Тархельгас стал пятиться назад, когда в зверя угодила первая стрела с серебряным наконечником, почти следом – вторая, а после на особь с боевым кличем налетел бандит, вонзивший копье между ребер и поваливший волчицу в снег. Не теряя преимущества, мужик стал наносить удар за ударом, разрывая бок, спину и живот.

Копье врезалось в волчицу по меньшей мере раза три или четыре, когда вмешался Тархельгас. Тыльной стороной щита перебил плечевую кость бандита и уже следом загнал меч точно ему в сердце.

Пусть мужик и спас его, но в котлах это ничего не значило. Во всяком случае, не для Тархельгаса. Не сейчас и никогда после.

Теперь нужно прикончить лучника, которого прежде предстояло отыскать. И тот сам облегчил задачу, выдав себя.

Стрела попала в руку Тибурона. Пальцы выпустили меч, не в состоянии больше держать кусок заточенного металла.

Тархельгас даже и не подумал потянуться за клинком. Прикрываясь щитом, он, забыв про вспоротую ногу, бежал на лучника. Стрелы то попадали в обшивку, то зарывались глубоко в снег.

Не добежав полдесятка шагов до своего противника, который уже потянулся за мечом, Тархельгас высвободил левую руку из расхлябанных ремней и плашмя бросил щит в него.

Лучник не увернулся. Щит просто врезался в грудь, не позволив тому выхватить клинок. Страж налетел следом, ударив ногой в живот, отчего мужика отбросило в снег. Однако и Тархельгас не смог удержаться на ногах.

От падения древко стрелы надломилось, наконечник остался внутри. Времени вытаскивать его не было.

Лучник, не поднимаясь из снега, накинулся на Тибурона сверху, прижав всем телом. Он лупил кулаками, разбивая лицо, пинался. Страж защищался по мере сил, пока здоровая рука, которая все еще слушалась его, не нашарила рукоять кинжала и ударила куда-то в тело.

Клинок рассек плоть в районе бедра, двигаясь все выше. Лучник завопил что есть сил. Кровь хлынула по руке стража, заливая того. Он отчетливо слышал, как сталь скрежетала по кости. Этот мерзкий звук не перекрывал криков противника, а скорее существовал обособленно.

Возможно, потом мужик слез с него, или же Тархельгас скинул того сам. Сложно вспомнить точно. Но вот то, что страж накинулся следом и первым ударом пробил горло, оторвав куски плоти, а вторым – грудь, оставив клинок в теле, – это ему запомнилось.

В надежде отдышаться, ничего не чувствуя, Тархельгас перевернулся на спину. Ни леденящего снега, ни боли, ни привкуса крови во рту. Лишь легкое неудобство от раны, оставленной наконечником стрелы, так, будто это была заноза. Тибурон вытащил ее без каких-то проблем, продолжая находиться в полном отрешении. Манящее спокойствие завладевало им. Царило умиротворение.

И все потому, что голоса были довольны. Они получили свою жертву и упивались моментом. Не такая уж и большая плата за тишину в собственном разуме.

Каких-то семь жалких жизней.

«Восемь, глупец! Их было восемь!» – прокричали голоса, предупреждая об опасности.

Произошло это как раз вовремя. Темно-алый мрак леса высвободил из своих объятий последнего бандита. Тархельгас различил повязку поперек одного глаза и в следующее мгновение переключил внимание на топор, рассекающий воздух.

Страж перекатился вбок, и лезвие зарылось в снег ровно в том самом месте, где он был еще секунду назад.

Подняться у Тархельгаса не вышло. Только ползти. А вот Одноглазый почти без проблем вытащил двуручный топор, преследуя стражника так быстро, насколько позволял снег. Он не кричал, не сыпал проклятьями, не угрожал. Собирался убить, как делал это десятки, сотни раз.

Одноглазый быстро добрался до Тибурона. На ходу занес топор высоко над головой и обрушил на отползающего стражника.

Тархельгас не просто остановился, но что было сил толкнул себя в обратном направлении и сапогом ударил в колено Одноглазого. Бандит стал заваливаться. Топор неумолимо падал.

Лишь только потому, что Тибурон замер, сталь не раскроила ему череп, а рухнула рядом, чуть выше ключицы и зарылась в снегу, потеряв скорость. Топор просто ударил, но даже не разрубил плаща.

Одноглазый завалился следом. Тархельгас атаковал единственным, что у него осталось. Наконечником стрелы с переломанным древком, который все это время сжимал в руке. Он ударил в бок, вогнав его под самые ребра, но бандит словно не заметил этого.

Не уступая стражу в росте и превосходя в силе, он обрушивал на того удар за ударом. Схватил за голову обеими руками, впечатав в снег. Тархельгас потерялся, а вот его навыки и голоса – нет. Они направили кулак, который при ударе вогнал стрелу еще глубже.

Одноглазый впервые за бой издал звук, похожий на рык боли.

Это позволило стражу сбросить бандита и уже самому накинуться с кулаками.

Бил он только левой.

Прямой в челюсть, потом в ухо, затем обрушил кулак словно молот.

Следующий удар был нацелен в нос, но противник блокировал и перехватил руку так, что спустя пару мгновений оказался сверху.

Теперь он душил Тархельгаса.

Страж попытался вырваться. Избавиться жилистые пальцы от горла, но левая рука не справлялась. Одноглазый брал верх.

И вновь его спасли голоса.

«Один глаз, – говорили они почти размеренно, будто заранее знали, кто выйдет живым из боя, – какая роскошь. Цена за то, что он сделал, куда выше».

Тархельгас потянулся к горлу главаря. Вот пальцы поползли по скуле. Тот мотнул головой и тем самым ослабил хватку. Стражник вдохнул и вцепился ногтями в щеку, разрывая ее в мясо. Одноглазый в ответ надавил еще сильнее, но и Тархельгас, подобный волколаку, не отпускал жертву.

Кричал ли бандит – неизвестно. Страж лишь чувствовал кровавые куски плоти в своей руке. А после средний палец подобрался к веку.

Еще одно усилие.

Ноготь резко погрузился во впадину, выдавливая глазное яблоко.

Уже Безглазый заорал, выпустив Тархельгаса. Страж же в последнем рывке, словно зверь, дернул рукой на себя и вниз, отрывая ошметки кожи с лица главаря.

Если котлы безликих и существуют на самом деле, то люди, которых варят там, кричат именно так.

Пока главарь метался по снегу, не в силах подняться, Тархельгас, едва ощутив воздух в легких, встал и что было сил пнул его.

Затем еще раз. И еще. В то самое место, куда вогнал стрелу. Это успокоило мужика. Он перевернулся на спину, уже не крича. Отхаркивал кровь. Умирал.

Медленная смерть – то, что Одноглазый заслужил, но голоса хотели, чтобы последний вздох забрал именно Тибурон.

Тархельгас не имел ничего против.

Взяв топор в левую руку, он различил предсмертное бормотание главаря:

– Слово… дал слово… не посылать за… охотниками.

Стражник взмахнул топором, всадив металл точно в грудь, оборвав невнятные всхлипы бандита. Он уже и так понял, что к чему.

Или ему все подсказали голоса?

Пламя схватки начинало угасать. Тархельгас приходил в себя. Чувствовал боль, растекающуюся по телу, приходящую следом слабость и кровь, что медленно сочилась из ран.

Однако все это казалось каким-то далеким. Даже неважным. Ведь впервые за четыре луна Тархельгас смог удовлетворить голоса и заставить их замолчать. Он знал, что они довольны. Вот только как долго продлится их насыщение? Голод обязательно вернется вновь.

Именно подобные мысли все же заставили его вспомнить о кровоточащих ранах, которые следовало как можно скорее перевязать, если выживание еще входило в его планы.

И вот, высвободив один из ремней и перетянув им ногу, а вторым – предплечье, Тархельгас осознал, что забыл про волчицу.

В этих лесах волколаки живучи, как никто другой, поэтому не стоило списывать ее со счетов.

По своим же следам Тибурон стал возвращаться обратно, туда, где зверь его чуть не прикончил. Он прошел весь свой путь, отыскал тела убитых, но в свете луна все казалось таким странным. Темно-алая кровь в эту ночь была почти неразличима на снегу. Можно почувствовать ее запах, вкус во рту, то, как она пропитала одежду, но не увидеть глазами.

Так он дошел до места, и его предположение оказалось верным. Волчица была все еще жива. С копьем в правом боку она из последних сил поднималась на лапы, делала несколько шагов и падала. От былого гнева не осталось и следа. Лишь инстинктивное желание выжить.