Элиот касается моей руки, и я вздрагиваю от ощущения прохладных пальцев на моей ладони и поднимаю взгляд на бледное лицо парня. Его короткостриженые волосы слабо вьются, напоминая о тех шоколадных кудрях, ещё несколько дней спадавших на лоб. Серёжка-крестик больше не болтается приветливо в ухе: на её месте теперь уродливая линия криво зашитой мочки; швы сняли день назад, и теперь становится совершенно очевидным, что шрам останется навсегда. Элиот выглядит таким измученным, что у меня невольно сжимается сердце и пропускает болезненный удар.

— Всё нормально, — говорит он грубым, охрипшим голосом, и я бездумно киваю в ответ, совершенно не веря его словам.

Пустота внутри разрастается в геометрической прогрессии, пока я рассматриваю стерильный больничный коридор. Кроме нас с Элиотом, здесь присутствует только дежурная медсестра за стойкой регистрации, в остальном же помещение полнится лекарственными запахами и характерной тишиной помещения для посетителей. Бледно-жёлтый цвет навевает тоскливые мысли, которые и без того заполняют уставшее сознание. Я непроизвольно сжимаю ладонь Элиота в ответ, испытывая прилив благодарности, хотя и знаю, что он здесь не из-за меня. Я стараюсь держаться, не показывать всю степень своего отчаяния, но парень, кажется, видит меня насквозь, и мысль о том, что именно Элиот сейчас рядом, хоть как-то успокаивает больной рассудок.

— Ты позвонила вовремя, — напоминает Флоренси, чтобы хоть как-то успокоить клокочущие нервы. — С ним всё будет в порядке, — он говорит это тихим, уверенным голосом в попытке вселить надежду, но утешения его слова практически не приносят.

— Даже если и так, — всё же решаюсь высказать свои опасения, — они уже позвонили Томасу. Он всё знает. И мы оба понимаем, чем всё закончится в итоге.

— Может, это и к лучшему, — осторожно произносит Элиот, взглянув на меня краем глаза.

Я отрицательно качаю головой: нет, не к лучшему, но другого варианта, наверное, нет. Эту мысль я предпочитаю держать при себе, потому что, произнесённая вслух, она обретёт форму предательства, что только усугубит мою вину.

— Ты не виновата, — будто прочитав мои мысли, шепчет Флоренси. — Мы предупреждали его, и он сам во всём виноват.

Я вновь бездумно киваю и отворачиваюсь в надежде окончить разговор. Поняв моё намерение, Элиот замолкает и откидывается на спинку пластмассового голубого стула, от сидения на котором уже затекли все мышцы. В какой-то момент я начинаю рассматривать Флоренси краем глаза, пытаясь уловить хоть намек на то, что мы испытываем одинаковые чувства. Он сидит, прикрыв глаза, и я вижу, как беспокойно подрагивают его веки. Сцепив пальцы в замок, Элиот молчаливо обдумывает происходящее; я понимаю это по тонкой складке меж нахмуренных бровей. На секунду я раскрываю рот, чтобы спросить об Эмили, но тут же захлопываю его, отказавшись от этой идеи.

Мы молчим всё оставшееся время, пока не приходит врач и не сообщает, что Крис находится в реанимации, но это временная мера и его состояние стабильно. Я воспринимаю информацию молча, впитывая каждое слово доктора. Его утешительный прогноз ложится бальзамом на душу.

— Вы можете идти: нет смысла сидеть до утра, — замечает мужчина, взглянув на наручные часы. — Мы сообщим, если произойдут изменения.

Я не знаю, который сейчас час, но за окном уже некоторое время воет буря, а опустившаяся мгла не собирается рассеиваться ближайшие несколько часов. Я практически не ощущаю физической усталости, лишь моральное истощение. Хочу возразить, но Элиот сжимает мой локоть и тянет к выходу, распрощавшись с врачом. Он забирает наши вещи и протягивает мне куртку, затем одевается сам, и мы вместе покидаем стены больницы.

Оказавшись на улице, я внезапно осознаю, что мне панически не хватало свежего воздуха. Январский ветер кружит мелкие хлопья снега, в воздухе пахнет ударившим морозом, густая ночная тьма разрезается светом фонарей, расположенных вдоль улицы. Я делаю несколько шагов по хрустящему снегу, глубоко вдыхая и выдыхая, а Флоренси терпеливо дожидается, когда я немного приду в себя. Через пару секунд киваю, давая понять, что всё в норме, хотя мы оба знаем, что это не так. Элиот нажимает кнопку на брелоке от ключа, и машина издает приветственный «дзинь».

В салоне холодно, поэтому Элиот тут же включает печку, и автомобиль наполняет гудящий звук работающего обогревателя. Откинувшись на спинку, я прикрываю глаза в тщетной попытке избавиться от мыслей, но ничего не выходит.

***

Тридцать первое декабря. За неделю до этого.

— Пожалуйста, скажи, что у тебя есть план, — подняв на Криса глаза, практически молю я. Лицо Шистада мгновенно вспыхивает выражением злости и тщательно скрываемого отчаяния, но он умело подавляет обе эмоции и лишь передергивает плечом.

— Мне нужно немного подумать, — цедит парень сквозь сжатые зубы. Он выглядит взбешенным и взъерошенным от того, что неоднократно запускал пятерню в отросшие волосы. Напряжение в воздухе можно потрогать руками, поэтому я решаю заткнуться на время, чтобы не распалять парня ещё сильнее. — Вечером, значит? — спрашивает он, взглянув на меня, и его потемневшие глаза больше не отливают тем прекрасным зелёным оттенком, который мне нравится в нём.

Я киваю, давая молчаливый ответ, и Шистад отзеркаливает мой жест, соглашаясь с какими-то своими мыслями. Он уже успел переодеться и теперь стоит в чёрной толстовке и джинсах, растрёпанные волосы падают на лицо. Даже теперь — с глубокими тенями и покрасневшими белками, потрескавшимися губами и впавшими щеками — он кажется мне почти до боли красивым, и этот внезапный факт ударяет куда-то в область солнечного сплетения, где и так постоянно пульсирует это воспалённое чувство.

Я пытаюсь сосредоточиться на мыслях об Эмили и Бодваре, но они ускользают с такой скоростью, что сознание не успевает зацепиться ни за одну идею. Поэтому в этом плане я полностью полагаюсь на Криса, что может быть наивно с моей стороны, но другого выхода нет.

— Эмили знает? — вновь спрашивает Шистад, хотя я уже отвечала на этот вопрос.

— Нет, — даю отрицательный ответ, смяв в руке краешек одеяла.

Расшалившиеся нервы требуют занять руки хоть чем-то, чтобы предотвратить паническую атаку, которая трепыхается в груди уже несколько дней. За этот период моё психическое состояние ухудшилось настолько, что совсем вышло из-под контроля, но об этом я подумаю позже. Гораздо позже.

Крис отбрасывает какую-то вещь в шкаф и захлопывает дверцу. Всё это время он стоит ко мне спиной, и я вижу его ссутулившиеся плечи и голые ступни; он не надел носки. Не знаю, сколько проходит времени, но, внезапно обернувшись, Шистад сообщает:

— Я знаю, что делать. Где твой телефон?

***

— Всё хорошо? — уточняет Элиот, как только мы трогаемся с парковки. Буря прекратилась, но из-за навалившего снега ехать намного сложнее, поэтому машина едва катится.

— Да, я просто… — запинаюсь, слабо нахмурившись, и качаю головой, решив не заканчивать мысль. — Нужно позвонить Томасу.

Элиот кивает и вновь обращает взор вперед, сосредотачивая внимание на дороге.

Я достаю телефон из кармана куртки и нажимаю на кнопку включения; на экране загорается логотип, а затем появляется ячейка для ввода пароля. Пальцы едва заметно дрожат, но я успешно списываю это на холод, когда промахиваюсь два раза мимо нужной цифры. Открыв телефонную книгу, некоторое время медлю, раздумывая, кому лучше позвонить: Элизе или Томасу? В конце концов щелкаю на вкладку с именем матери и прикладываю телефон к уху, ожидая ответа.

— Ева! — голос на другом конце провода кажется настолько взволнованным, что это почти неестественно.

— Да, — немного хрипло отвечаю я, но затем повторяю более уверенно, — да.

— Ева, где ты?

— Еду домой. Всё нормально, доктор сказал, что он в реанимации, но состояние стабильное, — мой голос срывается, как бы я не пыталась его контролировать, и несколько слезинок скатываются по щекам вне зависимости от моей воли. — Мам…