Таким образом, я получил признание нескольких десятков мужчин и женщин, которые раньше спасались в лесу одними только дымными кострами, портившими легкие и служившими причиной лесных пожаров. Теперь же они получили возможность проводить в лесу по многу часов и тем самым пополнять свой довольно скудный рацион ягодами, грибами и кореньями. Конечно, пропитание было и остается важным для тех, кто влачит полуголодное существование, но главным результатом моей победы было именно доверие. А настоящее доверие проявляется в том, что за тобой идут, не сомневаясь и ничего не требуя.

Окрыленный изменившимся ко мне отношением, я раскрыл своим новым подопечным ближайшие планы. Некоторые уже знали, что я затеял нечто необычное – приходили на старицу и, сбившись в кучу поодаль, стояли, почесываясь и сумрачно наблюдая за моими непонятными действиями. Теперь, когда всё переменилось, я объяснил, что собираюсь построить здесь храм, где можно будет молиться Богу и Его Сыну. Та часть моего сообщения, которая касалась божественных существ, осталась без внимания, зато слова о строительстве были встречены с большим интересом. Узнав, что я собираюсь строить из камня, а не из дерева, крестьяне развеселились: монах, оказывается, не только чудак, но и фантазер! Как же он собирается добывать камень и обрабатывать его? Признаюсь, я и сам этого не знал. Но я знал, что там, где есть воля и убежденность, приложится и остальное.

И действительно – приложилось. Совсем рядом, в полулье к северу от старицы, на более высоком восточном берегу, я обнаружил вышедшие на поверхность, сверкающие своей белизной пласты роскошного мягкого известняка. Закипела работа. Мы вбивали в расщелины металлические клинья, откалывая крупные и средние глыбы, из которых, стесав лишнее, изготовляли каменные блоки для будущего здания. Как и при рытье канав, мне пришлось осваивать новое ремесло. Возможно, настоящим каменотесом я не стал, но полученных навыков оказалось достаточно для того, чтобы заразить своим примером нескольких крестьян покрепче, которые с большой охотой взялись за это начинание. Приложилось и другое. Я не раз замечал, что если какое-то дело начинается особенно споро и удачно, то оно тут же привлекает к себе тех, кто иначе остался бы в стороне. В нашем случае так и произошло. Не успел я обеспокоиться отсутствием каменщиков, как Уэн, навестивший нас на праздники и поразившийся двум вещам – крестьянам, осваивающим новое ремесло, и знакомому монаху, работающему не в рясе, а в рабочей рубахе, – прислал из Руана ремесленников, только что отстроивших новое здание епархии.

Число работников росло, росли и потребности в пропитании. Сена богата хорошей рыбой, но вот незадача: на всём нашем берегу нет ни одной гавани, куда могли бы заходить рыбацкие лодки и баркасы. Идея гавани не давала мне покоя, пока я не разговорился с одним из рыбаков, дюжим краснощеким парнем, который, как оказалось, годом ранее участвовал в строительстве крупной речной гавани у са́мого моря – кстати, в Ваших краях, моя госпожа. Он быстро прикинул, сколько нужно людей и тягловых животных, чтобы за лето обустроить небольшой причал, да так, чтобы он еще и защищал при половодье…

Но не буду утомлять Вас подробностями, а лучше поделюсь своими впечатлениями от местного люда. Уэн был о нём весьма невысокого мнения: ленивы, вспыльчивы, невежественны. Мое первое ощущение было таким же, но со временем – и надо сказать, очень коротким – оно изменилось. Ведь кто такие эти люди? Несчастные, коим выпала незавидная участь жить в гнилых местах, влачить жалкое и бесправное существование и – что самое страшное – не иметь никакой веры. Язычники и те верят в своих идолов, а значит, надеются на них. Эти же не верят ни в черта, ни в ангелов. Не доверяют они ни клирикам, которых не видно даже по праздникам, ни королю, никогда не посещающему эти окраины своего королевства, ни даже собственным соседям, норовящим стащить то, что плохо лежит, или облаять друг друга хуже дворовых псов. Поэтому столь ценным было именно доверие – сначала в малом, а потом и во всём остальном. Сначала вода, затем защитная накидка, затем совместный труд. Я стал для них отцом, братом и волшебником: ко мне стали обращаться по любому поводу, будь то лечение нарыва, рытье канавы или строительство дамбы. Моя память не подводила меня, услужливо извлекая из своих кладовых нужные знания, даже такие, от которых, как мне казалось, никогда не будет никакого прока. Я вспоминал составы мазей, вычитанные в Боббио, прописывал настои, рецепты которых были почерпнуты в Люксёе, делился летучими маслами, привезенными из Леринского аббатства. Мне удалось наладить хорошие отношения с руанским кузнецом, обладателем красноречивого имени Анион*, и переманить его в Жюмьеж; с его помощью мы не только отремонтировали местный крестьянский инвентарь, но и изготовили хорошие и прочные инструменты, прослужившие нам несколько лет при возведении монастыря.

За лето и осень были поставлены три часовни, и звук их колоколов рассекал весь полуостров, от одной излучины реки до другой, очаровывая людей и животных. Колокола были отлиты на славу. Пожалуй, нигде я не слышал такого чистого, звонкого, светлого и радостного звучания, какое наполняло собой и старицу, и поля, и травяные луга вдоль окраины леса, и даже водную гладь Сены, которая подергивалась рябью, услышав это проникновенное воззвание к небесам.

Да хранит Вас Господь!

Филиберт

Мой господин!

Звук Ваших колоколов поет во мне! Тот свет, которым проникнуты Ваши письма и Ваш путь, теперь обрел звучание. Мне даже кажется, что я слышу три разных тона, от каждого колокола свой. Когда они звучат вместе, они сливаются в радостный аккорд.

Я уже освоилась со своими новыми обязанностями, чему немало способствует отношение нашей наставницы. Сестры меня тоже, в основном, поддерживают, но некоторые затаили обиду. Им кажется, что я пустила в обитель чужих. Да, крестьянские девушки на нас не похожи и совсем не знают Писание, но у них многому можно научиться. Когда ветром сорвало крышу с сенного сарая, Арлета – она новенькая, прожила у нас всего несколько недель – до самого рассвета, под холодным проливным дождем, устраивала временный навес. Утром ей принялись помогать остальные «гостьи» (так их называет аббатиса), и за день им удалось сообща привести сарай в приличный вид. А сестры наши лишь пугливо вздрагивали ночью под порывами ветра, а утром следили за ними, выглядывая из окон.

Или другой случай: у наставницы раздуло живот, и пару дней мы уже думали, что она скоро преставится. Так вот, Зинерва (она появилась у нас одной из первых) два дня не отходила от нее, хотя по ночам и клевала носом, а на все уговоры передохнуть только наливалась краской и злилась. В общем, оставили ее в покое, а вскоре и настоятельнице полегчало.

…Ула не являлась ко мне всю зиму, а совсем недавно, когда я уже села за это письмо, привиделась мне под утро, когда пропели первые петухи. Она многое мне рассказала, и хотя я всё помню и с тех пор часто об этом думаю, я не всё могу понять. Ула сказала, что она – от меня, а я – от нее. Я попросила объяснить. Она сказала: я от тебя, потому что ты кормила мое тело и прижимала к своей груди; а ты от меня, потому что я – твой дух. Я спросила: ты мой ангел? Ула сказала, что она выше ангелов, но что мне это трудно понять. Еще она сказала, что уже помогала многим и что еще будет многим помогать. Я очень просила рассказать побольше, и она раскрыла мне, что каждый раз это будет женщина, и каждый раз – дева. Я сказала, что с таким помощником все ее подопечные будут счастливы. Ула ничего мне не ответила, но на следующую ночь я увидела странный сон. В этом сне молодая девушка стояла в огромном светлом зале, а перед ней возлежали мужчины в тогах. Они по очереди что-то говорили, а девушка отвечала. После каждого ответа к возлежавшему мужу подходил стражник и уводил его. Наконец, в зале остался только один мужчина: всё это время он возлежал отдельно от остальных на возвышении, наблюдая за происходящим. Он подошел к девушке и протянул ей руку, но она заложила обе руки за спину и что-то ему сказала. Мужчина швырнул на пол кубок, и темная жидкость залила светлый пол. А девушку увели стражники, и один из них занес над ее головой меч…