— Всё в порядке, — говорю я, отчасти радуясь, что не нужно говорить в полный голос. — Давай спать.

Элиот ничего не отвечает, с его стороны не исходит никакого звука, кроме тихого дыхания, поэтому решаю тоже замереть; вероятно, так получится лучше уснуть. Моя поза мне не кажется достаточно удачной для сна, но снова ворочаться и вертеться не хочу, поэтому просто закрываю глаза и пытаюсь выровнять сбившееся дыхание.

Глубоко вдохнув, улавливаю слабый запах порошка и сигарет. Последний исходит от одежды Элиота. Он напоминает мне о Крисе, но в аромате не хватает горечи кофе и того неповторимого концентрата, коим обладает Шистад. Воспоминания о парне проносятся в голове, словно киноплёнка, кадры мелькают со скоростью в две секунды. Слишком быстро, чтобы я могла задержаться хоть на одном из них.

«Какого черта ты творишь?» — проносится мысль в голове, но ответа на этот вопрос я, к сожалению, не знаю.

В голове всё смешивается, превращается в снежный ком, который катится с горы, увеличиваясь в размерах и набирая убийственную скорость. Ни один мой поступок не находит оправдания даже перед собственной совестью. То, что в один момент кажется разумным, превращается в абсурд. Всё это до жути похоже на сюр, а я не могу отличить плохое от хорошего. И, хотя я пытаюсь не думать, мысли буквально пульсируют в голове, а недавно утихшая головная боль вновь начинает стучать в висках. Я уже жалею, что не выпила вовремя таблетку.

Чтобы отвлечься от мучительных раздумий, прислушиваюсь к дыханию Элиота. Тихое и размеренное, оно говорит о том, что парень уже уснул, хотя прошло не больше пяти минут. Видимо, он настолько вымотался, что даже моё странное поведение не помешало ему провалиться в сон. Немного подумав, решаю перевернуться на другой бок.

Метель за окном прекратилась около часа назад, и теперь дом утопает в относительной тишине. Тоффи, смирившийся с нахождением Элиота, мирно посапывает на своём месте. Глаза, привыкшие к темноте, едва различают силуэты мебели в комнате и очертания лица Флоренси, внезапно оказавшегося передо мной. Голова Элиота расположена немного выше моей из-за того, что он подложил руку под щёку. Согнутая в локте, она занимает большинство пространства на подушке. Будь у него в ухе серёжка, сейчас она блеснула бы в темноте, но теперь на её месте нет ничего, кроме зашитой наспех мочки. Губы парня приоткрыты в тёплом дыхании, пахнущем зубной пастой и чем-то ещё, что я не могу идентифицировать.

Внезапно экран одного из наших телефонов озаряется, освещая комнату ярким белым светом, и я отчётливо вижу губы и нос Флоренси, его закрытые глаза и подрагивающие во сне веки. Его лицо кажется чересчур бледным, а ресницы отбрасывают причудливую тень на кожу щёк. В таком свете Элиот кажется вампиром, мирно посапывающим в своей постели. От этой мысли я невольно хихикаю, но тут же закрываю рот рукой, чтобы случайно не разбудить парня. Он, впрочем, никак не реагирует и лишь рукой прикрывает глаза, спасаясь от яркого света. Но экран через мгновение гаснет, и комната вновь погружается во мрак.

Приподнявшись на кровати, отбрасываю одеяло и встаю, чтобы проверить, кому пришло сообщение. На цыпочках иду к столу, и тело покрывается мурашками от холода, который ощущается более отчётливо после того, как вылезаю из тёплой постели. Нажимаю на кнопку блокировки и вижу, что на моем экране пусто, а значит сообщение пришло Элиоту. Всего доля секунды уходит на то, чтобы решиться и проверить телефон парня. Прикусив щёку с внутренней стороны, тыкаю на дисплей. Тот загорается, как и мгновение до этого. Сообщение оказывается от незнакомого номера, но текст послания скрыт, и меня тут же одолевает паника. Тревога, ставшая постояльцем в моей голове, в разы усиливается, но я заставляю этого назойливого червячка замолчать хоть на секунду. Просто невыносимое чувство напряжения заставляет с силой стиснуть челюсти и убрать руку с чужого телефона.

«Это не мое дело, это не мое дело», — повторяю сама себе, пока поднимаюсь на кухню, чтобы выпить обезболивающее от разыгравшейся мигрени и, возможно, успокоительное. Оранжевый свет уличного фонаря озаряет небольшое пространство у раковины и плиту, бросает косые лучи на холодный пол. Не включая света, прохожу к тому шкафчику, куда недавно убрала аптечку, но всё это время думаю о сообщение на телефоне Элиота. Сотня теорий и догадок проносятся в голове, но ни одна из них не содержит ответа, способного удовлетворить мой истерзанный переживаниями ум.

«Все-таки успокоительные будут не лишними», — решаю я, роясь в ящике с медикаментами. Вынимаю из пластинки таблетку ибупрофена и кладу её на стол, чтобы отыскать ещё одну, но тут натыкаюсь на одиночную таблетку. На упаковке нет названия, но это — простая круглая таблетка с полоской посередине, ничем не отличающаяся от других лекарств, лежащих здесь. На раздумья уходит секунда или две, и я прячу маленькую упаковку в карман, пообещав потом подумать об этом.

Отыскав успокоительное, залпом выпиваю лекарства, а затем спускаюсь вниз. Нужно некоторое время, чтобы медикаменты подействовали, и поэтому ещё около двадцати минут я то слушаю размеренное дыхание Элиота, пытаясь понять, что чувствую от его горячей близости, то ударяюсь в болезненные воспоминания.

В какой-то момент глаза начинают слезиться, но я списываю всё на то, что лежу в темноте и около минуты не моргаю, погрузившись в собственные мысли. Я думаю о Крисе и его лице в тот момент, когда он лежал практически без дыхания в ванной, как блестела кровь на поверхности керамической белой раковины, стекая на пол густыми каплями. Думаю о том, как тряслись мои руки, когда я приподняла его голову, пытаясь понять, в сознании ли он. Вспоминаю, как дрожал голос, когда я звонила в скорую и попыталась назвать адрес, но буквы никак не желали складываться в правильные слова, а слова — в предложения. Я думаю о том, как участилось тогда моё дыхание и как гулко билось сердце, пока я стояла на коленях перед бледным телом Криса, а из его головы, соприкоснувшейся в момент падения с той самой раковиной, сочилась кровь, окрасившая мои руки и штаны в бордовый оттенок.

Картинки, картинки, картинки. Они мелькают в голове с бешеной скоростью. Я вижу их даже с широко распахнутыми глазами, и пожирающая всё вокруг темнота внушает страх.

Но затем я прижимаюсь ближе к Элиоту и — возможно, начинают действовать таблетки — усмиряю собственный пульс, позволяя себе провалиться в беспокойный сон.

***

Тридцать первое декабря.

Часы издают пронзительный дзинь. Никогда не слышала, чтобы они звучали так громко и чётко. В тишине гостиной эта трель превращается в своеобразный катализатор, который одновременно запускает несколько действий: Томас резко поднимается из-за стола, скрипнув ножками стула об идеальный паркет комнаты, мама роняет вилку, а я громко икаю. Со стороны это скорее походит на сцену из комедии девятнадцатого века, но в действительности происходящее не кажется смешным.

Взглянув на Томаса, я вижу, что его глаза горят бесноватым блеском, очевидно, вызванным отсутствием Криса. Его свирепый вид на мгновение сбивает с толку: обычно Шистад-старший сдержан и безэмоционален. Эта вспышка напоминает ту, что произошла несколько месяцев назад на отдыхе, когда он поймал Криса за руку и предупредил о наркотиках. Тогда я ещё не знала того, что известно сейчас, и в тот момент такое поведение казалось проявлением неконтролируемой агрессии, но теперь опасения Томаса мне более чем понятны.

Элиза вскакивает следом за мужчиной, но лишь для того, чтобы поднять упавшую вилку и положить её на салфетку зубцами вниз. Я ещё раз громко икаю, отчего действо представляется всё более сюрреалистичным.

— Где его черти носят? — голос Томаса напоминает наждачную бумагу, он такой же шершавый и злобный.

Он, кажется, не обращается к кому-то конкретно, но затем мы встречаемся глазами, и мне становится ясно, что ответ всё-таки ожидается.

— Не знаю? — говорю я, хотя в данной реплике больше вопроса, чем утверждения.