В комнате холодно, хотя окно закрыто, но холод идет не снаружи, а изнутри меня. Все внутри замёрзло, будто запечатано в ледник. Сперва я даже не замечаю, что дрожу. Но, когда мурашки пробираются под одежду, я вздрагиваю. Матрас ощущается как шершавая чешуя рыбы. Я пробегаю влажными руками по его поверхности, а затем расстилаюсь всем телом, приложившись щекой к жёсткой ткани. Глубоко вдыхаю воздух, в нём ещё хранятся остатки аромата, я собираю эти крохи и прячу в себе, оставляя это как тайну, маленький секрет. Все эти ощущения — тьма, сгущающаяся, затягивающая внутрь, мне бы идти на свет, выбраться из неё, но я нарочно остаюсь на самой глубине. Пусть она засосёт меня.

***

Крис возвращается домой. Это происходит во вторник, через два дня после того, как я засыпаю в его разрушенной комнате, притворяясь, что наша жизнь не пошла ко дну. Сейчас там навели порядок — на кровати свежее постельное бельё, одежда аккуратно сложена в шкафу, окно открыто и пахнет зимним утром.

О том, что Крис возвращается, я знаю за чашкой кофе. Я сижу на привычном месте за барной стойкой и пялюсь на пустой стул напротив. Желудок сводит от ударной дозы кофеина, но голода нет. Мое сердце гулко бьется в груди, и я считаю его удары, просто чтобы заполнить пустоту в голове.

За спиной раздаются лёгкие шаги — это Элиза. Она проходит на кухню в белом халате, волосы убраны в привычный пучок. Сейчас слишком рано, чтобы быть такой собранной, но это, видимо, никого не волнует.

Я бросаю взгляд на часы — еще нет восьми — и размышляю чьё присутствие в такой час на кухне более удивительно.

Чайник ещё горячий, поэтому Элиза сразу же делает себя чай и поджаривает тосты. От запаха хлеба меня слегка мутит, поэтому отворачиваюсь.

— Сегодня мы забираем Кристофера из больницы, — говорит Элиза будничным тоном. Я тут же поворачиваю голову, глядя в её сторону, и женщина вопросительно вскидывает бровь.

— Ему лучше? — спрашиваю я, выбирая самый приемлемый вопрос из всех, крутящихся в голове.

— Нет, но ему и станет, — жёстко отвечает мать, слегка прищурив глаза.

Я знаю, это проверка, она хочет увидеть мою реакцию.

— Ладно, — неуверенно говорю я, покрепче сжав кружку с кофе, — ладно.

Томас и Элиза уезжают в половину десятого, и я не знаю точно, сразу ли они направятся в больницу. В любом случае время тянется так медленно, что я начинаю сходить с ума.

Я брожу возле комнаты Криса, зная, что не смогу туда войти вновь, когда он вернётся. Дверь в спальню плотно закрыта, но я знаю, что скрывается за ней — чистое безличное пространство. Оттуда исчезло то, что делало его комнатой Криса, но моё сознание ещё помнит детали, а потому не могу удержаться и все же приоткрываю дверь.

В нос тут же ударяет запах чистоты — моющее средство и свежий морозный воздух. Всё это скорее отталкивает. Спальня выглядит стерильной и необжитой, словно больничная палата. Я пытаюсь представить, как отнесётся к этому Крис, но воспоминания о нём вызывают болезненную пульсацию в области солнечного сплетения. Я не переступаю порог — так и стою в коридоре, рассматривая помещение через распахнутую дверь. Кровать застелена свежим постельным бельём, дверцы шкафа закрыты, торшер отодвинут немного в сторону.

Я гадаю, что же искал здесь Томас, но ответ находится сам собой: заначка. Шистад пытался отыскать потаённые уголки, куда можно спрятать дозу. Глубоко в душе надеюсь, что он нашёл всё, что есть, но на деле знаю, что Крис не так прост.

Некоторое время просто оглядываю детали, ощущая неприятное покалывание в груди — все здесь неправильно, но мне необходимо запомнить. А затем закрываю дверь.

После разговора с Элизой проходит несколько часов, прежде чем открывается входная дверь и впускает в дом троих человек. В это время я сижу на лестнице, на нижней ступени, чтобы я могла все слышать, но никто не мог увидеть меня. Я слышу шуршание одежд, Тоффи срывается мимо меня с лаем, разрывая тишину.

— Тише, дружок, — произносит скрипучий голос, отчего моё сердце сжимается. Тоффи тут же успокаивается, и слышу, как от удовольствия он стучит хвостом по полу.

Через секунду все перемещаются, я слышу скрип лестницы на второй этаж — это Элиза уходит наверх.

— Ты знаешь, что дальше, — тихо, но угрожающе произносит голос Томаса.

— Да, — отвечает Крис, в его тоне помещается вся вселенская усталость, кажется он настолько истощён, что даже этот звук едва срывается с его губ.

Я прикрываю глаза, пытаясь представить себе лицо Криса.

Тяжёлые шаги Шистада-старшего удаляются по лестнице, но Крис всё ещё в коридоре, я чувствую. Он проходе немного вперёд, шуршание его ног становится громче по мере приближение к спуску в мою комнату. Я одновременно боюсь и хочу, чтобы он зашёл, но вот парень замирает, а затем стремительно удаляется. Дверь в его спальню закрывается с тихим хлопком.

Я остаюсь на лестнице ещё некоторое время — нужно собраться с силами, чтобы заставить тело шевелиться.

Словно неподвижная статуя замираю на ступенях, устремив взгляд наверх. Отсюда виднеются лишь кусочек стены коридора и высокая люстра. Сосредотачиваю взгляд на этом огоньке, долго размышляя о том, что будет дальше. Существует множество вариантов, но все они кажутся ненастоящими, неподходящими. Будущее такое же туманное, как и когда я только приехала дом. В далёком сентябре всё здесь казалось чужим, а сейчас дом будто впитал эмоции и запомнил всё, что здесь происходило. Теперь этот дом пахнет историей, хранит воспоминания, которые создала я, моя мать, Крис и даже Томас. Всё здесь пропитано человечностью — холодной отчуждённостью, сближением, отчаянием. Всё дышит и живёт, больше не кажется бездушным вместилищем. Это чувство ностальгии кажется неуместным, ведь я ещё здесь, но ощущение будто глядя на эту мигающую оранжевым лампочку я подвожу итог всему, что здесь произошло и могло произойти. Щемящая тоска скулит где-то области груди и пульсирует, подкидывая картинки воспоминаний — счастливых и несчастных, но одинаково ценных в конце.

Лампочка начинает мигать чаще словно вот-вот перегорит, в глазах начинает рябить, но всё равно не отвожу взгляд. Свет словно сигнал опасность мельтешит, отчего взор мутнеет, он напоминает о том, с какой скоростью развивались события в последние дни. Мир крутится, я вижу воспоминания точно в калейдоскопе собственной памяти, но они размыты, нет четких картинок или образов, но через все ведет красная нить — Крис. Эти воспоминания полны отчаяние и ошибок, и отчего-то я знаю, что уже ничего нельзя исправить.

Лампочка издает скрежет, а затем окончательно тухнет. Оставшиеся в ней искры постепенно сходят на нет, и в коридоре в конце концов становится темно. Я отмираю и ухожу в спальню, прикрыв дверь с тихим хлопком, ещё долго отзывающимся в моём сердце.

***

Следующей ночью я просыпаюсь от кошмара — бездыханное тело Криса преследует меня в темноте, пока я не зажигаю в комнате свет. Тоффи тут же вскакивает, но я наклоняюсь и глажу его по мягкой шерсти, успокаивая. Он возвращается на своё привычное место и закрывает глаза.

Я натягиваю сверху на футболку мягкую кофту — в спальне отчего-то холодно. Время едва перевалило за четыре утра, все в доме ещё спят. За окном вновь крупными хлопьями валит снег, он блестит и переливается в свете уличного фонаря.

Я присаживаюсь на кровать и обнимаю ногу, согнутую в колене, в попытке согреть пальцы, но ничего не выходит. Мутные образы ужаса никак не отпускают, и я знаю наверняка, что если сейчас усну, то увижу продолжение кошмара.

Чтобы развеять мысли, поднимаюсь наверх и наливаю стакан воды. Льющаяся в горло жидкость немного успокаивает нервы. Несколько мгновений просто стою в темноте кухни. На полу блестит полоска света, проникающего сквозь окно. Здесь теплее, чем внизу, но я босиком и пол неприятно холодит ступни. Мои мысли вяло блуждают, перекатываясь от одной к другой, но то и дело натыкаются на картинки из сна, как бы я не пыталась гнать их прочь. Меня слегка лихорадит, кожа под тёплой кофтой вспотела — ощущаю, как ледяная влага собралась между лопаток и подмышками. Голова трещит по швам — всё дело в недостатке сна. Я сплю несколько часов, но неизбежно просыпаюсь, мучимая тревогами, волнениями и кошмарами. Такое издевательство организма накладывает отпечаток на любое движение, рано или поздно я должна была вымотаться на столько, что тело не сможет выдерживать собственные испытания.