Всё сходится: плащ, лица нет, коса в руках. Никак за ним пришла! А он ни уважения, ни почтения не выказал…

Жуткий ужас парализовал его. Не было возможности ни вдохнуть, ни выдохнуть, и только сердце его билось с такой силой, что ничего, кроме него, не было слышно, и, казалось, в этот глухой ночной час оно поднимет на ноги всю станицу.

Ну а как выказать почтение, коли она не представилась?! А с другой стороны, что она, всем представляться что ли будет: мол, Смерть, да, по вашу душу пришла, собирайтесь да за мной следуйте? Таким-то образом она половину клиентов своих растеряет: пока представляется, тех уж и след простынет.

– Да ты работай, работай, чего встал как вкопанный? Рассвет уж скоро. И так мы с тобой всех задерживаем.

И вдруг страх, парализовавший Данилу, взял и прошёл: а не отдаст он ей косу, не будет она больше ходить и жизни чужие забирать! Схватил Данила рукоятку и хрясь ею о колено – сломал на две части. Кинул нижнюю часть в жерло печи.

– Ты это чего? – женщина встрепенулась, резко встала, чтобы увидеть, что происходит. – Чего, говорю, удумал? Мне работать надо, а ты тут шутки шутить изволишь?

– А чего это ты притащилась-то? Да ещё посреди ночи? Не за мной ли? – сердце кузнеца не унималось.

– А… Это… Нет, не за тобой, – она махнула рукой, – расслабься. Косу заточить надо. Всего-то.

Но Данила вошёл в раж.

– А не будет у тебя больше косы! Не будешь больше ходить и людей жизни лишать!

– Да ты чего, никак помешался? – женщина усмехнулась. – Со страху что ли? Так ведь говорю – не за тобой пришла. Отдай косу, коли делать не хочешь!

– А не отдам!

– Хватит геройствовать. Всё равно никто его, геройство твоё, не оценит, никому оно не нужно. Все насмехаться только станут и пальцем на тебя показывать.

Данила тяжело засопел и, ничего не говоря, мрачно воззрился на пустоту в капюшоне.

– Да чего она тебе сдалась-то? – Смерть тяжело вздохнула.

– А того и сдалась, что без неё ты не сможешь никого больше умерщвлять. И не будет больше в мире ни бед, ни печалей, потому как все люди вечными станут.

– Да я и с ней никого не умерщвляю. А по поводу вечности – это не ко мне, это к Богу пожалуйте. Не компетентна я в таких вопросах.

– Ладно брехать! – оборвал её кузнец.

Смерть сделала шаг вперёд.

– А ну, отойди! – Данила развернулся всем своим мощным телом и угрожающе встал посреди кузницы.

– Идиот… Отдай косу! – женщина метнула на него острый взгляд.

– Я отдам тебе – а ты сразу людей косить? Ну уж нет!

– Так говорю тебе, дурень, не для этого мне коса нужна, – в темноте капюшона разгорались два зловещих огня.

Кузнец усмехнулся:

– А для чего?

– Да тропа к раю заросла. Не ровен час, праведник скончается, а мы продраться через заросли к раю не сможем, и придётся мне его в ад, к чертям, от безысходности отправлять, не здесь же его оставлять… Не по правилам это… – Смерть сложила руки на груди и навалилась спиной на стену.

– Ишь, праведниками она прикрывается. А грешники что?

– А что грешники? С ними всё в порядке – тропа в ад протоптана хорошо, не успевает зарасти.

– Так что, получается, коса не для людей? – Данила нахмурился: уж больно неправдоподобным казалось ему объяснение.

– Да объясняю же – нет, не для них, – устало выдавила из себя Смерть.

– Как же так, не для людей?… – недоумевал кузнец.

– А зачем?

– Но ведь ты… Тебя ведь всегда с косой рисуют, как ты головы всем отсекаешь.

– Буду я ещё косу портить! Ты глянь на неё – не коса, загляденье! – она любовно окинула взглядом косу в руках у Данилы.

– А как же ты тогда их… убиваешь?

– А, ты про это… – Смерть вздохнула с некоторым разочарованием. – Да не убиваю я людей вовсе, я только встречаю их да до места назначения провожаю, ну а уж там передаю на попечение или ангелов, или демонов – это уж кто что заслужил.

Данила стоял в недоумении.

– Понимаю твоё затруднение, – продолжала Смерть. – Действительно, поначалу всё так и задумывалось, как ты говоришь, чтоб я с косой приходила да жизни людские забирала. Да только никого убить я так и не успела. Пришлось вот косу не по прямому назначению применять – не выбрасывать же такую красоту.

– Не успела?

– Нет. Не пришлось. Ведь первый же умерший человек умер не своей смертью. С того самого дня, как Каин убил Авеля, спасения мне от вас нет. То друг друга убиваете, то сами себя жизни лишаете. То губите других дурными намерениями, то с крыш прыгаете да пожары устраиваете.

– И что, прям-таки ни разу никого не убила?

– Да нет, тебе говорю. Кто в войнах погибает, кто – в катастрофах, кто – по глупости, кто – по злому умыслу, кто – в результате медицинского недогляда, кто – пьяный, кто – трезвый. Кого убивают оружием, кого – словом, а кого и дурным помыслом. А тот, на чью жизнь никто не зарится, так сам решает свести счёты с ней, – она посмотрела на свои руки, поправила плащ. – А были же времена!.. Как мне порой хотелось кого-нибудь жизни лишить! Да всё не судьба… Бывало, я только примерюсь, а он, глядишь, и уже стал чьей-то жертвой. Я поначалу расстраивалась, в депрессии впадала, жаловаться к Богу ходила, а потом привыкла. А сейчас и убивать-то не хочется… Да и… К тому же… – она понизила голос до шёпота, – тайна у меня есть.

– Тайна? – брови кузнеца поползли вверх. Нá тебе! Даже у Смерти бывают тайны!

– Да. Но открою при одном только условии: косу отдашь, – она выпрямилась и уставилась прямо на кузнеца.

– Давай, говори, а я уж потом сам решу – отдавать или нет.

Смерть рассмеялась.

– Смелый ты парень, – сказала она. – Ну так смотри, коль не боишься меня.

И женщина одним движением руки скинула сначала капюшон, а потом и плащ. Данила опешил: такой неземной красоты в жизни он никогда не видывал.

– Что, не ждал? – довольно улыбаясь, поинтересовалась Смерть.

– Не ждал… – хлопал глазами Данила, не в силах оторваться от чудесного видения.

– Я поначалу-то страшной была, как смертный грех: старой, сухой, уродливой. А вот вашими молитвами, смотри-ка, и расцвела. Красавицей стала.

– Молитвами? – скорее по инерции переспросил Данила, рассматривая дивный стан гостьи, её глубокого чёрного цвета – цвета вороного крыла, длинные, в пояс, волосы, манящие глаза.

– Молитвами. Ими самыми. Вы же когда в церковь-то идёте, всё только обо мне и молитесь: не дай умереть да дай умереть. Вот я и стала самой прекрасной мечтой. Боюсь теперь убивать. А то вдруг убью и снова в старуху обращусь, – заключила гостья.

И тут Данила, истинно знавший поганую бабью сущность, поверил ей безоговорочно – всей душой: ну какая баба, будучи такой красавицей, рискнёт своей красотой?! Да ни за что! Никогда!

– Убедила… Нечего сказать, – развёл он руками. – Да только… Проблема… Рукоятку-то ведь я сломал… Искать теперь надо.

– Ну уж это твоя забота: как сломал, так и ищи.

Данила почесал затылок.

– О! – он выпрямился, схватил одной рукой косу, а другой дёрнул Смерть за рукав.

– Да куда ты?

– Николай, сосед мой, – по дереву мастер. Наверняка у него рукоятки запасные есть.

Они направились к соседнему двору. Смерть, второпях надевая плащ, практически бежала за Данилой, едва успевая за его крупным шагом.

На улице было темно, хоть глаз выколи. Луна скрывалась от мира во мраке ночи, тихие звёзды прятались за тяжёлыми ночными облаками, и только тусклый фонарь во дворе соседского дома, раскачиваясь, словно пьяный, едва указывал место, где ещё живут люди.

Наконец они подошли к калитке.

– Никол! А, Никол! – шёпотом крикнул кузнец. – Выдь ко мне на секунду! Дело есть.

Тишина. Но вот послышались неровные шаги, заскрипела калитка, и в темноте показался небритый мужичок в застиранной майке и в клетчатых трусах до колен.

– Данилка, ты ли это?

– Я, я. Пусти. Дело, говорю, есть.

– До утра-то что, дело не терпит? – Николай смачно зевнул и сплюнул на землю.