Ноги сами привели его в кабинет, и Каспар уставился на картину, скрытую от пыли и глаз за складками мятой ткани. Освобождённая от закреплённой на ней тряпки, облезлая рама явила ему холст, весьма древний и сильно повреждённый. Слои масляной краски глубоко потрескались, а кое-где и вовсе разрушились, обнажая шероховатую поверхность грунта. Картина изображала какую-то сцену и выполнена в тёмных, сумрачных тонах. Заинтригованный Каспар подошёл к окну, нетерпеливым рывком раздвинул тяжёлые портьеры и вновь вернулся к холсту.

«Ритуал». Слово спонтанно родилось в сознании, лишь только он погрузился в созерцание. Глухие арочные проёмы с выступающими красными кирпичными колоннами, мерцающими тусклым пламенем редких факелов, обрамляли стены просторной залы, в середине которой, на мощёном, блестящем от сырости каменном полу, толпилась кучка людей. Те жались друг к другу; коленопреклонённые,согбенные в глубоких поклонах.Некоторые цеплялись скрюченными руками за одежду рядом стоящих. Их бледные лица с чёрными глазами застыли масками кромешного ужаса; казалось ещё секунда, и они бросятся прочь или падут в отчаянии ниц, не в силах вынести появление того, кто приближался к ним из мрака залы.

Но неумолимое время не испугал отвратительный, пробирающий до дрожи облик существа. Оно, неотвратимое и беспощадное, частично разрушило изображение этой твари — краска растрескалась и осыпалась, отрицая саму возможность существования чего-то настолько невозможно мерзкого. Но некоторые детали изображения всё же сохранились; Каспар вгляделся и непроизвольно вздрогнул. А потом понял, что уже не в силах отвести глаза. Он видел, как в клубящихся сгустках рваного чёрного тумана шевелятся отвратительные когтистые конечности, покрытые слизью и тошнотворной жижей, как волочится гибкий, сочленённый хвост, щетинящийся причудливо изогнутыми шипами и отростками, как зловонное дыхание и пар, вырывающиеся из жуткой пасти этого отродья, наполняет собой пространство гнилостной, смердящей скверной.

Монстра встречал человек, стоящий немного впереди испуганной кучки людей. Худая, высокая фигура, облаченная в короткое серое рубище и белый, остроконечный колпак, напоминающий карочу приговорённого к аутодафе. Человек вытянул вперед обе руки, сжимающие что-то.

Что-то, что он протягивал чудовищу.

То, что предлагалось как подношение.

То, что могло заменить собой дурно пахнущие, тощие тела поклонников.

Обнажённые, усохшие руки жрицы подносили монстру трепещущий, пульсирующий кусок плоти.

Сильный толчок под коленку, заставил Каспара вскрикнуть и отпрянуть в сторону. Фокстерьер стоял у его ног, подняв два карих, пронзительно умных глаза на хозяина.

— Фуф, — выдохнул Каспар, — Ты напугал меня, малыш. Уже собираюсь.

Каспар потёр рукой лоб и, бросив последний, быстрый взгляд на картину, неуверенно пробормотал:

— Недурственно.

После чего вновь спрятал ту от глаз человеческих под толстыми складками пыльной материи.

* * *

Ноябрьское низкое небо метало в лицо холодные брызги мелкого дождя, лохматые ели размахивали своими колючими лапами, пытаясь влепить путнику влажную пощёчину, земля под ногами размокла, превратив ковёр седого мха в бурую жижу, пахнущую болотом. Они добрались до скал; холодное северное море, обычно спокойное, сейчас ярилось низкими, но коварными волнами, что плевались в прибрежные камни желтыми комками пены, не в силах поглотить твердь гранитного берега. Каспар застыл, завороженный суровым штормом. Ветер набрал полные лёгкие и выдохнул; Каспара слегка качнуло в сторону, его ковбойская шляпа устремилось в небо, ветер играл ей, как осенним листом. Потом бросил. В беснующееся море.

Спуск к воде они всё же нашли. Это была глубокая трещина, проход, вымытый за многие века в теле скалы талой весенней водой и утоптанный копытами диких лосей и кабанов, что спускались здесь на водопой. Тропа эта существовала уже тогда, когда первые охотники, закутанные в звериные шкуры и вооружённые каменными топорами, только-только появились на здешнем побережье. Каспар взял терьера на руки и стал осторожно продвигаться по узкому тоннелю вниз. Под ногами журчал ручей, ноги вязли в жиже и цеплялись за невидимые камни, предательски прячущиеся в грязи. Острые края скалистой стены норовили разодрать одежду и тело под ней; Каспар получил ссадину на щеке и рваную дыру на плече своего дождевика. Хищные каменные зубцы взимали дань с проходящих — Каспар заметил многочисленные клочки звериного меха, застрявшие на кровожадных выступах. Он ещё сильнее прижал к себе чёрно-белое тельце пса, но решительно шёл вперед и вниз — туда, куда вела его пугающая тропа. Спуск занял несколько минут и вскоре Каспар оказался на самом берегу, на скользкой поверхности огромного, плоского камня; шквал штормовых волн обрушивался на него тоннами бурлящей воды. Никакой шляпы тут и в помине не было. Зато обнаружилось продолжение тропы. Каменная дорожка шириной примерно в метр — справа вода, слева отвесные скалы — вела вдоль прибрежной скалы и пропадала за крутым выступом. Не существовало никакой возможности пройти сейчас по ней, волны просто смоют неразумного путешественника.

Чёрт побери, ему нравилась его ковбойская шляпа. А что там, за поворотом, он узнает, когда немного распогодится и утихнет шторм. Урри, зажатый подмышкой, начал проявлять нетерпение, елозить и подвывать.

— Мы возвращаемся, малыш, и я возвращаюсь без моей шляпы, разрази гром эту непогоду.

Обратный путь дался ничуть не легче; Каспар получил ещё одну царапину, на этот раз на лбу. Дело в том, что трещина сужалась кверху, и безопасней всего было бы перемещаться на четырёх конечностях, хотя, судя по количеству клочков меха, свисающих с острых уступов, звери тоже платили кровью за право испить воды. Местное море было странным. Его воды у берега были абсолютно пресны, соль появлялась только на серьёзной глубине.

Зверям нравилась морская вода.

Урри вывернулся и слизнул кровь, выступившую на лбу хозяина. Каспар остановился и тыльной стороной ладони вытер со своего лица дождевые капли, кровь и собачьи слюни. Он поднес испачканную руку под тоненький ручеёк воды, стекающей по глубокой трещине в скалистой стене, как вдруг заметил кусочек ткани, повисшей на хищном выступе. Кусок грубой ткани. Очень грубой. Как холщовый мешок. Каспар снял тряпку, намочил её в ручейке и отёр лицо.

* * *

Еловые дрова слегка подмокли, но здесь и таилась и изюминка — древесина трещала и стреляла, разряжая монотонную дробь проливного дождя, стучащего по оконному карнизу. Пахло еловой хвоей и немного — дымом, но не гарью, а так, как пахнут дымящиеся благовония. Каспар застыл на диване, вытянув к очагу босые ноги и уставившись в пляшущее пламя. В руках он сжимал стакан, наполовину наполненный бурбоном. Встретить вечер трезвым у него не получилось. Урри, свернувшийся комочком рядом, вдруг встрепенулся и приподнял уши, а затем и голову. Пёс недолго прислушивался, а затем его верхняя губа медленно поползла вверх, обнажая желтоватые клыки. Ага, наверное сработали капканы, которыми Каспар наполнил подвал.

— Хвостатые твари захотели откушать нашего сыра. И пришли.

Каспар встал с дивана, сделал большой глоток бурбона, взял со стойки массивную кочергу и, обращаясь к псу, сказал:

— Они заразны и отвратительны. Я сам с ними разберусь. Подожди меня здесь.

Он вышел из гостиной, плотно притворив за собой дверь. Зажёг свет, и, отомкнув старинным ключом насквозь проржавевший замок, распахнул дверь, напоминающую ему вход в средневековую оружейную. Или камеру пыток.

— Я иду, маленькие разбойники. Готовьтесь к смерти.

«Разбойники» встретили его молчанием.

В подвале никого не было, ловушки оскалились острыми зубьями в ожидании жертвы.

Наверху раздался душераздирающий, истеричный лай, переходящий в глухое рычание. Потом грохот и вновь лай, постепенно скатывающийся в скулёж. Каспар преодолел лестницу в несколько прыжков и ворвался в гостиную, замахиваясь над головой каминной кочергой — бурбон придал ему изрядную долю храбрости. Но то, что он увидел, вмиг лишило его боевого порыва и жажды схватки. Ноги стали ватными, а подмышки намокли прохладным потом. Во рту пересохло, а сердце глухо стукнуло и замерло. Терьер сидел, вжавшись в диванную спинку, а в проёме окна, выглядывающего между неплотно задернутых портьер, там, за стеклом, во мраке опустившейся на мир ночи, поднималось вверх белое остроконечное пятно. Каспар бросился к окну, задернул шторы, схватил в охапку Урри и замер на краешке дивана, выставив перед собой дрожащую кочергу. Он не знал, что ему делать. О том, чтобы выйти на улицу, не могло быть и речи. Как и о том, чтобы вызвать полицию. Это будет крах. Но что может лезть в его окно, расположенное на высоте двух метров над землёй? Каспар бочком сдвинулся к краю дивана, туда, где стоял одинокий столик, а на нём — початая бутылка бурбона. После третьего, огромного глотка, сделанного прямо из горлышка, к нему вернулось некоторое самообладание. Каспар встал и прислушался. Тишину всё так же нарушал лишь дождь, стучащий по карнизу и треск пылающих дров в очаге. Он осторожно подошёл к окну, всё ещё прижимая к себе одеревенелое, как у утопленника, тельце испуганной собачонки, и краем кочерги осторожно подцепил занавес. Потом отодвинул в сторону, готовый бросить каминную принадлежность на пол и спасаться бегством при любом проявлении опасности. За мутной полосой тёмного стекла, отражающего красные блики пламени в камине, там в ночи, среди жутких ёлок и камней, никого не было. Он опустил кочергу и шагнул к окну.