Он использовал это время, чтобы подойти к окну гостиной, встать боком к стене рядом с ним и посмотреть наружу и на балкон. Он увидел, что не существует мыслимых снайперских гнезд, из которых стрелок мог бы выстрелить, поэтому он позволил себе несколько дополнительных секунд, чтобы посмотреть на город снаружи.

  Вид из окна показывал небо, затянутое облаками. Солнца не было видно. Он мог видеть неровный городской пейзаж с покатыми крышами из красной черепицы и высокими трубами. На них лежала россыпь снега, более толстая на склонах, обращенных на запад, и более неоднородная на склонах, обращенных на восток. Здания внизу имели сдержанную красоту с их стенами бледно-пастельных тонов и арочными окнами. Часовые башни и шпили упирались в серое небо над головой. Какое-то приятное мгновение он наблюдал, как плавно кружащиеся спирали белого дыма из трубы поднимаются и рассеиваются, казалось, соединяясь с облаками, как если бы они связывали Землю с небесами. Он услышал, как женщина вернулась, и отвернулся от успокаивающей фантазии.

  — Тебе нравится город? — спросила его женщина.

  «Да», — сказал он, говоря правду, а затем добавил: «Я здесь впервые», что было ложью.

  Из всех своих умений чаще всего он использовал ложь; он говорил чаще ложь, чем правду, пребывая в постоянном притворстве тем, кем он не был, — бизнесменом, туристом, никем. Всегда ничем не примечательный, всегда недостойный внимания. Это стало второй натурой, потому что меньше всего он играл роль самого себя.

  Никто не видел эту его сторону, кроме его жертв и отражения в зеркале лица, которое больше не принадлежало ему.

  Она подошла ближе к нему и развязала халат, выскользнув из него легким движением, которое было бы элегантным, если бы Виктор мог проигнорировать тот факт, что она повторяла это движение бесчисленное количество раз. Она стояла перед ним в белом корсаже. Он посмотрел на нее, как она и ожидала.

  Она расстегнула его халат и сняла его с плеч. Она долго смотрела на его тело и множество шрамов и отметин, покрывавших его кожу. Он привык к взглядам и последующим вопросам. Его резали, обжигали, стреляли, рвали, кусали и многое другое. О каждом из них он запомнил целые сказки, объясняя более заметные шрамы результатом автомобильной аварии, а более мелкие — спортивными травмами; если спрашивающий знал шрам, оставленный пулей, когда он его видел, у него были военные истории из военной карьеры, которые отличались от его собственной.

  Но когда женщина закончила его рассматривать и ее взгляд вернулся к нему, она не задала ни одного вопроса. Что было так же редко, как и неожиданно. Вместо этого она сказала ему:

  — Я знал, что ты не скучный.

  ШЕСТЬ

  Портной кроил костюмы со времен Второй мировой войны. Он сказал это Виктору, пока ждал в примерочной ателье с низким потолком. Заведение было небольшим, но стильным, с длинным списком элитных клиентов. Им владел и управлял одинокий портной, который был настолько низеньким, что ему приходилось вставать на шаткий трехногий табурет, чтобы измерить плечи Виктора.

  «Я был мальчишкой, раскроившим ткань для нацистских офицеров», — объяснил портной с таким видом, будто в любой момент мог упасть с табурета и разбиться насмерть. 'Можешь представить?'

  Виктор сказал: «Я не уверен, что смогу».

  Портной фыркнул. Не то чтобы смех, не то чтобы пыхтение. Виктору показалось, что у мужчины была инфекция грудной клетки или какое-то хроническое заболевание легких. Портной от этого не казался менее энергичным.

  «Я выкуриваю по шестьдесят сигарет в день, — хвастался он. «И я пережил всех своих друзей детства, которые этого не сделали».

  Виктор протянул руку, чтобы помочь мужчине слезть с табурета, но тот отмахнулся с явным пренебрежением и упал со скрипом половиц или, может быть, коленей.

  Его пальцы были в пятнах от курения, которым он хвастался всю жизнь. Стены ателье украшали черно-белые фотографии в рамках. Показывали старого портного с клиентами, может быть, даже со знаменитостями прошлых лет, которых Виктор не узнал. В каждом курил портной, как и его клиенты. Один даже показал его стоящим среди табачных растений на какой-то тропической плантации.

  На портном был костюм-тройка каменно-коричневого цвета с карманным платком и карманными часами. Его очки были бифокальными с толстыми линзами, а кубинские каблуки давали ему достаточно высоты, чтобы верхняя часть его блестящего черепа могла достигать пяти футов, если он стоял с прямой спиной, чего он не делал.

  Он принес сшитый на заказ костюм из задней комнаты и повесил его на колесиках, чтобы Виктор мог его примерить.

  — Я не понимаю твоих доводов, мой мальчик. У тебя уже есть угольный костюм. Очевидно, что со стойки, но достаточно приличного качества, чтобы избежать откровенного унижения. Зачем платить за другого?

  — Тебе не нужно мое дело? — спросил Виктор.

  — Я хочу, чтобы ты выглядел как можно лучше, — возразил портной. 'Неужели это так трудно понять? Разве ваш мозг не пропорционален вашему росту?

  Виктор не мог не понравиться этому человеку.

  — Древесный уголь — это так без приключений, — сказал портной с ухмылкой. — Это всего лишь болезненный родственник черного. Нищий, которого следует игнорировать, а не джентльмен, которому можно позавидовать. Черный цвет. Древесный уголь — это тень.

  «Черный — это отсутствие цвета».

  Портной сделал вид, что не слышит его. 'Что насчет этого? Черный был бы эффектнее. Ты будешь хорошо смотреться в черном.

  — Всем хорошо в черном, — сказал Виктор.

  Портной выглядел обнадеживающим. — Это да?

  Виктор покачал головой. «Я ношу черное только на похороны».

  Портной изо всех сил старался не вздыхать. Он выглядел огорченным. Его лицо представляло собой паутину глубоких морщин. 'Но конечно. Зачем тебе носить черное в любое другое время? Почему кто-то хочет выглядеть как можно лучше? Что это за мир, когда кто-то предпочитает носить то, что ему меньше подходит? А как насчет красивого флота? Это будет более сложно, но все же тонко».