Я был слесарь шестого разряда Я был слесарь шестого разряда, Я получки на ветер кидал, — Получал я всегда сколько надо — И плюс премию в каждый квартал. Если пьешь, – понимаете сами — Должен чтой-то иметь человек, — Ну, и кроме невесты в Рязани, У меня – две шалавы в Москве. Шлю посылки и письма в Рязань я, А шалавам – себя и вино, — Каждый вечер – одно наказанье, И всю ночь – истязанье одно. Вижу я, что здоровие тает, На работе – все брак и скандал, — Никаких моих сил не хватает — И плюс премии в каждый квартал. Синяки и морщины на роже, — И сказал я тогда им без слов: На фиг вас – мне здоровье дороже, — Поищите других фрайеров!.. Если б знали, насколько мне лучше, Как мне чудно – хоть кто б увидал: Я один пропиваю получку — И плюс премию в каждый квартал! 1964 Ребята, напишите мне письмо
Мой первый срок я выдержать не смог, — Мне год добавят, может быть – четыре… Ребята, напишите мне письмо: Как там дела в свободном вашем мире? Что вы там пьете? Мы почти не пьем. Здесь – только снег при солнечной погоде… Ребята, напишите обо всем, А то здесь ничего не происходит! Мне очень-очень не хватает вас — Хочу увидеть милые мне рожи! Как там Надюха, с кем она сейчас? Одна? – тогда пускай напишет тоже. Страшней, быть может, – только Страшный суд! Письмо мне будет уцелевшей нитью, — Его, быть может, мне не отдадут, Но все равно, ребята, напишите!.. 1964 А люди все роптали и роптали «День на редкость – тепло и не тает…» День на редкость – тепло и не тает, — Видно, есть у природы ресурс, — Ну… и, как это часто бывает, Я ложусь на лирический курс. Сердце бьется, как будто мертвецки Пьян я, будто по горло налит: Просто выпил я шесть по-турецки Черных кофе, – оно и стучит! Пить таких не советуют доз, но — Не советуют даже любить! — Есть знакомый один – виртуозно Он докажет, что можно не жить. Нет, жить можно, жить нужно и – много: Пить, страдать, ревновать и любить, — Не тащиться по жизни убого — А дышать ею, петь ее, пить! А не то и моргнуть не успеешь — И пора уже в ящик играть. Загрустишь, захандришь, пожалеешь — Но… пора уж на ладан дышать! Надо так, чтоб когда подытожил Все, что пройдено, – чтобы сказал: «Ну а все же неплохо я пожил, — Пил, любил, ревновал и страдал!» Нет, а все же природа богаче! День какой! Что – поэзия? – бред! …Впрочем, я написал-то иначе, Чем хотел. Что ж, ведь я – не поэт. <Конец 1950-х – начало 1960-х> «Про меня говорят: он, конечно, не гений…» Про меня говорят: он, конечно, не гений, — Да, согласен – не мною гордится наш век, — Интегральных и даже других исчислений Не понять мне – не тот у меня интеллект. Я однажды сказал: «Океан как бассейн», — И меня в этом друг мой не раз упрекал — Но ведь даже известнейший физик Эйнштейн, Как и я, относительно все понимал. И пишу я стихи про одежду на вате, — И такие!.. Без лести я б вот что сказал: Как-то раз мой покойный сосед по палате Встал, подполз ко мне ночью и вслух зарыдал. Я пишу обо всем: о животных, предметах, И о людях хотел, втайне женщин любя, — Но в редакциях так посмотрели на это, Что – прости меня, Муза, – я бросил тебя! Говорят, что я скучен, – да, не был я в Ницце, — Да, в стихах я про воду и пар говорил… Эх, погиб, жаль, дружище в запое в больнице — Он бы вспомнил, как я его раз впечатлил! И теперь я проснулся от длительной спячки, От кошмарных ночей – <и> вот снова дышу, — Я очнулся от белой-пребелой горячки — В ожидании следующей снова пишу! Конец 1950-х – начало 1960-х «Если нравится – мало?…» Если нравится – мало? Если влюбился – много? Если б узнать сначала, Если б узнать надолго! Где ж ты, фантазия скудная, Где ж ты, словарный запас! Милая, нежная, чудная!.. Эх, не влюбиться бы в вас! <1961> «Из-за гор – я не знаю, где горы те…»
Из-за гор – я не знаю, где горы те, — Он приехал на белом верблюде, Он ходил в задыхавшемся городе — И его там заметили люди. И людскую толпу бесталанную С ее жизнью беспечной <и> зыбкой Поразил он спокойною, странною И такой непонятной улыбкой. Будто знает он что-то заветное, Будто слышал он самое вечное, Будто видел он самое светлое, Будто чувствовал все бесконечное. И взбесило толпу ресторанную С ее жизнью и прочной и зыбкой То, что он улыбается странною И такой непонятной улыбкой. И герои все были развенчаны, Оказались их мысли преступными, Оказались красивые женщины И холодными и неприступными. И взмолилась толпа бесталанная — Эта серая масса бездушная, — Чтоб сказал он им самое главное, И открыл он им самое нужное. И, забыв все отчаянья прежние, На свое место все стало снова: Он сказал им три са<мые> нежные И давно позабытые <слова>. <1961> |
