Я молю, чтобы Шистад отказался.

— Вообще-то я хотел побыть один, — он говорит то, что я хотела услышать, но мне отчего-то становится неприятно.

Неужели пара движений через одежду, несколько поцелуев в неприличных местах, и я уже растаяла? Неужели всего этого достаточно, чтобы теперешние слова Шистада прозвучали обидно? Чего я, собственно, ждала? Наверное, разговора. Но о чём? Говорить тут не о чем. Было и было. Я всегда считала, что не из тех девчонок, кто после двух поцелуев — но было-то не два поцелуя! — строят планы на совместное будущее и уже мысленно выбрали белое платье. Как же по-идиотски считать, что сегодняшняя ночь что-то меняет. Ни для меня, ни для Шистада это ничего не значит. По крайней мере, для одного из нас.

— Я думаю, тебе не стоит оставаться одному, — произносит Томас, и эта фраза звучит странно. В чём подвох? — Пусть Ева составит тебе компанию.

Я опускаю глаза в тарелку. Шистад передергивает плечами.

— Без разницы, — бросает он, оттолкнув от себя еду. — Я больше не голоден. Пожалуй, проведу время наедине с собой, пока еще могу, — злобно цедит он; я впервые вижу такую агрессию с его стороны в присутствии отца, но тот пропускает этот тон мимо ушей и, лишь прищурившись, следит за тем, как уходит Крис. Эта сцена кажется мне слишком знакомой.

— Извините, — говорит Томас, обращаясь к нам с матерью.

— Я всё понимаю, — отвечает Элиза и гладит будущего мужа по ладони.

Меня передергивает. Сейчас я чувствую себя Крисом, который смотрит на всё это, когда я ухожу, психанув в очередной раз. Это гадко.

— Я тоже наелась, — скривившись, поднимаюсь из-за стола. Мать даже не смотрит на меня, всё ещё поглаживая ладонь Томаса — тот глядит в свой телефон.

— Ева, пожалуйста, присмотри за Крисом, — выдаёт мужчина, оторвавшись от дисплея. Я непонимающе хмурюсь. Почему я должна за ним присматривать? — У него сложный период, его нельзя оставлять одного.

Шистад-старший явно на что-то намекает, но я абсолютно его не понимаю. Мне явно недостаёт информации, и я просто обязана добыть её.

***

Пока поднимаюсь в свой номер, раздумываю о том, как всё прошло у Эмили. Её каникулы явно проходят лучше, чем мои, и я радуюсь тому, что хоть одна из нас рада такому времяпрепровождению. В голове тут же возникает мысль о том, что совсем скоро я увижусь с отцом, и день становится менее невыносимым. Уже в комнате я стягиваю с себя одежду, в которой невыносимо жарко, и просто закутываюсь в легкий халат с намерением проваляться там минимум до вечера, максимум — до утра. Я в любом случае не обязана идти с Шистадом на пляж, если не хочу. А не хочу ли?

Моя голова — мой собственный враг, потому что сводит любые мысли к одному: к Шистаду. Я прикрываю глаза, пытаясь сконцентрироваться на чем-то помимо вчерашний ночи, но рука сама невольно касается болезненных отметин на шее: кожу тут же начинает пощипывать. Тёплой ладонью двигаюсь вдоль тела и, немного приоткрыв глаза, рассматриваю небольшие синяки от пальцев на груди. Тело ломит то ли от боли, то ли от желания, вновь пробуждающемся внутри и зудящим на кончиках пальцев.

Я не стану.

Или стану.

Рука сама — клянусь, она сама, — тянется вниз, задевая живот, воскрешая в голове воспоминания, на долю секунд кажется, что это не моя рука скользит всё ниже и ниже. Дыхание сбивается, легкие забиваются чем-то отдалённо похожим на кофейную гущу, и на языке возникает едва уловимый привкус никотина. Пальцы оттягивают тонкую резинку трусиков и проникают внутрь. По сравнению с жаром там, мои руки просто ледяные. Я прикусываю губу, пытаясь решиться, но моё тело оказывается быстрее головы, потому что пальцы сами находят самую чувствительную точку и надавливают на неё, пытаясь повторить чужие касания. Но этого оказывается чертовски мало. Я прикрываю глаза, пытаясь представить. Никто не может прочитать мои мысли, только не сейчас. Значит, я могу — но не должна — позволить себе такую вольность. Всего раз. Чтобы убедиться, что это ничего не значит. Что завел меня не Шистад, не его умелые руки и отточенные движения. Это простая физиология. Пальцы вновь надавливают на горячую плоть. Я издаю слабый стон, но этого мало. Хочется ощутить губы на губах и тяжесть чужого тела, чтобы это был не пустой вдох в темноте, а что-то сводящее с ума, не знающее границ. В голове вспыхивают яркие образы: лицо Шистада прямо перед глазами, когда он был сверху, точные, чувственные движения вперёд-назад и поцелуи-поцелуи-поцелуи. Везде: на губах с проникающим языком, на щеке с невыносимой нежностью, на шее с пьянящими укусами, на груди с долгим сладким привкусом, на животе с прохладным дуновением воздуха. И… Так хорошо. Пальцы начинают двигаться быстрее под властью фантазии, вторая рука сжимает простынь, рот приоткрывается в немом стоне, просто потому что его некому услышать. Дыхание сбивается, грудь бешено вздымается, подушечками пальцев я чувствую, как пульсирует кровь там, под тонкой кожей. Ещё пару движений. А в голове только одно: потемневшие каре-зелёные глаза с расширенными до предела зрачками, отчего радужки практически не видно, и этот взгляд — властный, требующий, проникающий. Он будто исследовал меня изнутри. Проникновения не было. Если беспардонное вмешательство в душу это не проникновение. Пальцы совершают последнее движение, и я, с силой закусив губу, рассыпаюсь на осколки, тело обмякает, растекается по постельному белью, но я с ужасом осознаю: это не то. Не то же самое.

***

Всё время до десяти часов я провожу в своем номере, уставшая и расстроенная. Не пытаюсь даже анализировать свои эмоции, прекрасно понимая, как затягивает это болото, поэтому предпочитаю просто остаться в кровати и зализывать раны. Не буквально, конечно. Уже ближе к ночи я решаю, что наконец можно выйти и освежиться. Надеваю купальник и длинное платье с рукавами, чтобы скрыть следы стыда от любопытных глаз. Пойти к бассейну не вариант: сейчас там самый разгар вечера, когда мужчины пытаются склеить девушек, а девушки не против. Спустившись вниз к пляжу, я разглядываю свободное от людей пространство в поисках одинокой фигуры парня, чтобы при обнаружении тут же капитулировать. Ещё в обед я решила, что в данной ситуации необходимо избегать Шистада. Во всех смыслах: и наяву, и в собственном воображении. Чтобы просто не сойти с ума. Снимаю сандалии, пальцами ощущая ещё не остывший песок, и медленно иду к воде. Шистад, очевидно, уже вернулся в номер. Мне лучше. Оставляю обувь на берегу и рядом кладу наспех сброшенное платье. Зайти в воду сродни очищению. Прохладная морская вода смоет все неправильные ощущения, которые я физически не могу игнорировать. Мне хочется хотя бы на секунду передохнуть от бесконечной борьбы с собой, со своими мыслями. Напряжение, которое я так бездумно пустила в свою голову практически сутки назад, сковывало тело и рассудок, мешало мыслить здраво. Кажется, сейчас эта соль, что уже касается щиколоток, смоет всё грязное и неправильное, что я привнесла в свою жизнь сама, собственными руками и губами. Наверное, проще всё списать на алкоголь. Отчаяние. Злость. Усталость. И просто недостаток ласки. Только так и никак иначе.

Прохладная вода коснулась бёдер. Я вздрагиваю от непривычного ощущения, но лучший способ бороться с этим чувством — полностью погрузиться в воду. Слегка задержав дыхание — потому что так проще — опускаюсь. Холод окутывает тело, вызывая мурашки, но потом настигает спасительное тепло. Движения становятся не такими скованными, я больше не вздрагиваю от ледяного касания к коже. Медленно начинаю плыть, чувствуя, как успокаивается тело и душа. Хорошо просто отпустить себя, отдаться стихии, которая выталкивает на поверхность. Я, не сдерживаясь, улыбаюсь. Всё это просто наваждение. Порыв, который пройдет, как только я перестану о нем думать.

Волна подхватывает меня, намекая на то, что мне стоит просто прекратить эти мысли, и я поддаюсь ей, с удовольствием разгребая руками кажущуюся в лунном свете чёрной жидкость. Стемнело так рано, но это мне даже на пользу, ведь никто не сможет увидеть мою одинокую фигуру вдалеке от берега и никто не бросится сюда. Так просто остаться незамеченной, отойди на пару метров — ты уже никто. Это свобода или одиночество? Для каждого по-своему. И что ощущается мне, я пока не могу понять.