Я избегаю смотреть в лицо, поэтому задерживаю взгляд на шее, пытаясь с такого расстояния уловить невидимый пульс: необходимый знак прямо сейчас. Я так долго сверлю синие вены, что белки пересыхают, поэтому открываю и закрываю веки, смаргивая тяжёлый песок.

Всё же я не могу увидеть его лицо сейчас. Вместо этого осматриваю намокшие штаны, прилегающие к ногам, и голые стопы. Ритм сердцебиения сбивается, и мне приходится дышать более глубоко, чтобы привести пульс в норму. Обращаю внимание на слабо вздымающуюся грудь, и от этого становится в разы легче. Просто осознание всё ещё трепещущей жизни вызывает во мне прилив каких-то эмоций, идентифицировать которые я пока не в состоянии.

Я не знаю, что увижу, как только решусь на главный, последний шаг, и неизвестность пугает больше всего.

Уходит около двух минут, прежде чем я наконец смотрю на него. Знакомые губы со вкусом кофе слегка приоткрыты в безмолвном жесте, хватающем воздух, словно рыба, выброшенная на сушу, напряжённая линия подбородка, бешено дергающаяся, кончик носа с раздувающимися ноздрями и глаза. Застывшие. Стеклянные. Смотрят прямо на меня.

Когда я открываю глаза, на улице всё ещё темно. Ноги запутались в одеяле, кожа под коленями покрылась потом, как и спина. Футболка Криса прилипла к телу от влаги, и от лёгкого холодка, пробравшегося сквозь одеяло, пробегают мурашки. Но больше всего меня заботит влажная кожа щёк. Дотронувшись кончиком пальца до лица, я осознаю, что плачу. Слезы скатываются по скулам и утопают в мягкости подушки, оставляя сырые дорожки на коже. Я моргаю несколько раз, чтобы согнать сонную пелену, ресницы оставляют влажный след под глазами. Я судорожно пытаюсь вспомнить недавний сон, но в голове так пусто, что шаром покати. Прикусив губу, откидываю одеяло в стороны, выпуская ноги на свободу, и резко выпрямляюсь, присаживаясь на моём временном диванчике. Выглянув в окно, вижу, как в свете фонаря кружатся маленькие, белые снежинки. Небо тёмное, но на нём сияет безмерное количество звезд.

Я иду на кухню на столько тихо, на сколько могу, чтобы не разбудить отца. Последний раз я просыпалась в слезах слишком давно, чтобы не вызвать его подозрений. Наливаю стакан воды и опустошаю его в несколько глотков, слегка подавившись от её низкой температуры. Взглянув на часы, встроенные в панель на духовке, узнаю, что время едва перевалило за пять, а, значит, у меня ещё есть несколько заслуженных часов сна. Я чувствую себя измотанной и уставшей, тяжесть ночного разговора с Шистадом становится непосильной, но я отказываюсь впадать в отчаяние. Вместе с организмом просыпается и тревожность, давно поселившаяся в сознании, и я знаю, что если дам ей волю, то уснуть уже не получится. Бессонница — ещё один признак нестабильности.

Такими же тихими шагами я пробираюсь обратно к дивану и юркаю в успевшую остыть постель. Подушка до сих пор мокрая от слёз, поэтому переворачиваю её холодной стороной и укладываюсь набок, прикрыв глаза. Смутные образы недавнего сна настигают неожиданно, по телу тут же бегут мурашки, поэтому стремительно распахиваю веки, не желая вновь погружаться в кошмар. Я пытаюсь настроить себя на позитивный лад, и непроизвольно касаюсь пальцами кулона. Буква «Е», нагретая теплом моей кожи, уютно устраивается в ладони. Мой якорь.

Второй раз я открываю глаза уже днём. Из сна меня вырывает громкий звон посуды и приятный аромат завтрака. В воздухе пахнет вчерашним Рождеством и свежезаваренным кофе. От этого аромата на секунду сводит желудок, и я позволяю ему заполнить лёгкие, прежде чем напомнить себе о запрете.

Переворачиваюсь на спину и пару секунд смотрю в потолок, освещённый полуденным солнцем, заглядывающим в окно. Мысленно пытаюсь проанализировать чувства и настроение, но в сознании затянут тугой клубок, который я не могу распутать, не выпив прежде что-нибудь горячее. Откинув одеяло, медленно присаживаюсь на кровати и заглядываю в проход между гостиной и кухней: папа сидит за барной стойкой ко мне спиной, рядом стоит ароматно дымящаяся кружка. Откидываю одеяло в сторону, и диван слабо проминается под тяжестью тела, когда встаю и иду в ванную.

Быстро умываюсь, чищу зубы и причёсываюсь, затем снимаю футболку Криса, которая теперь пахнет больше мной, чем им, и прячу её в чемодан, уложив на самое дно.

К тому моменту, как я появляюсь на кухне, папа уже закончил с завтраком и теперь пристально изучает какую-то бумажку. Его брови нахмурены, в глазах мрачная сосредоточенность, очки сползли на кончик носа. Одной рукой он держит ту самую бумажку, а другой потирает щетину, ставшую ещё длиннее со вчерашнего дня. Я ставлю вновь кипятиться чайник и отыскиваю на верхней полке упаковку с ромашковым чаем.

Чайник при выключении щёлкает, и папа резко дёргается, слегка смяв бумажку. Он поднимает на меня глаза, глядя поверх очков, и его мрачность не уходит, а лишь усиливается в сдвинутых к переносице бровях.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает отец вместо тёплого «доброе утро».

— Нормально? — скорее вопрошаю я.

Я поворачиваюсь к нему спиной, пока готовлю чай: бросаю серый пакетик, заливаю кипятком, затем добавляю сахар и медленно размешиваю, ударяя ложкой о бортики кружки.

— Нам нужно поговорить.

Моя рука замирает вместе с ложкой, и я на секунду прикрываю глаза, выпуская воздух с тихим шелестом сквозь стиснутые зубы.

— О чём? — я поворачиваюсь к нему с лицом, отражающим непонимание, хотя знаю, о чём речь.

— Как часто ты просыпаешься ночью? — спрашивает папа, и при этом его губы превращаются в тонкую линию.

— Я не…

— Как часто?

— Может быть, пару раз, — признаюсь я, закатив глаза. Присаживаюсь напротив отца на стул, хотя этого достаточно невыгодная позиция, и ставлю рядом чашку с чаем.

— И как давно? — с бесстрастным выражением лица продолжает папа.

Я прищуриваю глаза, формулируя в голове ответ, но тут же отказываюсь от лжи, не желая предавать доверие отца.

— Месяц или два, — беспечно пожимаю плечами, придавая голосу беззаботную интонацию, но заранее знаю, что папа не купится на это.

— Тревожность?

Кивок.

—Частая смена настроения?

Кивок.

— Беспричинные вспышки гнева?

Ещё кивок.

— Почему ты не сказала раньше? — лицо папы приобретает несчастное выражение.

— Не хотела тебя беспокоить, — признаюсь я, слегка опустив голову. — У тебя хватало своих проблем.

Отец кивает, принимая такой ответ, но он всё ещё сконцентрирован на том, чтобы выяснить всё необходимое.

— Оцени по десятибалльной шкале на сколько стало хуже, — мягко просит он. Это простая методика, позволяющая выяснить степень распространения болезни.

— Пять-шесть, — пожимаю плечами и произношу тихим голосом.

— Ева, — зовёт папа.

— Ладно, может, восемь-девять.

Сглатываю скопившуюся во рту вязкую слюну и наконец поднимаю взгляд, глядя прямо ему в глаза.

— Хорошо, — кивает отец, — ладно. Мы разберёмся.

Комментарий к Глава 26

Буду рада, если оставьте пару слов внизу и поделитесь своими мыслями❤

========== Глава 27 ==========

Стремительно приближающееся здание аэропорта и взлётной площадки сеет во мне чувство тошноты. Сердце на мгновение сжимается от щемящей боли скорой разлуки, но мысленно приказываю взять себя в руки и насильно пытаюсь расслабиться, отчего желудок сковывает ещё больше. Папа, сидящий всего в нескольких сантиметрах от меня на водительском кресле, сразу замечает моё напряжение и на секунду поворачивает голову, ободряюще улыбнувшись. Сегодняшнее расставание не радует его так же, как и меня, но выбор у нас небольшой. В ответ выдавливаю слабую, совершенно неправдоподобную улыбку; она выходит излишне вымученной, но у нас обоих хватает понимания на то, чтобы не обсуждать это.

За окном разыгралась метель, и отец серьёзно опасается, что рейс могут задержать, а я втайне надеюсь на это: драгоценного времени, проведённого вместе, оказалось слишком мало. Сейчас почти шесть вечера, до самолета ещё около полутора часов, но из-за погоды я могу улететь только утром.