Дежурная медсестра, только вернувшаяся из длинного коридора за закрытыми дверьми, указала на вход и попросила следовать за ней. В вестибюле было тихо, но как только двойные двери распахнулись, звуки обрушились словно цунами на город: отовсюду звучали разговоры, шёпот, стоны и мольбы. И хотя стены вокруг были приятного персикового цвета, ассоциация с фильмами вроде «Психушки» и «Приюта кошмаров» никак не желала уходить из мыслей. Голоса, окружавшие идущую парочку, вызывали мурашки на коже, хотя это было не так уж и жутко.
Коридор вильнул влево, затем показались палаты. Медсестра остановилась перед дверью с номером «23» и постучала. Оттуда не доносилось ни звука, что не могло быть ни плохим, ни хорошим знаком. В ответ на стук слышалась лишь тишина, но в этом, судя по всему, не было ничего необычного, поэтому женщина кивнула и отворила дверь.
Большая часть палаты утопала в темноте и лишь оранжевый свет торшера позволял рассмотреть больничную койку и скорченную на ней фигуру. Парень был повернут спиной ко входу, он сложился в позу эмбриона, подогнув колени и сквозь простую серую футболку виднелись его позвонки. Вся атмосфера — полутёмное пространство с кружком света — напоминала его комнату, но здесь не было шкафа — лишь низкий пластмассовый комод с тремя выдвижными ящиками — и мебель стояла не на своих местах. На секунду Ева задумалась: как быстро он привык к новой обстановке.
— У вас есть пятнадцать минут, — сообщила медсестра, взглянув на девушку, та выглядела испуганной и ожидающей одновременно.
— Хорошо, — шёпотом произнесла она, вступая в темноту комнаты.
Медсестра кивнула и удалилась, оставив дверь открытой.
— Закрой, — проскрипел голос, явно издаваемый скрюченной фигурой на кровати.
Ева дёрнула ручку, и поток света, лившийся из коридора, тут же померк. Теперь стало ещё темнее: лампа охватывала лишь небольшой кусочек у кровати. Картина была ужасающей, но пути назад уже точно не было. Ева сделала несколько шагов навстречу к обездвиженному парню, но затем передумала и уселась на простой деревянный стул, стоявший ближе к окну у письменного стола. Она вцепилась в его жёсткую поверхность, призывая себя не впадать в панику.
Шистад молчаливо лежал на своем месте. Он напоминал бездомного котёнка, свернувшегося в клубочек, чтобы сохранить остатки тепла. Приглядевшись, Ева заметила мелкую дрожь, пробиравшую парня. Хотелось рассмотреть его лицо: увидеть его ореховые глаза и ту самую ухмылку.
Будто прочитав её мысли, Шистад шевельнулся, подставив свету левую щёку. В оранжевом освещение тень, подавшая на скулу, казалось более чёткой из-за выступившей кости. Он слегка сместился на кровати, затем приподнялся на локтях и сел так, что одна часть его лица оказалась в зоне видимости.
— Ты пришла, — произнёс Крис, его голос был едва слышным, но в той тишине, в которую они были погружены, громкость казалась неуместной.
— Я не могла не прийти, — ответила девушка, сильнее сжав руками стул.
Комната вновь погрузилась в молчание. Воцарившееся напряжение окутало двух людей, между которыми, казалось, лежала пропасть. Ева уставила на торшер, голова была абсолютно пустой, как и всё внутри. Сейчас она казалась себе полой, совершенно пустой.
Отсутствующий взгляд Шистада скользнул по её бледному лицу, затем исследовал едва освещённый силуэт. Он практически не мог видеть её, но больное, воспалённое воображение парня легко дорисовало её фигуру, скрытую одеждой, изящную шею и едва различимые сейчас черты лица.
В его фантазиях Еве не приходилось сидеть здесь — в этой вычищенной до блеска палате, в которой, впрочем, теперь жили доказательства его слабости. В голове Шистада блуждали воспоминания о Еве на пляже, как она плавала в солёной воде и как приятно пахло от её волос в их первую ночь. Эти мысли болели внутри, обжигали, поэтому он подавлял их, но было почти невозможно не вспомнить сейчас, когда она сидела перед ним и их разделяло всего несколько метров. Крис хотел дотронуться до неё — просто чтобы проверить настоящая ли она или это просто очередная галлюцинация, в которую его втянул изломанный наркотиками мозг.
Словно почувствовав его мысли, Ева слегка сдвинулась на своём стуле и вновь взглянула на него, затем приоткрыла рот, будто собиралась что-то сказать, но ни единого звука не сорвалось с её губ.
— Скажи, что это не галлюцинация, — хрипло прошептал Шистад, сжав дрожащие руки, чтобы хоть как-то привести себя в чувство. В этот момент он думал о том, что если Ева всё же плод его воображение, он завоет, как те ребята, сидящие в соседних палатах.
Ева медленно приподнялась и подошла к нему. Оранжевый свет озарил её лицо, открывая взору приоткрытые губы и широко распахнутые глаза. Ева стояла над ним словно ангел смерти, призванный забрать его жизнь, она возвышалась над его сжатой фигурой и её грудь приподнималась в тяжелом дыхании. Мун пахла так же — персиковый гель для душа и её собственный аромат. Но вдохнув глубже, Шистад осознал, что что-то поменялось, было что-то новое в ее концентрате. Он слегка свел брови и подался вперёд, принюхиваясь как собака.
— Это кофе, — произнесла Ева, касаясь горячими пальцами его лица, — чтобы ты всегда был со мной.
***
— Наверное, этого стоило ожидать.
Взглянув на себя в зеркало, Элиза поправила выбившуюся из причёски прядь, затем отложила расчёску и ещё несколько секунд смотрела в отражение, пытаясь собраться с мыслями.
Она никогда не была несобранной и уж тем более рассеянной, но её мир давно пошатнулся и старые устои больше не могли наполнять её сознание. Элиза знала, что стала мягче, нежнее, и не была уверена, что ей нравится это. Она любила контроль и правила, они помогали ей держаться на плаву, но теперь кто-то качнул её лодку слишком сильно, а у неё не было ни одного плана на этой случай.
Окинув себя последний взглядом, женщина разгладила невидимые складки на юбке и вышла из комнаты. Её шаги мягким стуком разносились по комнатам, пока она спускалась по лестнице. Взглянув на пустующую барную стойку, она сжала губы и прошла на кухню. Свежий кофе должен был помочь взбодриться, но она отказалась от него, вместо этого достав пакетик с рассыпчатой заваркой. Вдохнув аромат, женщина мгновенно узнала запах, который так часто присутствовал на кухне. Наполнив две кружки кипятком и добавив «Апельсинового рая», она покрепче вцепилась в чашки и, опасаясь пролить, медленными шагами спустилась по лестнице.
Ева лежала под одеялом, отвернувшись к стене. Её скрюченная фигура не подавала никаких признаков жизни. В комнате было достаточно тепло, но девушка всё равно укуталась в одеяло с головой. Несмотря на то что сейчас была середина дня, жалюзи в спальни были опущены так, что свет оставался приглушённым, впрочем, в лёгком полумраке Элиза всё могла легко различить. Всё ещё держа обе кружки, она прошла и мягко присела на край кровати, не задевая девушку. Оставив одну кружку на столе, женщина мягко опустила руку на кокон и слегка погладила его, чтобы привлечь внимание.
— Ева, — тихо позвала она, отчасти опасаясь разрушить тишину, — Ева.
Несколько секунд ничего не происходило, но затем кокон пошевелился, слегка сместившись. Элиза потянула одеяло на себя, открывая взору сморщенное в страдающей гримасе лицо дочери. Ева распахнула глаза, двинувшись, а затем натянула одеяло до подбородка.
— Ева, — вновь обратилась Элиза, удерживая одной ладонью кружку, а другой поглаживая одеяло, — я принесла тебе чай.
Заплаканное лицо дочери казалось остекленевшим, словно её накачали лекарствами.
Девушка моргнула.
— Я не хочу, — прошептала она, — оставь меня.
Элиза слегка подалась вперёд, дотронувшись до бледной кожи Евы, затем мягко провела вниз по щеке, ощущая, какой сухой она была, и наконец погладила по грязным волосам, собранным в растрепавшийся хвост.
Элиза смотрела на девушку перед собой, испытывая ударную волну вины и боли. Ева была совершенно не похожа на неё — рыжие волосы, другая форма носа и губ. Взглянув на них обеих, вряд ли кто-нибудь смог бы назвать их мамой и дочерью, но это было так. Элиза смотрела на Еву и, наверное, впервые видела не тот маленький кошмар, который однажды испортил ей жизнь, она видела ошибки, которые допустила и которые теперь вряд ли могла исправить. Женщина представила, как сложилась бы её жизнь, если бы она стала матерью, настоящей матерью для Евы. Была ли бы она сейчас счастлива?
