В этот момент открывается дверь; я понимаю это по характерному щелчку и внезапному холоду, прошедшему по тонкой полоске обнажённой кожи между краем штанов и носками.

Всё в комнате замирает в ожидании вошедшего, хотя с первой секунды очевидно, что это Шистад. Крис появляется на пороге спустя минуту или две. Его бледное лицо раскраснелось от мороза, каштановые волосы взъерошил ветер, куртку парень снял ещё в коридоре и теперь предстал перед нами в той же одежде, в которой был несколько часов назад: простые штаны и толстовка. Он замирает в проходе между гостиной и коридором, ведущим в собственную спальню, затем быстрым взглядом осматривает помещение и наконец смотрит на Томаса. Тот сверлит его немигающим взглядом и едва ли не пышет огнем.

— Всем салют, — беззаботно произносит Крис, усмехнувшись уголком губы: его стандартный способ скрыть чувства. — В честь чего собрание?

Я смотрю на парня во все глаза, пытаясь считать хоть одну эмоцию, на телепатическом уровне узнать о том, что происходило последние несколько часов. Но Крис не смотрит в ответ, а без зрительного контакта я практически бессильна. Вместо этого он глядит на отца насмешливым взглядом, в котором скользит вызов и бесконечная дерзость. Я кошусь на Томаса. Он взбешён до такой степени, что сейчас начнет кричать: его рот искажает неясная гримаса, которую можно окрестить словами «отвратительная» и «свирепая».

— Где ты был, мать твою? — как гром среди ясного неба, хотя это небо давно норовило разразиться ударами молнии.

— Гулял, — беспечно пожимает плечами парень, и его беззаботное поведение лишь раззадоривает отца. Крис отвечает нарочито спокойным тоном, будто показывая своё превосходство над Томасом, но, мельком взглянув на мужчину, я понимаю, что этот трюк на него не действует.

Я пытаюсь предугадать дальнейшие события, догадаться, какие слова будут сказаны и какие обвинения брошены, но, прежде чем всё успевает превратиться в катастрофу, Элиза касается предплечья Томаса и несильно сжимает его так, чтобы привлечь внимание.

— Не нужно, — говорит она тихим голосом, обращаясь к разъярённому мужчине.

— Не сейчас, — дёрнув плечом, грубо отзывается Шистад, и рука матери легко соскальзывает с его локтя и безвольно обвисает вдоль тела. — А ты, маленький ублюдок, я уже не раз предупреждал тебя. Ты просто неблагодарный сукин сын!

Экспрессия в голосе мужчины заставляет меня вздрогнуть. Я тут же перевожу взор на Криса, чтобы оценить реакцию, но тот лишь на мгновение поджимает губы, а затем растягивает их в знакомой акульей усмешке, которая кажется достаточно жуткой, чтобы холодок пробежал по позвоночнику. Такие манипуляции, впрочем, совершенно не действуют на Томаса: в два шага он преодолевает расстояние до сына и хватает того за предплечье, с силой дёрнув на себя. Ленивое выражение лица Криса дарит иллюзию того, что парень двигается с неохотой, но на самом деле отец больше и сильнее него, преимущество на стороне разозлённого мужчины, каким бы спокойным не казался парень.

— Осторожнее, — делает замечание он, но больше не предпринимает никаких мер, не противится происходящему.

— Покажи мне свои чёртовы руки, грёбаный ты наркоман, — рявкает Томас, совершенно не обращая внимания на спектакль, который пытается разыграть Крис.

Ладонь Шистада-старшего смещается, и теперь я вижу, что на запястье парня остаются красные следы от крепкой хватки. От вида будущих синяков меня начинает мутить, поэтому с силой закусываю губу и хмурю брови, пытаясь определить, чем могу помочь в данной ситуации. Я бросаю взгляд на Элизу: она буквально оцепенела, а острый взор серых глаз устремлён на Томаса и Криса. Однако она не пытается ничего предпринять, вместо этого её взор смещается в мою сторону и, схватив меня за руку, притягивает ближе к себе.

— Я думаю, нам нужно выйти, — тихим голосом говорит Элиза.

Томас и Крис продолжают сверлить друг друга взглядами, и по лицу парня я замечаю, что он начинает злиться, хотя всё ещё способен сдерживать свой гнев. Мне хочется сказать что-то Крису, но язык — тупой и бесполезный орган — словно онемел, поэтому могу лишь наблюдать за развернувшейся сценой.

Элиза дёргает меня за руку и ведёт к выходу, я же в это время не отрываю глаз от парня, и на секунду наши взгляды пересекаются. Он едва заметно кивает мне, и по дороге до собственной комнаты, я пытаюсь понять, что же значит этот кивок.

========== Глава 29.2. Chris ==========

Комментарий к Глава 29.2. Chris

Писалось в ковидно-прививочном бреду под действием температуры, но, на мой взгляд, вышло даже лучше, чем обычно!

Приятного чтения!

Тридцать первое декабря.

Крепкая хватка на больном предплечье начинает доставать. На самом деле всё тело — болевая точка, но отнюдь не от сильных рук отца. Мелкая дрожь пробирает от ломки, меня слегка потрясывает, однако я могу контролировать это. Некоторое время.

— Лучше пусти, — говорю я, стараясь звучать в разы спокойнее, чем есть на деле. В груди клокочет гнев, вызванный отчасти тем, что действие дозы сходит на нет, но в большей мере виноват отец. Его пресловутые уверенность и убеждённость в собственной власти заставляют на мгновение стиснуть челюсти, но я тут же расслабляю их, не позволяя себе эту слабость.

— Где ты был? — в который раз кричит отец, и от его баса из ушей может пойти кровь, но я привыкший.

Я передёргиваю плечом в попытке сбросить надоедливую руку, но пальцы впиваются в вены, причиняя ещё большую боль и без того чувствительной коже. Кровь будто останавливается в том месте, где ощущается грубое прикосновение; от этого в руках появляется тремор, который уже не подвластен моему контролю. Всё же не стоило возвращаться сегодня.

Отец что-то кричит, но мои мысли крутятся вокруг нескольких вещей: щепотка кокаина, припрятанная в моей комнате, Бодвар и испуганный взгляд Евы. Последнее меня практически удивляет, ведь всё это время я был невероятно зол на неё и её глупость. Недальновидность. Неспособность подчиняться.

В конце концов я начинаю злиться по-настоящему, когда слюна попадает на моё веко. Отец рычит, как собака, и слюна у него брызжет так же, поэтому я не выдерживаю. Моё лицо кривится в гримасе отвращения, и я с силой дёргаю руку, вырываясь из раздражающих оков.

— Не смей трогать меня, — произношу я сквозь сжатые губы. Мне хочется ударить себя за эту кратковременную потерю контроля, но во рту становится сухо, а голова начинает пульсировать и кружиться; это значит только одно.

— Щенок, — рыкает Томас, пытаясь напугать меня этим-отцовским-тоном. Но мне давно не тринадцать, и на такую провокацию вряд ли поведусь. — Я знаю, что ты опять принимаешь. Ты испытываешь моё терпение, но я не позволю тебе вновь опозорить мою фамилию. На следующей неделе ты отправляешься на реабилитацию.

Он произносит это, глядя мне в глаза, пытаясь увеличить эффект угрозы, но внутри лишь пустота. Я не ощущаю ничего от идиотского заявления. Это проблема отходит на периферию в ту секунду, как только появляется, потому что центральной — и самой важной на данный момент — является лишь острая нехватка дозы, от которой вот-вот начнется одышка.

— Это твой подарок на Новый год, — говорит отец перед тем, как скрыться на лестнице.

Слова практически не жалят, и я даже готов усмехнуться из-за этого замечания, но прилипшая к спине футболка и выступившие капли пота на лбу напоминают о той самой необходимости, которая требует немедленного вмешательства.

Я закрываюсь в комнате и стягиваю потяжелевшее в несколько раз худи и пропитанную влагой футболку. Руки неконтролируемо трясутся, когда провожу ладонью по голове, убирая с лица нависшие пряди, чёрт бы их побрал. Практически падаю на колени, отчего тело пронзает дрожь, но не останавливаюсь ни на секунду, зная, что промедление — главный враг в данной ситуации. Дышать становится труднее, будто нос заложен, поэтому открываю рот, и вязкая слюна скатывается по подбородку, будто я ёбаный бульдог.

— Под ножкой кровати, — напоминаю себе, хотя не уверен, что произношу это вслух. Ощупываю продолговатую деревянную ножку, пытаясь отыскать заветный пакетик. Холодный целлофан действует обжигающе на кожу кончиков пальцев, но даже это не позволяет отдёрнуть ладонь.