– Я сходила на обследование.

– Хорошо.

– Ну так тебе интересно, что мне сказали?

– Ну да.

– Во всяком случае никаких анатомических или физиологических отклонений нет.

– Отлично. То есть, значит, причина во мне?

– Я этого не говорила.

– Но ты имела это в виду.

– Не имела, но тебе действительно нужно сходить и сдать сперму на анализ.

Эса целиком погружается в разгрузку чистых тарелок из посудомоечной машины и непонятно, слышал ли он, что я сказала.

– Ты слышал?

– Слышал… в смысле, что?

– Так когда ты пойдешь сдавать сперму на анализ?

– Ну, схожу как-нибудь. Но на этой неделе на работе завал.

– Не будь ребенком. Тебе просто надо сходить туда подрочить. Ты сам рассказывал, как вы в армии соревновались в мастурбации – кто быстрее кончит. И скорее всего с твоей спермой все в порядке.

– Ну и зачем тогда идти?

– Надо исключить возможные причины, почему у нас нет детей. И не засирай мне, черт возьми, голову своим цейтнотом на работе! У нас нет и не может быть более срочного дела, чем зачать ребенка. Мне вот-вот стукнет сорок. И хотя Мадонна и прочие гребаные суперзвезды рожают и усыновляют детей даже в пятьдесят, для обычных людей это недоступно.

Эса, ни слова не говоря, уходит в ванную. Уже два года мы всерьез стараемся завести ребенка. И на обстоятельное обследование нам остается не больше года, а может, и того меньше, учитывая возраст. Но когда я намекаю на это Эсе, он злится. Я не хочу загонять его в угол, он не выносит конфликтов. Я заговариваю с ним через дверь туалета.

– Милый, но это же просто формальность. Убедимся, что у каждого из нас все в порядке.

– Если ребенку суждено родиться, он родится. Неужели, черт подери, ты не понимаешь такую простую вещь?

– Нет ничего стыдного в том, чтобы обратиться за помощью.

– Есть!

– И тебе это совсем не трудно. Просто сходишь сдать анализ, и неизвестный тебе лаборант исследует образец.

– Ну посмотрим.

– Я тебя уверяю, что в этих делах женщине все дается гораздо труднее.

– Не все.

– Что «не все»?

– Чувство вины.

Задним умом все крепки. Ну почему, почему мы не заделали ребенка лет десять назад? Сначала нужно было покончить с учебой. Потом – встать на ноги на работе. Предложили грант на два года, потом какую-то временную ставку. Но самой серьезной причиной отложить рождение детей была «жизнь». В смысле, что до рождения детей надо успеть еще и пожить. Интересно, что это значит?

В конце концов Эса соглашается записаться на исследование, но обсуждение этой темы в тот вечер полностью испортило настроение. Тысячу раз я гуглила причины бесплодия. В десяти процентах случаев ее не находят вообще. Стресс особенно мешает зачатию. Или плохие яйцеклетки. Видимо, в этом и дело. У меня плохие яйцеклетки. Звучит красиво!

Так, куда я должна отправить эту бумагу? После смерти близкого человека появляется куча хлопот. До самых похорон я только тем и занималась, что бегала из одного учреждения в другое, разнося бесконечные бумажки.

С Мартти в жизни было нелегко, но и после смерти он не дает расслабиться. Оказывается, надо выяснить, не осталось ли у него других детей в придачу к нашим общим. По счастью, нет. Мне, во всяком случае, и своих предостаточно. Не хватает только, чтобы меня избегали и считали сумасшедшей еще какие-то неизвестные мне люди.

Все время одолевают воспоминания. В том числе, и приятные. Мартти не был тем мужем, о котором стоило бы мечтать. Думаю, он был как раз таким, какого я заслужила. Глупо во всем винить другого.

Я аккуратно складываю фланелевые рубашки Мартина в пакет, чтобы отнести в «Красный крест». Многие годы он носил один и тот же фасон. Был похож на Линколу [24], хотя природа его не интересовала. Какое-то время Хенна и Сами стали одеваться так же, как и Мартин, вслед за какой-то неопрятной рок-звездой, признававшей только одну единственную полосатую рубашку. Решила позвонить Сами, предложить что-нибудь забрать.

– Я тут собираю отцовскую одежду. Может, возьмешь себе что-то?

– Да нет, это не совсем мой стиль.

– Ну хотя бы на память.

– Я своего старика и без рубашек хорошо запомнил. То есть… Прости, мама. Мне не надо, спасибо. Как ты?

– Я – хорошо. Что мне сделается? Ты бы, может, зашел?..

– Да, при случае. Но сейчас немного занят на работе.

Вот так. Хотя у них и вправду полно дел. Отнесу рубашки Мартина в благотворительный фонд, просто в ящик там положу. Лучше сразу с этим покончить. Вроде ведь, нет никакой такой традиции, через какое время можно отдавать вещи усопшего? Оттуда не возвращаются. Хотя Мартти был таким упрямым, что, чего доброго, еще и заявится.

Удаляю номер Мартина из памяти телефона. Чтобы не было соблазна позвонить ему из магазина, если там не окажется балканской колбасы и надо будет решать, какую купить взамен. Обычно он просил ветчинную, «Готлер». Сама я ни ту, ни другую не люблю. Кстати, теперь можно взглянуть на это по-другому. Ничто не мешает покупать то, что мне самой нравится.

Я все никак не привыкну к тому, что я – вдова. Каждое утро ставлю на стол две чашки для кофе. В магазине набираю слишком много продуктов – я ведь десятки лет покупала одно и то же. И «Хельсингин саномат» по-прежнему делю на две части – сама начинаю читать газету с рубрики «Культура». А Мартти всегда требовал себе страницы со спортом. Не то чтобы культура меня сильно интересует, просто это уже привычка.

Каждый вечер я стараюсь ничем не прогневать Мартти, хотя теперь уже трудно вызвать у него раздражение. Да, дух Мартина по-прежнему витает в этих стенах. Когда варю кофе, чувствую, как он бросает мне в затылок: «Взрослому мужику можно бы сварить и не такой жидкий». Он всегда об этом напоминал. А когда кофе получался крепким, Мартин выговаривал за расточительность и жаловался, что деньги вот-вот кончатся. Такая была жизнь. Во всяком случае моя жизнь. Постоянный компромисс. Теперь война окончена.

После того как одежда Мартина была вынесена из дома, протерла полки от пыли. Появилось место, чтобы прикупить что-нибудь для себя. Скажем, какое-нибудь симпатичное платье. Хотя зачем мне в таком возрасте наряды? Может, и не стоит забивать шкафы барахлом, чтобы Сами и Хенне потом не пришлось с ним разбираться.

Скоро, наверное, и моя очередь подойдет. Хотя я совсем не чувствую себя старой. Когда стою перед зеркалом, то, конечно, замечаю в себе что-то от пенсионерки. Кстати, у нас в роду немало долгожителей. Мама прожила до девяноста. И сестры ее тоже. Если из этого исходить, то время еще есть.

Примеряю перед зеркалом свое лучшее платье. Кажется, пока влезаю в него. Только вот стоит ли вдове идти куда-нибудь в таком наряде? Какой смысл? Вешаю платье обратно в шкаф.

Стыдно признаться, но я испытываю облегчение. Должна бы быть разбитой горем заплаканной вдовой, но после смерти Мартти я буквально летаю. И все время ловлю себя на том, что улыбаюсь.

А вдруг жизнь только начинается? Я думала, что она приходит с рождением, но, оказывается, может и со смертью.

Я иду в больницу на встречу с маминым лечащим врачом. Перед входом в стационар – дорожные работы, две машины не поделили дорогу и громко сигналят. Водители поносят друг друга на чем свет стоит, и каждый из них уверен, что преимущество проезда именно у него.

Это кипение страстей кажется комичным. И в то же время – вполне разумным. У меня вот нет этого качества – самолюбия. Желания пролезть первым. Урвать что-то для себя. В газетах то и дело обсуждают здоровые и предосудительные проявления чувства собственного достоинства. А у меня оно просто отсутствует. Интересно, это плохо?

Наверно, его можно как-то развить. Иногда я думаю, что мне следует более толково построить свою жизнь, найти женщину и какие-то джинсы поприличней, но я никак не могу определиться, с чего начать. Похоже на игру «камень, ножницы, бумага», которые побеждают друг друга. Но без самоуважения ничего не получится.