— Ева, пожалуйста, не волнуйся, — дрожащим голосом просит Элиза, и у меня сжимается сердце. — Наш рейс отложили из-за снежной бури. Мы прилетим, как сможем. Пожалуйста, не волнуйся и не оставайся одна.

— Мам… — вновь повторяю я, совсем не сдерживая слез: они катятся вниз по щекам и подбородку.

Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я последний раз звала Элизу мамой, но сейчас мне просто необходимо сказать это:

— Мам, прости меня, ладно?

— Ева, всё хорошо, — убеждает она, но я слышу, как дрожит её голос. — Всё хорошо.

Затем я слышу, как диспетчер объявляет в микрофон о том, что ещё один из рейсов откладывается из-за снежной бури.

— Мне пора, но я позвоню утром, — говорит Элиза, а затем кладёт трубку.

Внезапно головная боль усиливается в разы и давление на виски становится почти невыносимым. Музыка в салоне не играет, и теперь тишину нарушает лишь чересчур громко завывающий ветер и моё неожиданно участившееся дыхание. Элиот бросает несколько косых взглядов в мою сторону, прежде чем решается узнать о моём самочувствии.

— Порядок, — выдавливаю я. — Просто немного кружится голова.

— Ехать ещё около сорока минут. Ты уверена, что всё в порядке? Я могу остановиться, и ты немного подышишь воздухом, — его напряжённый тон активизирует фермент тревоги, и это чувство практически охватывает сознание, заполняя всё свободное место наряду с мыслями о Крисе и Эмили. Мне вновь хочется спросить Элиота о сестре, но вместо этого я лишь киваю на его предложение об остановке.

***

Тридцать первое декабря.

— Я поеду с тобой, — практически шиплю я, взглянув на Шистада исподлобья. Он быстро натягивает куртку и застёгивает молнию с характерным звуком. Время едва перевалило за четыре часа вечера, но Крис торопится. Я не знаю до конца его план, да и есть ли вообще этот план, а неизвестность пугает больше всего.

— Прости, Мун, — мельком взглянув на меня, говорит он, — но ты уже сделала достаточно, поэтому теперь отойди и постарайся не мешать.

Я громко фыркаю, скрестив руки на груди. Прошло слишком много времени с того момента, как Крис звал меня по фамилии, и теперь это кажется проявлением грубости. Парень в спешке проверяет карманы, хлопая по пуховику, затем ныряет рукой за пазуху и со вздохом всё же обращает внимание на мою недовольную мину.

— Мне нужны мои сигареты, — он произносит это так, будто сама мысль о просьбе утомляет его. — Они лежали на тумбочке в комнате. Можешь принести?

Я раздумываю несколько секунд, затем сдуваю прядь волос, выбившуюся из прически, и, громко топая, всё-таки иду в его комнату. В спальне после Шистада остался значительный беспорядок, и, судя по разбросанным вещам, он что-то искал в шкафу, хотя что именно остается загадкой. Подхватив пачку сигарет с тумбочки, я на автомате заглядываю внутрь и изучаю содержимое: восемь сигарет. Больше ничего. Для убедительности запускаю палец, тщательно ощупывая сигареты и дно картонки, но результат остается прежним: ничего.

Сжав немного сильнее пачку, выхожу в коридор и протягиваю Крису. Тот благодарно кивает. Наши пальцы на мгновение соприкасаются, и я чувствую знакомое тепло в области солнечного сплетения. Этот маленький жест вызывает чувство тоски от того, что у меня практически нет права прикоснуться к Шистаду, просто потому что всё запуталось настолько, что этим джунглям не видно ни конца ни края, лишь бесконечные тёмные заросли и лианы, за которые я цепляюсь, но они рвутся в последний момент.

— Ты должен взять меня с собой, — говорю я, хотя это совсем не то, что вертится на языке в данную минуту.

— Не должен, — просто отвечает Крис, спрятав сигареты в правый карман куртки.

— Крис, — произношу я таким тоном, будто его имя — достаточный аргумент.

— Е-ева, — он манерно растягивает первую гласную моего имени. Ещё одна старая привычка, отдающая сладостным томлением. — Не будь глупой.

— Я не могу сидеть и ждать, — я практически умоляю его, хотя в глубине души знаю, что это — бессмысленный трюк.

— Но только это тебе и остаётся, — говорит он, а затем разворачивается и выходит на улицу. Дверь за ним закрывается с тихим хлопком, через пару секунд до ушей доносится рёв мотора.

Я нервно сжимаю в пальцы и глубоко вдыхаю. Сидеть и ждать.

***

Морозный воздух ударяет в лицо освежающей волной.

— Просто дыши, — уговариваю себя, прислонившись спиной к закрытой дверце автомобиля.

Фары машины озаряют ближайшие пять метров, но я не вижу ничего, кроме бесполезной бесконечности снега. Он хрустит под ногами и кружит в воздухе. Руки почти сразу коченеют, но все равно не убираю их в карманы куртки, позволяя холоду проникнуть под одежду и хоть немного привести меня в чувство. Элиот остаётся в машине, но спиной я чувствую его изучающий взгляд. Внезапно мне становится стыдно за собственную слабость: Элиот держится намного лучше, несмотря на то, что его жизнь так же медленно катится куда-то в ад. Я хочу быть такой же внимательной и понимающей, как Флоренси, но, похоже, я слишком эгоистична для этого.

Как только пальцы начинают неметь, я забираюсь обратно в салон. Тёплый воздух, словно облако, в эту же секунду обволакивает моё заледенелое тело. Теперь в машине тихо играет радио: какая-то незнакомая песня про восхождение в гору, в которой музыкант просит не сдаваться на половине пути. Мне хочется засмеяться от иронии ситуации, но вместо этого я поворачиваюсь лицом к напряжённой фигуре Элиота и говорю:

— Останешься сегодня со мной сегодня?

Флоренси проводит рукой по волосам, очевидно, скучая по буйным кудрям, и переводит на меня нечитаемый взгляд.

— Не хочу быть одна, когда позвонят из больницы, — поспешно объясняю, опасаясь, что такой поворот событий может спугнуть парня, а он единственное, что ещё держит меня на плаву.

— Да, но нужно будет позвонить Эмили, — через некоторое время всё-таки соглашается он, затем выруливает с обочины на трассу.

— Кстати, об Эмили… — неуверенно произношу я, зная наверняка, что если не спрошу сейчас, то вряд ли решусь на это в оставшееся время.

— Ещё рано, — качает головой Флоренси, сцепив челюсти.

— Ладно, — шепчу я и делаю музыку громче.

Оставшийся путь мы проводим в молчании отчасти потому, что Элиот внимательно следит за дорогой: из-за вновь разыгравшейся метели видимости практически нулевая, — отчасти потому, что проще молчать, чем обсуждать всё произошедшее за эти несколько дней.

Подъезжая к дому, я думаю, останется Элиот после моего вопроса или предпочтёт вернуться домой, к сестре. Эта мысль терзает мой уставший разум, но спросить парня напрямую так и не решаюсь, поэтому просто ожидаю его дальнейших действий.

Фонарь перед домом светит знакомым тёпло-оранжевым светом, озаряя пространство вокруг. Парковочное место, где Крис обычно оставляет машину, занесло снегом, и Флоренси не остается ничего, кроме того, чтобы впихнуть автомобиль на расчищенную обочину. Я позволяю себе взглянуть на часы на приборной панели и обнаруживаю, что время близится к половине четвертого. Сон всё ещё не идет, но моральное истощение подталкивает упасть на кровать и уткнуться в подушку, и, хотя мне вряд ли удастся уснуть, небольшой отдых поможет побороть внутренний мятеж.

Элиот глушит мотор и выскакивает на улицу, я следую его примеру и догоняю парня у калитки. Он проходит первым, а я следом за ним. Температура, кажется, упала ещё на несколько градусов, отчего мои щёки мгновенно становятся красными, а Флоренси втягивает шею. Я открываю дверь и вхожу, только потом оборачиваюсь на парня, чтобы убедиться, что он тоже переступил порог. Элиот расстёгивает куртку и оставляет обувь, затем вешает одежду на крючок, предварительно вынув из карманов сигареты и телефон.

— Я позвоню Эмили, — бормочет он, удаляясь в другую комнату. Судя по направлению, он уходит в комнату Криса. Я вспоминаю, что оставила дверь в ванную широко распахнутой, и наверняка Элиот заметит весь беспорядок, который являлся последним свидетелем сознательного Шистада.