— Вероятно, — обманчиво спокойно говорю я, хотя на деле всё еще зол на Бодвара, на себя, на Эмили, на Еву, на весь мир.
— Он знает? — её вопрос звучит с таким оттенком страха, что я невольно отвлекаюсь и смотрю в её лицо, на котором остались следы от высохших слёз. Флоренси кажется бледной даже в свете оранжевых фонарей магистрали, и я невольно задумываюсь о том, что Бодвар мог её чем-нибудь накормить.
— Пока нет, — честно отвечаю, и мы оба понимаем, что это ненадолго. — Он что-нибудь давал тебе? Таблетки? Порошок?
Глаза Флоренси испуганно расширяются, хотя казалось, что больше некуда.
— Нет, ничего, — лепечет она, закусив тонкую губу.
Я просто киваю и отворачиваюсь. Нужно отвезти её домой.
***
Назойливый писк вытягивает из бездны небытия. Непонятно, прихожу я в себя или это просто очередная иллюзия повреждённого головного мозга. Равномерный писк в этот раз раздражает не так сильно, как в первый, поэтому я решаю прислушаться, чтобы определить, что может издавать такой звук.
Я плотнее сжимаю веки — по крайней мере, хочу это сделать — и сосредотачиваю всё внимание на механическом тиканье, повторяющимся с одинаковой частотой. Оно не кажется знакомым, но я всё равно напрягаю слух.
— Показатели в норме, — произносит голос откуда-то издалека. Слова слышатся будто через сквозь толщу воды, поэтому я даже не могу определить, женский это голос или мужской. Отбросив размышления, я стараюсь прислушаться — времени подумать у меня, видимо, предостаточно.
— …Кома? Не совсем… Такое бывает… — всё сливается в одно предложение, хотя очевидно, что говорящих несколько. — Через несколько часов… Если сделать переливание…
Затем произносится ещё несколько невнятных фраз, которые в основном состоят из звуков и никак не складываются в слова. Я расслабляю отдел мозга, отвечающий за слух, и пускаюсь в размышления о коме и переливаниях. Неясно, говорили обо мне или нет, но из всего можно сделать вывод, что я нахожусь в больничной палате либо в машине скорой помощи. Соответственно, писк — это аппарат, отображающий кардиограмму и удары сердца. Итак, я нахожусь где-то в больнице или по пути сюда. Что случилось перед этим?
***
Первое января.
Когда я подъезжаю к дому Флоренси, время уже перевалило за полночь. Я стараюсь не думать о том, что хотел бы поцеловать Мун ровно в двенадцать часов, и сосредотачиваюсь на том, чтобы доставить Эмили до комнаты. В окнах не горит свет: родители Эмили празднуют Новый год у сестры её матери, — местонахождение Элиота мне неизвестно. Мы вместе проходим к порогу по скрипящему снегу, затем Эмили достаёт ключ из-под коврика и открывает дверь. Мы входим внутрь, и, пока девушка снимает ботинки, я осматриваю тёмное пространство; хотя нет никаких видимых признаков угрозы, я всё равно принимаю элементарные меры предосторожности. После сам снимаю ботинки и включаю свет.
— Я… — запинается Флоренси, указав на лестницу, — переоденусь.
— Я подожду тебя внизу, — заверяю я, проходя вглубь дома. Поскольку
Элиот не спустился на шум, становится очевидным, что его нет дома, а оставить Флоренси одну я не могу. По многим причинам.
Занимаю место на плюшевом диване горчичного цвета и наконец достаю телефон, чтобы проверить входящие. Несколько пропущенных от Евы и Элиота. Несколько секунд расцениваю, кому же стоит позвонить первым, и решаю, что изначально лучше выяснить, где носит Элиота.
Через несколько коротких гудков Флоренси берёт трубку и орёт прямо в динамик:
— Ты где, мать твою?
— В твоём доме, — спокойно отвечаю я, прислушиваясь к звукам на фоне. Назойливый шум в виде различных голосов и грохочущей музыки даёт очевидный ответ на мой вопрос, поэтому даже не вижу смысла его озвучивать. — Не говори, что пошёл на эту чёртову тусовку.
— Именно это я и сделал, сукин ты сын, — кричит Элиот в попытке перебить громкие басы, от которых в мгновение начинает раскалываться голова.
— Лучше бы тебе вернуться домой, — говорю я.
— Случилось что-то срочное? — спрашивает Флоренси, и его голос теряет нотки веселья; я почти уверен, что его лицо приобретает серьёзное выражение.
— Не совсем, — туманно отвечаю я, прекрасно осознавая, что не могу выложить ему всё по телефону.
— Тогда увидимся утром!
Прежде чем я успеваю возразить, Элиот бросает трубку. Я стискиваю челюсти от злости и делаю рваный вдох через нос, пытаясь удержать внутреннюю агрессию на поводке. Порой беспечность Элиота выводит из себя: по большей части он виноват в том, что первоначально не углядел за Эмили, а затем не заметил всей катастрофы, обрушившейся на наши головы. Немалая доля вины лежит теперь и на моих плечах, ведь связываться с Бодваром — это как чистить лук: очень сложно отмыться от запаха потом.
Стало очевидным, что ком проблем скатился лавиной, когда я вышел из себя, потеряв контроль, и кинулся в драку, хотя и знал, что это потом аукнется. Но теперь, когда прошлого не изменить, я не могу об этом сожалеть, хотя злость всё ещё бурлит в венах вместе с ударной дозой веществ, действия которых должно ещё хватить на несколько часов.
Сжав телефон, я вспоминаю о том, что Мун, вероятно, не находит себе места и стоило бы её оповестить о сохранности Флоренси. Но прежде чем я успеваю нажать на иконку с её именем, в проходе появляется Эмили. Она переоделась в простые серые штаны и кофту с длинными рукавами, полностью скрывающими ладони. Волосы она собрала в хвост, но несколько тонких вьющихся прядей всё же выпали из прически.
— А вот теперь мы поговорим.
***
Когда Эмили уходит спать, я остаюсь на том же самом диване, чтобы дождаться Элиота. Долгий разговор с девушкой только всколыхнул во мне, казалось бы, поутихшую ярость, и теперь в груди беснуется чувство неконтролируемого гнева, который я бы с радостью выплеснул на Бодвара. Я выключаю свет в гостиной и откидываю голову на мягкую спинку дивана, прикрыв глаза. Хотя я не хочу спать, усталость всё же берет своё, заставляя расслабиться даже в такой неудобной позе. В голове роится тысяча мыслей, и все они быстро утомляют рассудок, вынуждая отключиться от реальности на некоторое время.
Мне снится что-то напоминающее берег моря, где я сижу, утопив ноги в горячем песке, а ветер подгоняет тихие волны к земле. Рядом сидит кто-то, чья рука медленно поглаживает мою ладонь; прикосновение холодных пальцев отдаёт теплом в солнечном сплетении. Подняв глаза, я вижу развевающуюся от морского бриза рыжую копну длинных волос. Они полностью закрывают лицо, повернутое в профиль, поэтому подаюсь вперёд, чтобы рассмотреть свою спутницу. В это же мгновение она поворачивается, но вместо знакомого лица, которое я ожидал увидеть, передо мной предстает девушка. Её светло-голубые глаза рассматривают меня с преувеличенным любопытством, а узкие губы приоткрываются.
— Не то, что ты думал, да? — говорит она тихим голосом, но, несмотря на шум волн, я улавливаю этот звук, пораженно уставившись на неё.
Взгляд незнакомки ужесточается, когда я отрицательно качаю головой, не решаясь произносить слов. Она слегка наклоняется ко мне, и теперь я вижу, что её волосы не рыжие — не тот медовый оттенок — а скорее выгоревшие на солнце каштановые. Я отдёргиваю руку и хмурю брови в попытке избежать нежелательной близости и где-то на задворках сознания пробегает мысль о том, что не в моем характере поступать так. Но я всё равно отклоняюсь от настойчиво приближающейся девушки, начиная раздражаться от её настойчивости. Руки незнакомки упираются в мою грудь, и она толкает меня на песок, прежде чем забраться сверху. Через мгновение её лицо оказывается всего в нескольких сантиметрах от моего, и её глаза, которые прежде были голубыми, наливаются кровью. Её рука впивается в мое предплечье, острыми ногтями врезаясь в кожу, отчего по телу проходит слабый разряд боли. Склонившись надо мной, незнакомка поворачивает голову, приоткрыв рот, и я вижу, как её слюна стекает мне на губы, и отворачиваюсь.
— Тебе не избавиться от меня, — шипит она, прильнув всем телом ко мне. От неё веет холодом. Запах моря выветривается из лёгких, заменяемый тошнотворной смесью концентрата крови, лекарственных препаратов и гниющей плоти. Я с силой дёргаю руку в попытке выбраться из хищных лап психопатки, но её железная хватка вновь припечатывает предплечье в песок. Маленькие песчинки засыпаются в ранки, образовавшиеся из-за следов ногтей.
