Вытаскиваю его лёгким движением и тут же бросаюсь к столу. Ноги заплетаются из-за пронзительной боли, поэтому добираюсь до плоской поверхности лишь упершись в спинку кровати.

Руки всё делают сами: открывают пакетик и разравнивают содержимое в дорожку заученным движением. Я наклоняюсь и зажимаю одну ноздрю.

И через несколько минут жизнь снова обретает краски.

***

Темнота. Вокруг темно, потому что ночь или выключили свет? Возможно, это побочный эффект героина, и теперь я ослеп. В любом случае темнота динамическая: что-то вибрирует в воздухе, будто жужжит пчела или работает кондиционер на полной мощности. Сквозь подрагивающее молчание через мгновение начинает доносится звук: это равномерный механический писк, напоминающий индикатор на холодильнике, когда забываешь закрыть дверцу. Воспалённое сознание работает вяло, но в эту секунду я осознаю, что вокруг темно, потому что у меня закрыты глаза. Веки тяжёлые, будто налиты свинцом, а ресницы приклеены к скуле. Мозг посылает сигналы к зрительному нерву, и это действие отдаётся стреляющей болью в затылке.

Ладно, не так уж и важно видеть, что происходит, пока я могу прислушаться. Я напрягаю слух, но, кроме раздражающего писка в непосредственной близости от моего лица, ничто не издаёт звука. Может, сознание блокирует разговоры, может, я в изолированном пространстве, где главенствует тишина, исключая механизированные звуки аппарата. В любом случае слух подводит и оказывается бесполезным.

Хорошо, я могу попытаться узнать, что происходит, на ощупь. Я могу коснуться пальцем предметов и понять. Мозг посылает сигналы в правую руку, та, что рабочая. Пальцы будто онемели, замёрзли и превратились в лед. Я пытаюсь двинуть кистью, чтобы сместить ладонь, но и это не срабатывает — рука остаётся неподвижной. Но ещё рано сдаваться: у меня же, чёрт возьми, две руки. Я напрягаю сознание, но пока не опускаюсь до мольбы. Немного контроля над собственным разумом, и всё получится. Кровь резко приливает к пальцам, и на мгновение кажется, будто кружится голова, но глаза по-прежнему закрыты, и я лежу на месте, как и левая рука.

К чёрту это. Верхняя часть тела парализована, и поэтому я не могу сдвинуться хотя бы на сантиметр, но будь я проклят, если отказали ноги. Шевелить сразу обеими опасно: во-первых, энергии на это может не хватить, во-вторых, я сразу окажусь в безвыходном положении. Итак, сначала правая, затем — левая. Всё как и с руками: импульс протекает по всему телу, но его не оказывается достаточно даже для того, чтобы дёрнуть мизинцем.

Вероятно, теперь я имею полное право впасть в панику. Моё тело ощущается как мешок бесполезных опилок, который не сдвинуть с места. Мне нужно найти выход из ситуации, но в голове начинает болезненно пульсировать, кровь шумит в ушах, в висках оглушающе стучит пульс. Во рту пересыхает, и я даже не могу пошевелить языком, чтобы помочь выделиться слюне. Внезапно писк усиливается, становится громче и чаще; он давит на барабанные перепонки, полностью заполняя голову, создаёт ощущение, будто черепная коробка лопнет.

Я зажмуриваюсь — по крайней мере думаю, что зажмуриваюсь, — напряженный мозг работает с бешеной активностью, и создаётся ощущение, что можно услышать, как крутятся шестерёнки в голове. Мне необходимо создать хотя бы иллюзию контроля, чтобы не сойти с ума, а для этого нужно вспомнить хоть что-то. Помимо очевидных фактов.

Я расслабляю сознание и отправляюсь в глубины собственного разума, где запрятаны воспоминания о произошедшем. Первоначально меня встречает белый фон, и через секунду появляются яркие вспышки, которые перерастают в неподвижные фотографии, а затем — в короткие видео.

Первое, что получается различить и определить, — это лай собаки. Я отчётливо слышу громкий голос пса, раздающийся где-то в непосредственной близи от меня, но не возле. Через мгновение к лаю добавляется звук скребущих лап, противный скрежет когтей о дерево. Я поднимаю глаза и пытаюсь отыскать источник звука: он прямо за стеной. За дверью. Точно, я в ванной. Опустив взгляд, рассматриваю собственные руки: они опущены в раковину, в области левого предплечья торчит пустой шприц. Я выдёргиваю его, и из раны вытекает тонкая струя крови. К лаю и скрежету добавляется шум воды; она хлещет из крана в раковину, отчего мои ладони мокрые, а кожа на пальцах сморщилась. Отбросив шприц, я набираю воды в ладони и умываюсь, чтобы прийти в себя. Ледяная лужа, в которую опускаю лицо, вызывает мурашки по телу.

Я снова моргаю несколько раз и оглядываюсь: это ванная в доме Элизы. Осознание того, что ситуация произошла в действительности, ударяет прямо по затылку, но это не всё воспоминание. Но это не вся история, и я знаю, что произойдёт дальше. Становится почти физически больно от этого знания, хотя, возможно, у меня просто припадок.

— Крис? — произносит голос с другой стороны, и в нём безошибочно угадывается интонация Евы.

Мне хочется крикнуть, чтобы она убиралась прочь, но вместо этого закрываю глаза и глубоко втягиваю воздух. Руки всё ещё немного дрожат после недавно принятой дозы, и тело болезненно реагирует на движение.

— Крис, ты там? — вновь зовёт Мун; в её тоне слышу опасение и испуг.

На секунду появляется желание распахнуть и дверь и впустить её. Это было бы так просто. Прижаться к её телу и позволить себе почувствовать жизнь, признать собственную слабость и сдаться всем чертям, что разъедают не только сознание, но и тело день ото дня. Но впустить её означает сознаться в том, что я окончательно потерял контроль. Показать собственное бессилие перед химией и неспособность справиться с зависимостью. Если Ева увидит это, то я больше не смогу обманывать себя и тогда мир окажется разрушен, он превратится в труху, а я разлечусь пеплом по ветру.

Поэтому вместо того, чтобы открыть дверь, я рычу:

— Уходи.

В ответ слышится настойчивый стук в дверь, он примешивается к уже существующей какофонии звуков. Возможно, это лишь моё сознание создаёт иллюзию происходящего, но её отчаянный голос заставляет поверить, что нет, такова реальность.

— Крис, открой, пожалуйста, — теперь, когда она убедилась, что это я, её тон приобретает нотки мольбы, отчего что-то сжимается в районе солнечного сплетения.

Я зажмуриваюсь и прислушиваюсь к ритму собственного сердца. Оно бьётся с такой силой, что ощущается боль в ребрах. Я сжимаю раковину, но она выскальзывает из-за расплескавшейся воды. Мне необходимо сосредоточиться на шуме в голове, но вместо этого на передний план выходит жалобный крик Евы, барабанящей в чертову дверь.

— Крис, открой! — просит она. Её слышно даже сквозь непрекращающийся лай Тоффи.

Кровь шумит в висках, и от какофонии начинает пульсировать вена на лбу, наполняющих комнату звуков становится слишком много, терпеть это нет сил. Дверь открывается, и я, как в замедленной съёмке, осознаю, что сам отпираю её. Передо мной всего в нескольких сантиметрах оказывается Ева: её лицо вспотело и покраснело, рыжие волосы прилипли к влажной коже. Испуганные огромные глаза девушки поднимаются, устанавливая зрительный контакт, но я тут же отвожу взгляд. На ней зимняя куртка и сапоги, снег на которых растаял, и теперь вокруг образовалась небольшая грязная лужа.

— Отойди от двери, — произношу я спокойным голосом, хотя совершенно не чувствую себя таким. При виде Мун всё внутри меня болезненно сжимается, в грудине щемит.

— Крис, — она выдыхает моё имя, её глаза ошарашенно бегают по моему телу, задерживаются на руках; я вижу отблески страха в её яркой радужке. Опустив взгляд на собственные предплечья, я вижу свернувшиеся раны в виде небольших воспалений, синие вены чётко выделяются под натянутой бледной кожей. Всё становится более чем очевидно, поэтому сжимаю челюсти и шиплю:

— Отойди, нахрен, от двери.

— Ты обещал… — шепчет она. Её голос дрожит: видимо, она борется с новым приступом истерики.

Чёрт.

— Я соврал, — отвечаю я вместо того, чтобы обнять её и стереть это выражение панического страха с её лица.