Но вместо этого слова застревают в глотке, и я поднимаюсь на ноги. Сейчас наиболее остро ощущается разница в росте: я едва достигаю его плеча — приходится задрать голову, чтобы взглянуть в потемневшие глаза. Зрачок намного больше обычного, и от этого становится в разы страшнее.

— Либо так, либо никак, — давит Шистад, вновь протягивает раскрытую ладонь с таблеткой и смотрит на меня со смесью раздражения и ожидания.

Я прищуриваюсь и вглядываюсь в простой белый кружочек, таящий в себе всё и ничего одновременно. Я знаю, что проглотить таблетку — это всего два движения, но они означают куда больше, чем кажется на первый взгляд. Эта таблетка, вероятно, начало и конец чего-то, чему пока нет названия, но появится, как только вещество рассосёт желудочный сок. Знание того, что я не обязана это делать, дарит спокойствие, но вместе с тем приходит и осознание, что другого пути. Нельзя пойти по двум дорогам одновременно. Нужно решать: всё или ничего?

Всё или ничего. Огромные буквы пульсируют в сознании.

Всё или ничего. Фраза набатом стучит и бьётся.

Всё или ничего.

Я протягиваю ладонь.

***

— Ева, у тебя всё хорошо? — это первое, что я слышу после того, как открываю глаза.

Яркий солнечный свет затопил гостиную, голубой плед, которым я укрылась накануне вечером, соскользнул на пол бесформенной кучей.

— Ева? — мать выжидающе смотрит на меня, стоя за спинкой дивана и слегка наклонившись вперед.

Я вытягиваю затёкшую шею и несколько раз моргаю, чтобы сфокусировать взгляд. Осознание приходит наплывами, и я с облегчением выдыхаю, понимая, что всё недавнее происходящее — сон.

— Почему ты спишь на диване? — вновь спрашивает мать.

— Не заметила, как уснула, — хриплым от недавнего пробуждения голосом отвечаю я, принимая сидячее положение.

Нога соскальзывает с дивана и с глухим стуком плюхается на пол, в мягкий ворс ковра. Шейные позвонки издают странный щёлкающий звук, пока поворачиваю голову из стороны в сторону, разминая напряжённые мышцы. В голове образовывается временная дыра: совершенно не помню, как уснула. До дома я добралась как в тумане, ежесекундно прокручивая разговор с Эмили и способы решения внезапно возникшей проблемы. Хотя, честно говоря, эта проблема не была такой уж внезапной. Она всё время существовала на периферии, и на некоторое время о ней просто можно было забыть, но не теперь, когда она всплыла на поверхность с дополнительными подводными камнями.

— Во сколько вы вернулись? — поборов очередной приступ зевоты и нещадную ломоту в затёкших конечностях, спрашиваю я, взглянув на Элизу.

— Около часа назад, — отвечает она, полностью выпрямившись и сложив руки на груди.

Я поднимаюсь с дивана, остро ощущая каждый затёкший позвонок, затем поправляю ворот футболки, сползший на плечо, вновь зеваю и провожу рукой по растрепавшимся после сна волосам. Потребность в душе и зубной пасте вынуждает поскорее закончить разговор с матерью, поэтому одним движением поднимаю плед, складываю и кладу на угол дивана.

— Я в душ, — сообщаю Элизе, бросив на неё быстрый взгляд. Женщина выглядит немного уставшей, но это скорее отсутствие косметики обнажает её естественные изъяны в виде серых кругов под глазами и осунувшейся кожи. Взглянув на мать более внимательно, обнаруживаю, что она рассматривает меня в ответ, и пристальный взгляд скользит по лицу в поисках какой-то конкретной эмоции, но пока не могу распознать, какой именно.

— Хорошо, — наконец кивает мама, на секунду поджав тонкие губы, — но мне нужно будет поговорить с тобой после.

Я внутренне напрягаюсь и хмурюсь.

— О чём?

— Поговорим после, — с нажимом отвечает Элиза, но я слышу нотки усталости в её голосе.

От её тона только усиливается волнение, но я приказываю себе не задавать лишних вопросов, а придумать ответы на все возможные заявления матери. Возможно, она узнала о нас с Крисом, но тогда реакция была бы совершенно иной. Или она хочет спросить про наркотики, к которым я с некоторых пор имею почти прямое отношение, хотя и в этом случае Элиза вряд ли была бы так спокойна. Может быть, дело в том, что она наконец решилась рассказать мне о дальнейших планах с Томасом, что было бы логично, учитывая скорую свадьбу.

Пока иду до ванной комнаты, прокручиваю в голове все вероятные темы для обсуждения, но ни одна из них не кажется достаточно подходящей. По этой причине решаю принять побыстрее душ и не мучить себя догадками: чем быстрее, тем лучше.

Приоткрыв дверь, проскальзываю внутрь, и почти мгновенно меня затапливает, окутывает стойкий аромат мужского шампуня. Запотевшие края зеркала наталкивают на мысль о том, что совсем недавно здесь кто-то был. Скомканное мокрое полотенце бесформенной кучей оставлено на стиральной машине, внизу валяется белая, мятая футболка.

Я подхватываю вещь одной рукой и почти неосознанно подношу её к лицу, вдыхая резкий никотиновый аромат, смешанный с запахом пота, обострённого из-за повышенной влажности в комнате. В голове тут же, будто яркие вспышки, возникает целый ряд мыслей с участием владельца футболки, и самая последняя из них больно жалит сознание за собственную неразумность. Нахмурившись, отодвигаю футболку от лица и, не давая времени на раздумья, бросаю в барабан стиральной машинки, ногой пнув дверцу в сторону. Туда же отправляется влажное полотенце кремового цвета. Внезапная злость на себя преобладает над остальными чувствами, и я стискиваю челюсти, стягивая вчерашнюю одежду в попытке стереть из памяти заодно и вчерашний день. Но, к сожалению, воспоминания никуда не деваются, как и запутанный клубок чувств, связанных с ними. А я остаюсь на холодном полу ванной комнаты, полностью обнажённая и практически обезоруженная. В отражении зеркала хорошо виднеется потерянное выражение лица, сонного и примятого с одной стороны.

Вода почти мгновенно обжигает горячими струями, и кожа краснеет под напором душа. Подставив голову под жаркий поток, прикрываю глаза и медленно разминаю кожу на висках, пытаясь унять обрушившийся водопад нежелательный мыслей. Волосы почти сразу же становятся мокрыми и от тяжести неприятно липнут к спине, пока массирую кожу головы. Тело постепенно привыкает к высокой температуре, живот и грудь покраснели от слишком горячей воды; кожа в этих местах пульсирует, как от ожогов, но я всё же не выкручиваю кран, а позволяю пару заполнить небольшое пространство душевой кабинки. Из-за духоты становится сложнее дышать, но вместе с этим из лёгких выветривается запах сигарет, поэтому делаю глубокие вдохи через рот и позволяю тяжёлому пару выскользнуть наружу. Мысли крутятся, бьются друг об друга, но ни одного решения так и не находится, поэтому я размышляю о важности возникших проблем, чтобы сосредоточиться на одной из них.

Намылив тело тёплым от температуры в кабинке гелем для душа, который тут же превращается в пену и пузырится, я решаю, что самое главное сейчас — Эмили. По нескольким причинам. По целому ряду причин. И неважно, что проблема её безопасности отодвигает неизбежность разговора с Шистадом, это здесь совсем не причём. И хотя мне удастся не касаться темы «нас» при общении с Крисом, частью переживаний всё же придется поделиться. Сложно подобрать подходящий момент, чтобы выложить парню то, что Эмили, и я в частности, скрывали несколько месяцев, но выбора, очевидно, нет: Элиот не может об этом узнать, по крайней мере сейчас, хотя в данном случае мне было бы проще поделиться волнениями с ним.

Мышцы постепенно расслабляются, превращаясь в желе, боль от неудобного сна отступает под горячим натиском струй, и я позволяю мыслям пуститься в полет. Они проносятся в сознании в ускоренном режиме, словно слайд-шоу, и я не разрешаю себе остановиться хотя бы на одной из них. Голова превращается в воздушный шарик, парящий где-то под потолком. Наконец я чувствую себя отдохнувшей, хотя груз с плеч не может упасть по велению душевой насадки.

Через несколько минут распахиваю дверцы кабинки, выпуская клубы пара в комнату, и только сейчас осознаю, каким был спёртым воздух внутри. Мир перед глазами кружится некоторое время, поэтому обхватываю рукой край холодной раковины, дожидаясь, когда комната перестанет вращаться.