Отыскав свой меч без особого труда, Тархельгас шел за волчицей, держась на расстоянии, пока та окончательно не рухнула в снег. Спрятав металл в ножны, страж выждал еще какое-то время и только после подошел ближе.

Она тяжело и хрипло дышала. Грудь то поднималась, то опускалась. Из ран медленно сочилась кровь. Шерсть невообразимого оттенка при каждом вздохе переливалась в свете луна какими-то неописуемыми мрачными тонами, отдававшими то блеклым огнем, то темной медью. Тархельгас во второй раз отметил, что еще не встречал волколаков, подобных ей.

Однако его поразил далеко не темный каштан шерсти волчицы, а цвет ее глаз. Серые, как утренние сумерки котлов, с голубым отливом неба в те моменты, когда рассеиваются тучи.

Тархельгасу показалось, что она смотрит на него с каким-то пониманием. Была в этом взгляде частичка чего-то разумного. Присущего человеку – не зверю. И кто, как не страж Воющего Ущелья, знал, что наофалгеа в кровавый лун себе не принадлежит.

Останься Три К в живых – ему бы это не понравилось. Не убийство обезумевшего волка (подобное они и сами делали по необходимости), а то, что зверя бросили мертвым без всяких почестей, не отдав тело сородичам. Ведь если взглянуть на волчицу с другой стороны – она все еще человек, хоть и скрыта шкурой зверя.

Тархельгас решил почтить память капитана Кофмана и успокоить волколака согласно обычаю котлов.

Стражник вытащил копье, собираясь добить раненого зверя, когда тот подскочил из последних сил и резко поднялся, чуть не снеся зазевавшегося Тибурона.

Волчица замерла напротив Тархельгаса, широко расставив передние лапы для устойчивости. Ее едва заметно шатало.

И вот они стояли друг напротив друга. Оба истекающие кровью, и каждый готовый защищать свою жизнь до последнего. Он сжимал серебряное копье, она готовилась к нападению.

Однако волчица не скалила пасть, не рычала. А Тархельгас не менял позиции для атаки. Казалось, прошла вечность, прежде чем с волчицы спало оцепенение. Она, уже скорее скуля от боли, мотнула головой из стороны в сторону. Ее взгляд будто бы прояснялся.

Время кровавого луна не вечно, и эта ночь, какой бы длинной ни была, подходила к концу, ослабляя власть над зверем.

Волчица сделала свой первый неуверенный шаг назад, в ответ на что Тархельгас опустил, пусть и не полностью, свое копье.

Волколак отходил во мрак меж деревьев, не сводя взгляда со стража, пока тьма полностью не поглотила его. Последнее, что увидел Тибурон, – отблеск серых глаз с голубым отливом.

Спустя пару мгновений за деревьями раздался шорох. Тархельгас напрягся, поднимая копье, но зверь рванул в противоположную сторону и больше не появился.

Сперва он подумал, что Три К был бы доволен. Волколак выжил. А уже следом в голову пришел план, который бы действительно почтил память капитана. Голоса против не были. Скорее наоборот: видели в этом некий долг перед павшими в крепости.

Нужно помочь волчице выжить. Едва настанет утро, за ней пустятся в погоню и найдут, когда она уже обратится в человека. Ее прикончат только за то, кем она была даже не по своей воле. За убийства, которые совершила под властью кровавого луна. И если зверству людей Тархельгас никогда не видел оправдания, считая, что все определяет выбор, то желания волчицы определяло проклятье.

О присутствии особи никто не должен был догадаться.

Наспех занявшись своими ранами, страж не без помощи лошадей притащил все восемь тел вместе с оружием к избе. Свалил в кучу. Достал у расчищенной завалинки пень, на котором кололи дрова, и отрубил голову каждому, как доказательство, что они больше не потревожат живых.

Странно, что голосам и это пришлось по душе. Они упивались процессом. Каждым моментом.

Страж покидал головы в мешок. Затащил тела в избу и поджег ее, прежде оттащив сани с награбленным, которые после должны будут забрать местные. Лошадей он распустил, не считая той, что оставил себе. В поселение Тархельгас вернулся только к утру, кинув мешок с головами к ногам старейшин.

Он смотрел на заказчика, и тот знал, что стражник все понял. В мешке не хватало еще одной головы, которую Тархельгас собирался заполучить.

1367 з. н.н. Изрытый котел

Тархельгас помнил ту ночь, словно она произошла вчера, но Балесу рассказал лишь историю с бандитами и оборотнем, упустив момент о гибели семьи и найденном способе, который глушил голоса.

Охотник не искал понимания и не раскрывал душу. Лишь хотел показать, как сильно ошибался Балес на его счет. Что истории и рыцаре Воющего Ущелья и слухи об Отрубателе Голов далеки от истины.

– Я бросил восемь голов к их ногам, однако благодарности не получил, – Тибурон заканчивал рассказ так же спокойно, как и начал его. – Старейшины обвинили меня в самосуде и прочих грехах. Хотели подвести под черту закона того, кто сделал всю работу. Но их треп не доходил до меня. Я смотрел на заказчика, который с самого начала был заодно с бандой Одноглазого. Видя это, он вмешался. Соврал, что я охотник. Недавно прибывший, которого не признал. А дабы не быть голословным, обещал к вечеру предоставить все бумаги, что должны были привезти те три охотника, за которыми посылали еще вчера.

Рассказ был долгим, но Балес не заметил пролетевшего времени. Уже давно рассвело и, можно сказать, потеплело. Падал редкий снег.

– Вы не убили его? – короткий вопрос, лишь бы не прервать историю.

– Дабы выжить, – Тархельгас не раскрыл правду о том, что расправиться с заказчиком не позволили голоса, так как видели в нем помощь и спасение, – я промолчал. Уже в конторе он сам оформил на меня нужные бумаги. Охотники, что не удивительно, так и не явились. Затем выдал печать, листы предписания, и я стал тем, кем являюсь. Тогда он остался жить.

– Тогда?

– Спустя две кровавые пары я нагнал банду, в которой бывший заказчик из Северных Гаос был за главного. В итоге, хоть и многим позже той ночи, его голова все же оказалась у меня в мешке.

На этом его рассказ закончился.

Тибурон ничего не доказывал, не объяснял. Позволил Балесу самому решать. Парень в свою очередь не задавал глупых вопросов и события в таверне не обсуждал. Скорее пытался осознать все, что знал о Тархельгасе по рассказам, и то, что увидел своими глазами.

То, как вещи обстояли на самом деле, могло сильно повлиять на его миссию.

Но к чему бы ни пришел Джувенил, он понимал, что сейчас нельзя было просто отмолчаться. Следовало разорвать эту тишину и хотя бы сделать вид, будто он встал на сторону охотника.

– Получается, теперь мы идем к следующей деревне?

– Хватит, – ответил охотник. – Мне надоело бесцельно бродить от поселения к поселению. Настала пора взыскать старый долг.

Определить точно течение времени в Низиногорьях практически невозможно. Вести отсчет зимами бессмысленно. В этих краях они вечны.

Сначала мы отсчитывали лики, а когда наше пребывание затянулось (ибо дух первооткрывателей был сильнее нас), моя экспедиция стала ориентироваться по полному лику Матери, чей период равнялся тридцати ликам. Проблема заключалась лишь в том, что затянутое небо часто скрывало от нас все светила.

По моим наблюдениям, лик Матери поднимался над снежными долинами вот уже как пять раз. И за это время моя экспедиция повидала много чудес и ужасов.

Низиногорья оказались поистине богатыми землями. Добротной древесины здесь было столько, что нашим мастерам казалось, будто ее хватит, чтобы застроить поселениями все земли ниже Рубежной. Я был с ними согласен, а когда путь преградили горы, уже каменщики били себя в грудь, повторив недавно отзвучавшие слова их негласных противников по ремеслу. Они восхваляли местные породы своей крепостью и красотой, которая возвеличит в непревзойденном великолепии нашу столицу над городами других государств.

Меня неописуемо радовали сделанные открытия. Все лишения сложнейшего путешествия были оправданы. Даже опасность, что несли местные существа, проверяя защитников моей экспедиции, не могла остудить наш пыл. Лучшие воины касты Сабуэск раз за разом давали им отпор. Потери были (минимальные, нужно отметить), но каждый знал, насколько важна миссия, возложенная столицей, а уверенность моего лейтенанта вселяла уверенность в наши сердца.