу с инструментами, схватил первую попавшуюся железяку и вперил бешеный взгляд в серую штукатурку стен, выискивая на них хоть самую малость свободного пространства…

Меня разбудил полуденный выстрел. В келье было темно. Я зажег ночник и огляделся, потирая глаза: в памяти незамедлительно ожили события и переживания прошлой ночи, но память отказывалась сообщить мне о том, как я добрался до кельи. И все же, после возвращения в ризницу, мне, по-видимому, хватило сил переодеться, или – забрать цивильную одежду с собой, потому что она хаотично валялась тут же, на полу.

Часы в кают-компании пробили двенадцать ударов, и до меня донесся звук работающего телевизора. Казематы снова наполнял запах ладана и аромат чего-то съестного и аппетитного. И мой желудок тотчас же сообщил мне о том, насколько я голоден. Одеваясь, я терзался вопросом: «рассказывать старику о произошедшем со мной ночью или нет?», и поймал себя на слове «старик». Выглядел и держался Харон для своих лет – хоть я еще и не знал их полного числа – весьма неплохо. И назвав его стариком, я не желал оскорбить его почтенный возраст. Так обычно говорят сыновья о своих отцах «мой Старик». Я не был Харону сыном, а он – мне отцом, но такое обращение к нему, пусть и мысленное, мне понравилось.

Я вышел в кают-компанию. По телевизору шел отечественный фильм.

– Доброе утро! – поприветствовал меня наставник. Он сидел на стуле, повернувшись к телевизору и попыхивал трубкой.

– Доброе! – согласился я, не будучи уверенным, что оно на самом деле доброе.

– Завтрак на кухне, – сказал Харон. – Все горячее.

Сперва я заглянул в душевую, чтобы умыться, и посмотрел на свое отражение в зеркале: впавшие глаза с темными кругами и осунувшееся лицо. Потрогав щетину на щеках и подбородке, я махнул рукой: «не сегодня!». Давеча, знакомя меня с удобствами, Харон показал и мои туалетные принадлежности, доставленные со всеми полагавшимися мне вещами, но бриться сейчас у меня не было ни сил, ни желания. Умывшись, я навестил кухню и вернулся в кают-компанию с запоздалым завтраком английских джентльменов: овсяная каша, вареное яйцо в подставке, тосты с маслом и апельсиновый сок.

– Вот оно, наше единственное окно в мир, – указывая на телевизор, вздохнул Старик.

На экране мужчина в летах, бурно жестикулируя, разговаривал по телефону:

«А кто не пьет?! Назови! Нет, я жду!! Достаточно. Вы мне плюнули в душу!…»

– Хотел спросить, – приступив к завтраку, сказал я, – а… амнистия нам не полагается?

– Амнистия?! – Харон вскинул брови и чуть не выронил трубку изо рта. – Друг мой, здесь я пережил смерть Сталина, круглые годовщины победы в Великой Отечественной, смерть Брежнева и много чего еще, но меня, как видишь, амнистии не коснулись. Да и как ты себе это представляешь? Случается, конечно, что убиенных реабилитируют, но ведь никто из них не воскресал…

Харон перевел взгляд на икону, перекрестился и едва слышно промолвил:

– Прости, Господи! – и вернувшись ко мне взглядом, продолжил уже в голос: – А мы с тобой расстреляны, как-никак. Нет, Парень, амнистия – это не про нас, увы.

Поднявшись со стула, Харон убавил громкость телевизора и подошел к одному из книжных шкафов. Перебрав корешки книг на нескольких полках, он достал увесистый том, вернулся за стол и положил книгу передо мной.

– Почитай на досуге, – порекомендовал он, – очень увлекательная история.

Слово «наследник» в названии книги вызвало мой живой интерес. А изображение на обложке обещало приключение в духе Стивенсона.

– Спасибо, – поблагодарил я, и поинтересовался: – А почему именно эта книга?

– Видишь ли, этот роман был написан через несколько лет после завершения войны… И написан он был в сталинском лагере. Война хоть и закончилась, но времена то были жестокие. Я и сам угодил в ту же мясорубку. Вот только мне, так сказать, повезло, а автору романа – нет. Хотя впоследствии судьба ему благоволила, и во многом благодаря написанному им роману. В лагерях, как ты понимаешь, приходилось несладко. Многие заключенные гибли. Кто-то – накладывал на себя руки. Но автор не сдался. Он нашел свой смысл и выжил. Подробнее ты сам почитаешь, в конце книги об этом говорится. Так что, даже сама история написания этого романа – увлекательное приключение.

– Спасибо, – повторил я. – Обязательно прочитаю.

– Глядишь, – улыбнувшись, продолжал наставник, – может и о нас кто-нибудь напишет.

– Если и напишет, – вздохнул я. – кто ж в такое поверит?

– Ну, – Харон пожал плечами, – поверят или нет, время все расставит на свои места. К слову о приключениях…

Он подождал пока я допью сок, заканчивая завтрак, и спросил:

– Я так понимаю, твой ночной поход без них тоже не обошелся?

Меня вновь бросило в жар.

– Откуда ты знаешь? – недоумевая, спросил я.

– Убери со стола и пойдем-ка со мной.

Харон поднялся, выключил телевизор и вышел в коридор. Я отнес посуду на кухню и проследовал за моим провожатым к ризнице: открыв дверь, он пропустил меня вперед. Я отказывался верить своим глазам: инструменты и ветошь с рабочего стола были разметаны по всему полу; один кислородный баллон оказался брошенным у двери, ведшей в тоннель, а другой – недалеко от подъемника; мой комбинезон ярким желтым пятном обозначал собой центр помещения, валяясь на решетке под душем; а бесславным апофеозом моего буйства, от воспоминаний о котором в моей памяти не осталось и следа, являлась нацарапанная на стене надпись из нескольких слов, колющих глаз и режущих слух. Пристыженный, я попытался найти и вымолвить хоть какие-то оправдания и извинения:

– Я…

– Да ничего, Парень, – не дал мне договорить Харон. – Я и сам не без греха. Ведь здесь на стенах можно найти и мои вирши, так сказать. Указывать на них не стану, иначе со стыда сгорю.